«Он проник в великую тайну тех народов, которые обладали политическим сознанием»

«Он проник в великую тайну тех народов, которые обладали политическим сознанием»

Несмотря на энтузиазм ревизионизма в отношении Британской империи, ему в конечном счете пришлось искать нового имперского покровителя в другом месте. Англия хотела лишь охранять сионистов, и то далеко не эффективно, и сионистам приходилось покупать землю дюйм за дюймом. Да и никто серьезно не верил, что Англия отдаст когда-либо

Трансиорданию сионистам. Поэтому ревизионисты начали искать нового мандатария, твердо обязавшегося проводить более безжалостную политику в отношении арабов и поэтому готового поддержать создание сионистского гарнизонного государства. Италия казалась явно подходящей для этой роли, не из-за какой-либо симпатии к фашизму, но ввиду ее собственных имперских устремлений. Жаботинский был студентом в Италии и любил старый либерально-аристократический порядок. Он представлял себя еврейским Мадзини, Кавуром и Гарибальди, слитыми в единое целое, и он не мог увидеть что-либо неправильное в либеральных традициях, которые столь основательно отвергал Муссолини. В действительности он подсмеивался над фашизмом. В 1926 г. он писал:

«Сегодня существует страна, где «программа» заменяется словом единовластного человека… Италия; система называется фашизмом: чтобы дать пророку титул, они должны были выдумать новое слово — «дуче», которое является переводом самого абсурдного из всех английских слов — «лидер», «вожак». Стадо буйволов следует за вожаком. У цивилизованных людей не бывает вожаков»⁷.

Да, несмотря на широту взглядов Жаботинского, он стал в своем стиле пародировать милитаризм Муссолини и Гитлера. Его роман «Самсон», опубликованный в 1926 г., остается одним из классических произведений тоталитарной литературы.

«Однажды он присутствовал на фестивале в храме Газа. На площади была собрана многочисленная группа юношей и девушек для праздничных танцев…

Руководил танцами безбородый священнослужитель.

Он стоял на самой верхней ступеньке храма, в руках у него был жезл из слоновой кости. Когда зазвучала музыка, огромная толпа оставалась недвижимой. Безбородый священнослужитель побледнел, и, казалось, его глаза вонзились в глаза танцующих, которые в ответ впились в его глаза. Он бледнел все больше и больше:

весь сдержанный пыл толпы, казалось, концентрировался в его груди, пока не создалась угроза, что он задушит его. Самсон чувствовал, как кровь приливала к его сердцу; он сам задохнулся бы, если оцепенение продлилось бы еще несколько минут. Внезапно быстрым, почти незаметным движением священнослужитель поднял свой жезл, и все белые фигуры на площади опустились на левое колено и выбросили правую руку в небо — единое движение, единая, неожиданная шелестящая гармония. Десятки тысяч зрителей тяжко вздохнули. Самсон пошатнулся; на его губах была кровь, так сильно он их сжал… Самсон удалился, глубоко задумавшись. Он не мог найти слова, чтобы выразить свою мысль, но у него было чувство, что здесь, в этом спектакле, где тысячи повиновались воле одного, он проник в великую тайну тех народов, которые обладают политическим сознанием»⁸.

Желание иметь более решительного мандатария легко преодолело отвращение Жаботинского к режиму Италии, и у многих из его новых сторонников никогда не было никаких трудностей с внутренними порядками фашизма. К середине 20-х гг. он привлек некоторых лейбористских сионистов, которые бешено набросились, на своих бывших товарищей, и Муссолини стал их героем. В августе 1932 г. на пятой ревизионистской всемирной конференции Аба Ахимеир и Вольфганг фон Вейсль, лидеры палестинских ревизионистов, предложили Жаботинского в качестве дуче их фракции В СО. Он наотрез отказался, но любое противоречие между ним самим и все более профашистски настроенными рядовыми членами разрешалось тем, что он все более сближался с ними. Не отказываясь от своей прежней либеральной риторики, он включил концепции Муссолини в собственную идеологию и редко публично критиковал своих сторонников за нападки в фашистском стиле, одновременно защищая их от лейбористских сионистов и англичан.

Приводился довод, что ревизионизм как таковой не был фашизмом; среди рядовых членов существовали признанные разногласия, но окончательные решения принимались на конференциях или посредством плебисцитов. В действительности же трудно себе представить, насколько более недемократичным могло было бы быть это движение, без того, чтобы не стать официально настоящей фашистской группировкой. В 1932–1933 гг. Жаботинский решил, что настало время выйти из ВСО, но большинство членов Исполкома их международного союза было против, так как они не видели никакой пользы от раскола. Неожиданно он прервал прения, самовольно взяв в свои руки контроль над движением, и предложил рядовым членам выбирать в ходе плебисцита между ним и отстраненным ими Исполкомом. Письмо, написанное в декабре 1932 г., показывает, что он хорошо знал, в каком направлении вел организацию: «Очевидно, настало время, когда должен существовать единоличный главный предводитель движения, «лидер», хотя я все еще ненавижу это слово. Ладно, если должен быть лидер, то пусть он будет»⁹.

Жаботинский знал, что он не может проиграть в результате голосования; для десятков тысяч молодых коричневорубашечников ревизионистской молодежной организации «Бетар» он представлял милитаризм, которого они хотели для борьбы против Исполкома той же самой благовоспитанной буржуазии, какой была клика Вейцмана. Молодежная группа «Бетар» всегда была главным компонентом ревизионизма в диаспоре. Полуофициальная «История ревизионистского движения» заявляет, что после обсуждения вопроса о том, следует ли строить движение на демократической основе, было принято решение о «иерархической структуре военного типа»¹⁰. Верный традиции, «Бетар» избрал своего «Рош Бетара» («Высокого Бетара»), которым всегда был. Жаботинский, большинством голосов, равным 75 процентам; он подобрал лидеров национальных подразделений; они в свою очередь избрали лидеров следующей, более низкой ступени.

Разрешалась оппозиция, но после чистки умеренных в начале 30-х гг. единственными серьезными внутренними критиками были различные «максималисты», экстремисты, жаловавшиеся в разное время, что Жаботинский не был фашистом или что он был настроен слишком пробритански или недостаточно аитиарабски. Когда бетаровец надевал свою коричневую рубашку, его можно было понять, если он думал, что является членом фашистского движения и что Жаботинский был его дуче.