Низшие слои общества как источник слухов для провинциального дворянства

Низшие слои общества как источник слухов для провинциального дворянства

Из рассмотренного выше дела Чалеевой мы увидели, что для провинциального дворянства одним из источников политических слухов служили представители низших классов общества. Еще более показательным в этом отношении является дело подпоручика Уржумской инвалидной роты Федора Мызникова, и оно также связано с разглашениями слухов о Пугачеве. 6 декабря 1773 года в доме командира инвалидной роты Мирона Худякова Мызников сообщил ему и находившимся там двум офицерам, что

…здешния прибывшия снизу бурлаки розглошают, якобы во время сражения противу самозванца и бунтовщика Пугачева Его Сиятелство Граф Захар Григорьич Чернышев, будучи с армиею, начал палить, напротив чего он, бунтовщик, спрашивал: «Знаеш ли де ты, противу ково палиш?» — и хотел Его Сиятелство за то казнит[ь], но в то де время бутто находясь там Его Императорское Высочество благоверной Государь и Велики Князь Павел Петровичь, став на колени пред оным бунтовщиком, называл батюшкою и просил: «Государь батюшка, помилуй!» — почему Его Сиятелство от той казни и освобожден…

Так молва обработала известие о разгроме отряда симбирского коменданта полковника Петра Матвеевича Чернышева под Оренбургом 13 ноября 1773 года и казни последнего, спутав его с генералом-фельдмаршалом и президентом Военной коллегии Захаром Григорьевичем Чернышевым. Эту «новость» Мызников узнал от ясачного крестьянина деревни Красный Ключ (Савкино тож) Уржумского уезда Дениса Зиновьева сына Огородова, к которому в тот же день ездил за соломой^{1208}.[184] Мызников и Огородов были доставлены в Уржумскую воеводскую канцелярию, а оттуда — в Казанскую губернскую канцелярию, которая передала их в Казанскую секретную комиссию. Если первоначально Огородов опровергал показания инвалидного подпоручика, то в комиссии он все же признался, что пересказал новость со слов пришедшего из Астрахани бурлака, портного мастера государственного крестьянина села Кирчак Хлыновского уезда Федора^{1209}. Мызников на вопрос следователей комиссии, почему он не донес о таких явно «зловымышленных» словах, а рассказал своему командиру и офицерам, ответил, что «сие учинил […] с простоты своей, а никто его не научал, чтоб о сем разглашать и подавать уверении о злодее самозванце и […] никого из его сообщников не знает и ничего касающагося до сего произшествия ни от кого не слыхал»^{1210}. Биографии Мызникова и упомянутого выше Коробова в чем-то похожи: Мызникову было 53 года, в военной службе находился 25 лет, участвовал в прусском походе, в 1763 году отставлен из сержантов подпоручиком и определен в Уржумскую инвалидную роту. Вполне можно допустить, что сведения о ростовской поездке Екатерины II дошли до Коробова также из среды простого народа.

Мызников не произносил оскорблений в адрес императрицы, поэтому, в отличие от Коробова, наказание его было мягким: «за то, что он перевирал такия бредни», Казанская секретная комиссия приговорила его «яко простяка» к недельному аресту на хлебе и воде. Крестьянина Огородова, еще одного распространителя слуха, находившегося в пределах досягаемости, определили бить батогами^{1211}.

Со слухами о Пугачеве связано и другое дело — об отставном капитан-лейтенанте Иване Филипповиче Муханове[185], неслужащем недоросле Василии Муханове, дворовом корнета Никанова Ульяне Филатове и прочих. В марте 1774 года В. Муханов[186] сообщил И.Ф. Муханову (оба проживали в деревне Колузенский Рог Ряжского уезда) «между протчих разговорах» о неких «вредителных ко оскорблению Высочайшей Ея Величества чести словах», произнесенных дворовым Филатовым на винокурне помещика Никонова. И.Ф. Муханов в своем допросе в Московской конторе Тайной экспедиции так изложил эти слова: «Государыня живет с Чернышевым, и за то злодей Пугачов тому Чернышову отрубил голову[187] […] Что в государстве ни делается, то все делают болшия бояра, а Государыня того и не ведает». Филатов называл Пугачева государем и говорил, что тот «бояр будет всех казнить»^{1212}. Несколько иначе представил разглашение дворового В. Муханов, в чьем пересказе Филатов говорил:

Слава Богу! Недолго нам за Господами жить, потому что ныне идет к нам Петр Федоровичь и всех крестьян отпишет на себя, а господ перевешает. Он подлинно Государь. Государыня посылала к нему Панина, которой дядькою у цесаревича, и оной Панин, приехав к нему, узнал и становился пред ним на колени и, возвратясь от него, объявил Государыне, что подлинно Государь Петр Федоровичь, за что ево, Панина, Орлов хотел заколоть, отчего Панин уехал к Государю[188]. Ты де, голышишка, знаешь ли, что Орлов с нею живет?[189] […] Когда б дворянской род перевели, так бы лутче царство было. А ныне оне царствуют, а не Государыня, потому что в государстве ни делается, то все делают болшия бояра, а Государыня того и не ведает^{1213}.

В. Муханов, судя по всему, не слишком верил в подлинность «Петра Федоровича», а потому не счел нужным пересказывать отставному моряку то, как Н.И. Панин узнал императора, и этот эпизод не вошел в показания доносителя. В разговоре с соседом недоросль сосредоточился на трех более важных для него темах: Екатерина живет с Орловым, в государстве всем заправляют знатные вельможи — «болшия бояра», дворовые и крепостные верят самозванцу и готовы вместе с ним истреблять дворян. Как и в приведенных выше случаях, источником слуха для В. Муханова стал представитель низшего класса общества, пусть даже слух содержал неправдоподобные или неприятные для мелкопоместного дворянина известия. При этом последний не стал доносить на дворового «в надлежащем присудственном месте», а «по простоте своей» передал новости соседу-помещику, и, быть может, не одному ему. И.Ф. Муханов также не торопился с доносом. Если верить показаниям недоросля, мысль об этом пришла ему в голову через три-четыре недели после разговора, а доношение в Рижскую воеводскую канцелярию он подал только спустя полгода, якобы из-за продолжительной болезни^{1214}. Не исключено, что донос вообще бы не состоялся, не имей Муханов желание притянуть к делу помещика Никонова, с которым у него была ссора[190].