Приложение IX Щавелев А.С. ТРАДИЦИИ ВИКИНГОВ В ВОИНСКОЙ КУЛЬТУРЕ СРЕДНЕВЕКОВЫХ НОВГОРОДЦЕВ
Приложение IX
Щавелев А.С.
ТРАДИЦИИ ВИКИНГОВ В ВОИНСКОЙ КУЛЬТУРЕ СРЕДНЕВЕКОВЫХ НОВГОРОДЦЕВ
Летописная «Повесть о битве на реке Липице» всесторонне исследована как с текстологической, так и с исторической точек зрения. Варианты описания битвы отразились почти во всех летописных традициях Руси — краткие известия во владимиро-суздальском летописании, древнейшее развернутое повествование — в новгородском, реконструируются также детали описания битвы, восходящие к достаточно ранним смоленским и ростовским источникам. Можно с большой долей уверенности предполагать, что тексты летописных сообщений опирались на рассказы участников сражения, кроме того, не исключено, что «Повесть» бытовала как отдельное литературно-эпическое произведение (или даже несколько произведений), включенное позже в летописные своды. Нам известны два основных наиболее достоверных варианта повести — изначальный новгородский (НПЛ) и более поздний (условно «общерусский»), читающийся в летописях, восходящих к Новгородско-Софийскому своду первой половины XV в. (HIV, CI, НК и др.), ставшему основой общерусского летописания более позднего периода.
В битве 1216 года противостояли две коалиции — новгородцы во главе с Мстиславом Мстиславовичем в союзе с псковским и смоленским князьями, а также ростовским князем Константином Всеволодовичем против альянса, возглавляемого братьями последнего, Ярославом и Юрием Всеволодовичами. Поводом для масштабной войны был конфликт князя Ярослава Всеволодовича с Новгородом, однако в итоге ставкой битвы на Липице стал владимирский великокняжеский стол.
Несмотря на то что политические обстоятельства и ход битвы полностью рассмотрены исследователями, одна характерная деталь повествования о знаменитой битве осталась недооцененной в историографии. Речь идет о специфическом поведении новгородцев перед боем. В Новгородской первой летописи старшего извода в ответ на оскорбительный отказ от мира со стороны враждебной коалиции новгородцы объявили своему князю Мстиславу:
«...И рекоша новгородци: "къняже, не хочемъ измере-ти на конихъ, нъ яко отчи наши билися на Кулачьскеи пеши". Князь же Мьстиславъ радъ бысть тому; новъ-городци же съседавъше съ конь и порты съметавъше, босии, сапогы съметавъше, поскочиша, а Мьстиславъ поеха за ними на конихъ...». Битва закончилась победой Мстислава и новгородцев.
В более позднем развернутом варианте повести о Ли-пицкой битве, дополненной по смоленским и ростовским источникам, текст выглядит следующим образом:
«Мстислав с Володимеромъ укрепляти новогородци и смолняны, ркуще: "Братье, се восшли есми в землю силну, а позряче на Богъ, станем крепко, не озираимся на-задъ: побегше, не уйти. А забудем, братье, домы, жены и дети, а коли любо умирати, хто хочть пешь, или кто на коне". Новгородци же ркоша: "Мы не хочем измерети на коних, но отцы наши билися на Колакши пеши". Мстислав рад бысть томую, новгородци же ссед с коней, и порты и сапоги с себе сметавшее, боси поскочиша. А смол-няне же молодые полезшее же с конь, тако же поидоша боси, завиваючи ноги». Далее идет описание битвы, в которой отряд Ивора Михайловича, атакующего вместе с новгородцами, отстает от новгородцев, поскольку у Ивора споткнулся (упал?) конь. Пешие же новгородцы, вооруженные «киями», атакуют противника.
Этот текст отличается значительным количеством специфических воинских деталей: упоминание «киев» (палиц? боевых молотов? чеканов?) новгородцев, топоров их противников, топора «с поворозою» (т.е. темляком), с которым Мстислав Мстиславич трижды пробивался через полки противника и обратно. В описании битвы введена яркая литературная формула «аки на ниве класы пожинаху», т.е. сравнение боя с жатвой (ср. аналогичные метафоры описания боя, связанные с земледельческим циклом). Ростовские источники, на основании которых был расширен новгородский рассказ о Липицкой битве, во многом основывались как раз на дружинной устной традиции. Отметим также, что в ряде летописей есть восходящие именно к ростовской литературной традиции известия об Александре Поповиче и других «храбрах», в том числе и связанные с описаниями Липицкой битвы. Эти известия с большой долей вероятности могут считаться книжными конструктами, однако отражающими отголоски вполне аутентичного устного эпоса. Очень вероятно, что летописный текст повести, отраженный в HIV, CI, НК и Тв. сб., оформился под влиянием дружинного эпоса, связанного с именами Мстислава Удатного и Александра Поповича.
Мотивом, объединяющим раннюю новгородскую версию повести и расширенные фольклоризированные версии XV в., является желание новгородцев сражаться пешими и босыми. При этом новгородцы ссылаются на опыт своих «отцов и дедов», которые в битве на Колок-ше также сражались пешими. Речь идет о битве Мстислава Владимировича с Олегом Святославичем в 1096 г. на реке Колокше (Кулачьце), в итоге которой Мстислав победил, а Олег бежал. Уточнение о спешивании новгородцев («сседоша с коней новогородци») отсутствует в описаниях битвы Новгородской первой летописи обоих изводов и в большинстве списков ПВЛ. Оно есть только в Радзивилловской летописи. Таким образом, литературная вставка этого мотива в описание Липицкой битвы под влиянием описания битвы на Колокше практически исключена.
Конечно, само по себе спешивание не было экстраординарным событием на войне и могло быть следствием каких-либо тактических задач. Например, спешивание новгородцев в Липицкой битве часто объясняется тем, что гора, которую штурмовали новгородцы, была укреплена плетнями и кольями. А иногда причиной становились этические принципы: в 1185 г., во время отступления войска Игоря Святославича под натиском половцев, князь «Буй-Тур» Всеволод и многие дружинники предпочли сражаться пешими вместе с простыми ратниками.
Но в рассматриваемом случае перед нами целый комплекс взаимосвязанных действий — спешивание, раздевание, разувание и пешая атака в кагестве передового отряда. Речь идет именно о снятии одежды и обуви, а не просто о спешивании и снятии доспехов,[390] что могло бы (хотя и с натяжкой) быть вызвано какими-то практическими соображениями. При этом новгородцы недвусмысленно ссылаются на свою «историческую память» о битве на Колокше. Можно предположить, что это вспоминание предания было актуализировано сходными обстоятельствами (битва новгородцев с враждебным князем) и совпадением имен правнука Мстислава Мстиславича и его прадеда Мстислава Владимировича. То есть новгородцы как бы хотели «воспроизвести» свою победоносную битву более чем вековой давности. Похожий механизм мистического вмешательства в судьбу князей предполагала «молитва и отцов и дедов», неоднократно упоминаемая в летописях.
Отдельно отмечу, что Мстислав радуется действиям новгородцев, более того, согласно более позднему расширенному варианту сам исподволь подводит новгородцев к такому решению. То есть он вполне понимает значение этих действий для боевого духа воинов. В «общерусском» варианте повести к новгородцам присоединяются еще и молодые смоляне, которые, впрочем, разувшись, обматывают («перевивают») себе ноги. Они действуют явно «практичней» новгородцев, характерно, что смоляне только спешиваются и разуваются, о снятии одежды речь не идет. Исходя из этих соображений можно предположить, что речь идет не только и не столько о каких-либо тактических ухищрениях, а о воинском обряде, символизирующем готовность новгородцев сражаться «до последнего» и не отступать. Здесь же можно отметить специфику их оружия — «киев», может быть, двуручных, т.е. предполагавших отсутствие щитов. Этот обряд был тесно связан с преданиями о славных сражениях новгородцев и, как кажется, воспроизводился не так часто, может быть только — в особо экстремальных ситуациях. Возможно, здесь мы наблюдаем отголоски архаичного ритуала обнажения, которое использовалось с разными мотивировками в воинских практиках многих народов.
В качестве догадки можно высказать предположение, что новгородский обряд был как-то генетически связан (или типологически близок) с одной из черт поведения, отличавших скандинавских викингов-берсерков. Этимология этого названия связано как раз с обнажением, снятием доспехов и одежды, восходящая к ритуалам оборотничества. Зачастую эта этимология противопоставляется альтернативной версии о том, что обозначение берсерков связано с обозначением медвежьих и волчих шкур. Однако это противопоставление излишне, поскольку облачение в шкуры хищников, метафорическая ликантропия, требовала снятия человеческой одежды, т.е. раздевания. Можно сказать, что обе этимологии правомерны и семантически дополняют друг друга. Наконец, берсерки зачастую выступают не только как одиночки-изгои, но и как элитный боевой отряд (спутники Хрольва Жердинки и телохранители Харальда Прекрасноволосого), так же, как и новгородцы в летописях (см. ниже).
В качестве косвенного аргумента здесь может служить происхождение значительного числа боярских семей Новгорода и Ладоги от скандинавских знатных родов.
И именно представители новгородской элиты составляли ударную часть новгородского войска. Кроме того, в конце X — начале XI в., времени становления древнерусских дружинных традиций, новгородцы выступают как сильная воинская корпорация, которая, с одной стороны, постоянно взаимодействовала с варягами, а иногда конкурировала и конфликтовала с ними.
В 980 году «словене» и варяги входят в одно войско князя Владимира Святославича. Затем князь Владимир в 997 г. ходил именно в Новгород «по верховьние вой», поскольку шла постоянная война с печенегами. Во время княжения Ярослава Владимировича, призвавшего в 1015 г. множество наемников-варягов, творивших «насилье новгородцем и женамъ ихъ», новгородцы «избиша варягы во дворе Поромони», в ответ Ярослав и его варяги иссекли новгородских «нарочитых мужей» (в Новгородской первой летописи — «вой славны тысящу», при этом здесь же есть уточнение, что часть новгородцев смогла вырваться и бежать из западни). Характерно, что во время урегулирования этого конфликта Ярослав обращается к новгородцам «люба моя дружина».
Вполне самостоятельной дружиной выступают новгородцы во главе с посадником Константином Добры-ничем, которые «расекоша лодье Ярославле», когда тот пытался бежать «за море» от Святополка и Болеслава. В 1021 г. новгородцы выигрывают с Ярославом битву против полоцкого князя Брячислава. В 1036 г. против печенегов опять Ярослав использует варягов и словен (которые затем при описании битвы вне городских стен названы новгородцами).
Кроме того, «Древнейшая правда», которую князь Ярослав дал новгородцам в качестве «награды» вместе с денежным вознаграждением за участие в войне со Свя-тополком, является «кодексом», регулирующим отношения внутри дружины. Именно такой воинский контингент, следовательно, и составляли новгородские мужи, которые ее получили.
В битве у Любеча в 1016 г. между войсками Ярослава и Святополка новгородцы демонстрируют исключительно «дружинный этос» поведения — они форсируют Днепр, объявив, что сами убьют любого, кто останется, отталкивают ладьи, отрезая путь к отступлению, ведут рукопашную схватку в темноте, повязав себе платки на голову в качестве опознавательных знаков. Наконец, замечу, что и в 1016, и в 1018, и в 1036 гг. новгородцы сражаются в одном войске с наемниками-варягами.
Таким образом, можно предполагать, что новгородцы обладали специфической воинской культурой, которая, естественно, была наиболее подвержена влиянию северных, скандинавских прежде всего, дружинных образцов и моделей поведения. Фразу ПВЛ о людях новгородцах «от рода варяжска»5 вполне можно понимать не только в узкогенеалогическом, но и в этнокультурном смысле, связанном в том числе и с преемственностью воинских традиций.
В таком случае новгородцы практически до XIII в. сохранили древний обряд своих предков, стимулом для сохранения этого обряда была «живая» устная традиция, повествующая о победах «пеших» новгородцев. Еще одним консервирующим фактором традиций реального и ритуального «пешего боя» была отдаленность новгородцев от кочевого мира степей, под влиянием и в противостоянии с которым оформилась к началу XII в. всадническая субкультура русских дружин.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.