Парадоксы интеграции смоленских территорий в 1720–1730-е годы

Парадоксы интеграции смоленских территорий в 1720–1730-е годы

Охарактеризованные выше перемены, произошедшие в финале петровских реформ, сказались на положении и сословном самосознании смоленской шляхты неоднозначно.

С одной стороны, эти перемены устраивали смоленскую шляхту, так как позволяли ей сберечь свои привилегии. Сохранение военно-территориальной корпорации было выгодно ей на завершающем этапе Северной войны, так как позволяло нести службу в сравнительно комфортных условиях, не отрываясь далеко от своих поместий. Это ослабляло правительственный контроль над корпорацией, и М.М. Богословский даже сделал в свое время вывод о «разложении» к 1730–1750-м годам полка смоленской шляхты и небрежном несении им форпостной службы: последнюю местная элита переложила на самую «мизерную» шляхту^{246}.

Более того, благодаря ослаблению правительственного контроля шляхта получила, в отличие от российского дворянства, существенную привилегию: ее служба не считалась обязательной, хотя в XVII веке положение дел было совсем иным. Вероятно, привилегия эта возникла стихийно из отношений, складывавшихся в 1710–1740-е годы на практике, но «эта практика к половине XVIII века делается уже обычным правом и отличием смоленского дворянства от прочего русского»^{247} и к 1762 году признается российским правительством.

С другой стороны, перемены несли с собой и негативные моменты, что стало особенно заметно по завершении войны и петровских реформ, во второй половине 1720-х — первой половине 1730-х годов.

Во-первых, сохранение старых принципов службы вряд ли улучшило материальное положение смоленской шляхты, так как наряду с распространившимися на смоленские земли рекрутскими наборами и подушной податью с крестьян (заменившими российскому дворянству натуральную воинскую повинность) шляхта должна была нести и дополнительные расходы на свое содержание в полку (не финансировавшемся государством). Учитывая известную скудость смоленских земель, это было, вероятно, достаточно обременительно.

Во-вторых, отрыв от общего массива российского дворянства вел к внутреннему замыканию корпорации и ее дальнейшей «провинциализации», к потере тех плюсов, которые все-таки получало российское дворянство по мере сословной консолидации и превращения в «благородное сословие», к разрыву верхушки корпорации с российской элитой. Процесс этой «провинциализации» выразительно обрисовал М.М. Богословский:

…дела Сената о смоленской шляхте вскрывают все те раздоры, которые постоянно волновали шляхту, всю ту борьбу мелких разгоревшихся страстей, интриг, клевет, сплетен и доносов, которая и должна была происходить в небольшой корпорации, еще не слившейся с массой русского дворянства, замкнутой в сферу мелких интересов и, быть может, не утратившей еще того одушевления и страсти, для которых она имела более широкий простор, когда входила в состав польского королевства^{248}.

Сохранение территориального «полка» смоленской шляхты, как мы уже видели, ощутимо снижало ее социальный статус в среде российского дворянства, почти исключая ее из состава российской элиты, что, видимо, было болезненно осознано самой шляхтой к началу второй половины 1720-х годов.

В полку в силу его «территориального» характера сохранилась крайне архаическая система офицерских чинов. Она исторически сложилась в результате смешения западноевропейских, традиционных российских и, видимо, восходящих еще к прежним польским званий. По спискам 1729 года, помимо генерал-майора (возглавлявшего корпорацию смоленской шляхты и представлявшего ее интересы) и стоявшего ниже его «генерального поручика» (которого никак нельзя отождествить с генерал-лейтенантом) в офицерском ранге числились еще полковник, ротмистры, поручики, хорунжие, стольники и стряпчие^{249}. При этом стольничий чин у некоторых сочетался с рангом полковника, генерального поручика, ротмистра и даже поручика (хотя были и просто стольники)^{250}. Кроме того, число офицерских чинов для смоленской шляхты в полковом комплекте было крайне невелико — 23 человека по списку 1729 года^{251}, в то время как вся корпорация смоленской шляхты насчитывала, по тому же списку, 1096 человек (любопытно, что в полку смоленской шляхты служило и 90 человек русских)^{252}.

Таким образом, подавляющая часть смоленского дворянства (очевидно, даже и не мелкопоместного) не получала доступа к офицерским рангам. Последние фактически монополизировались местной аристократией, поскольку по сложившейся традиции (хотя и не закрепленной юридически) в чины производили «по фамилиям и состоянию», а «не по старшинству и заслугам»^{253}. Более того, даже эта аристократическая группировка в большинстве своем оказалась в достаточно низких офицерских рангах, тогда как до петровских реформ, как мы уже видели, треть основного ядра корпорации смоленской шляхты принадлежала к российской дворянской верхушке.

Сохранив свои привилегии и территориальную корпоративную структуру, смоленская шляхта «выпала» тем самым из Табели о рангах и получила двусмысленный и несколько ущербный статус на иерархической и социальной лестнице, оформившейся в основной части России. Ситуация осложнялась еще и тем, что смоленским дворянам был открыт доступ к службе в российской регулярной армии. Возвращаясь из нее, обычные шляхтичи могли получить в «своем» полку более высокие офицерские ранги, чем представители местной аристократии.

Это, очевидно, серьезно беспокоило смоленских шляхтичей, прилагавших активные усилия к получению офицерских рангов. Помимо штатного числа офицеров в полку было немало сверхкомплектных («заполочных») офицеров, произведенных в офицерские ранги с перспективой на могущие открыться «ваканции» (по списку 1731 года их было 22 человека на 28 штатных офицерских чинов^{254}).

Все это давало в руки правительства еще один рычаг давления на смоленскую шляхту и ее руководство: с 1729 года руководители смоленской шляхетской корпорации потеряли право самостоятельно производить пожалования в офицерские чины. В них с этого времени по аттестатам смоленской шляхты мог производить только Сенат^{255}.

Подобно тому, что происходило на Украине, смоленские шляхтичи сами стимулировали действие этого «интеграторского рычага». Они начали и прямо обращаться в Сенат с просьбами о пожаловании рангами, минуя возглавлявшего корпорацию смоленской шляхты генерал-майора А.М. Потемкина. Ротмистр И.В. Швейковский в 1731 году просил пожаловать его полковником, ссылаясь на некогда бывший конфликт и драку с генерал-майором^{256}; в том же году Стефан Каховский просил назначить его командиром Рославльского эскадрона, считая его своего рода вспомогательной частью при полке смоленской шляхты. В последнем было отказано, так как у эскадрона уже был командир^{257}.

Однако российские власти шли и навстречу шляхетским пожеланиям.

12 марта 1730 года было решено удовлетворить прошение Потемкина об увеличении полка смоленской шляхты с пяти до семи рот, что одновременно увеличивало и число офицеров^{258}. Правительство Анны Иоанновны не возражало против расширения и самой корпорации: по спискам сентября 1731 года ее служилый состав увеличился почти в полтора раза (с 1096 до 1503 человек^{259}). Примерно таким же он остался и к концу царствования. По списку 20 декабря 1738 года служилый состав (вместе с «заполочными») насчитывал 1541 человека, а общая численность корпорации (вместе с шляхетскими детьми) составляла 2921^{260} (по спискам 1741 года — 2954^{261}) человека.

И все же смоленская шляхта, очевидно, не могла не ощущать некоторую ущербность своего социального статуса, плохо вписывавшегося в Табель о рангах.

* * *

Вероятно все же, что многие неудобства — при замкнутом характере корпорации и сохранении ее привилегий — искупались более благоприятными условиями службы, проходившей в большинстве случаев вблизи от дома. Лишь в 1729 году по предложению Михаила Михайловича Голицына планировалась переброска полка смоленской шляхты на охрану украинских границ^{262}, которая так и не была осуществлена. Характерно, что в указе от 27 декабря 1735 года (принятом в ответ на предложение смоленского губернатора Александра Борисовича Бутурлина комплектовать смоленские гарнизонные полки в том числе и из местного шляхетства) было акцентировано внимание на непринуждении смоленских шляхтичей к вступлению в военную службу без их желания^{263}. Скорее всего, полк серьезно не участвовал (исключая охрану польских границ) и в Русско-польской и Русско-турецкой войнах 1730-х годов, чему, вероятно, способствовало и дезорганизовавшее корпорацию «дело Черкасского», начавшееся в 1733 году и развернувшееся в обстановке Русско-польской войны.

Смоленский шляхтич Федор Милашевич оклеветал тогдашнего смоленского губернатора князя Александра Андреевича Черкасского — своего соперника в любовной интриге, — а заодно и руководство шляхетской корпорации, якобы намеревавшееся передаться Станиславу Лещинскому^{264}. В связи с этим верхушка шляхты попала под арест и подверглась длительной опале. Освобождение от ареста сопровождалось, правда, компенсацией, отвечавшей пожеланиям смоленской шляхты о повышении ее статуса. Ее руководство, пострадавшее по делу (33 человека), было повышено в рангах и получило ряд новых офицерских чинов, ранее не употреблявшихся в полку: А.М. Потемкин был повышен рангом до генерал-лейтенанта; генеральный поручик Я. Лярский — до генерал-майора; четыре полковника (включая стольника Ивана Корсака) — до бригадиров; был введен и ранее не употреблявшийся чин подполковника^{265}.

Таким образом, структура офицерских чинов в корпусе смоленской шляхты была приближена к системе Табели о рангах, а социальный статус шляхетской верхушки (по крайней мере формально) заметно повышен, что давало ей шанс занять и более высокое место в российской элите. К декабрю 1738 года офицерский корпус существенно расширился и включал (вместе с «заполочными») уже 72 человека^{266}.

Следовательно, несмотря на отдельные конфликты, российское правительство в царствование Анны Иоанновны в целом не предприняло каких-то серьезных шагов по ликвидации остатков автономии смоленской шляхты. Оно сохранило ее привилегии и даже немного способствовало возвышению ее статуса в восприятии российского чиновно-дворянского сообщества.

* * *

Однако на смоленских территориях существовал и еще один «осколок» прежней феодальной военно-служилой системы, также не до конца уничтоженный петровской военной реформой. Это был Рославльский драгунский эскадрон.

Как военное формирование Рославльский драгунский эскадрон заметно отличался от полка смоленской шляхты: это была регулярная по своей структуре и характеру воинская часть, включенная в воинский штат 1732 года, но столь же архаичная по принципам комплектования и содержания. Кроме того, эскадрон заметно отличался от полка смоленской шляхты и по своему происхождению, так как представлял собой остаток поместной системы, связанной с периодом русского освоения края в 1650–1670-е годы.

Рославльский эскадрон был осколком двух^{267} рейтарских полков, созданных в 1670–1671 годах из смоленских беспоместных рейтар, получивших на дворцовых и отписных архиерейских смоленских землях по пять дворов на человека на поместном праве (без разрешения отчуждать их, если это грозило выходом из службы)^{268}. Рейтары получили в общей сложности 4160 дворов (в том числе 3512 жилых)^{269}.

В начале Северной войны один из этих полков еще существовал, но по мере проведения военной реформы и рекрутских наборов был преобразован в 1705 году в регулярный драгунский полк, вошедший в состав полевой армии.

Однако с обострением обстановки в период шведского вторжения на Украину в 1708 году на базе остатков прежней рейтарской поместной системы по предложению Гавриила Ивановича Головкина был сформирован регулярный по принципам организации, но служивший с поместных земель Рославльский драгунский эскадрон^{270}. С началом практического осуществления податной реформы после 1723 года было принято решение о его ликвидации, в 1725 году, однако, отмененное^{271}, и перед эскадроном, не введенным в число частей, положенных на подушную, остро встала проблема финансирования.

В докладе Военной коллегии от 16 июня 1727 года предлагалось сохранить архаичную систему поземельного обеспечения военной службы и с этой целью вернуть прежние земли рейтарских полков, по тем или иным причинам «вышедшие из службы»^{272}. Однако решение тогда принято не было, и вопрос о принципах содержания Рославльского эскадрона перешел в аннинское царствование, в которое он поднимался дважды: в 1730–1732 и 1737–1739 годах.

На первом этапе, в ходе разработки в 1731 году нового воинского штата, пытались сохранить прежний принцип содержания эскадрона драгун с наличных «поместных дач», обеспечивая его провиантом за счет армейских средств лишь во время походов. Однако все это не могло удовлетворить потребности Рославльского эскадрона, и в 1732 году вопрос о его финансировании встал вновь. Правительство опять склонялось к возвращению эскадрону прежних поместных дач рейтарских полков, хотя поданные ведомости свидетельствовали, что это невозможно. Из находившихся на розданных в 1670-е годы землях 2811 дворов с 19,9 тысячи душ мужского пола, учтенных по первой ревизии, лишь треть (28,6 процента дворов и 34,4 процента душ) принадлежали личному составу эскадрона^{273}, а остальные перешли к другим лицам.

С началом Русско-польской войны эскадрон был переброшен в Польшу, где частично финансировался из армейских средств^{274}. Проблема на время была снята, но вновь возникла во время Русско-турецкой войны, когда эскадрон был отправлен на охрану днепровских форпостов. Он крайне плохо снабжался из военной казны и пребывал в бедственном состоянии^{275}.

В итоге в октябре 1738 года снова был поставлен вопрос о возврате прежних рейтарских земель и затребованы новые ведомости о современном их состоянии, что повлекло за собой крайне сложную проверку владельческих прав. Поданные из Смоленской губернии два комплекса ведомостей (в ноябре 1738^{276} и декабре 1739 года^{277}) не могли быть поэтому полными и удовлетворительными и даже не подвели конечного итога. Однако ведомость 1739 года достаточно четко показала, что возвращение земли в поместные оклады невозможно: земли невозвратно отошли как во владение бывших рейтар, попавших в регулярные Рязанский и Тверской драгунские полки, так и в руки иных владельцев (в том числе и смоленской шляхты) по земельным сделкам, бракам и наследованию. «Реанимация» прежней военно-служилой поместной системы спустя три десятилетия после ее фактической ликвидации не удалась.

Однако именно смоленские земли еще и в 1730-е годы продолжали оставаться той территорией, на которой по-прежнему сохранялись (в виде полка смоленской шляхты) и на которой даже делались попытки воскресить (как видно на примере Рославльского драгунского эскадрона) старые дореформенные основы военно-феодальной организации службы «с земли».

Одной из причин этого была сравнительная многочисленность и территориальная сплоченность корпорации смоленской шляхты, помнившей о своих привилегиях, во многом по-прежнему интегрированной в польскую культурную среду и не утратившей полезных для правительства функций в деле охраны русско-польской границы.