1971. Сентябрь
1971. Сентябрь
Сын Андрея Сахарова получает двойку. Как "джентльмены удачи" вновь угодили в цистерну. Солженицын выздоравливает. Инфаркт у Хрущева. Первые гастроли Театра на Таганке по Советскому Союзу: триумф в Киеве. Испорченный отдых Олега Даля. Переезд Виктора Чистякова в Москву. Смерть Хрущева. Концерт Высоцкого на заводе шампанских вин. Похороны Хрущева. Гангстеры из Львова. Инфаркт Шостаковича. "Кто ж его посадит? Он же — памятник!" Концерт Высоцкого на ДСК. Юрий Соломин получил звание заслуженного артиста благодаря… радикулиту. Золотухин в загуле. Открыт мемориальный комплекс "Брестская крепость". Кремль в панике: советский разведчик сдает агентуру. Письмо Олега Даля. Сестры-близняшки меняют кино на цирк. Кладбищенская мафия в Москве. Подвиг младшего сержанта милиции Петра Макеева. "Динамо" (Киев) — чемпион СССР по футболу.
Сын опального академика Андрея Сахарова 14-летний Дмитрий Сахаров 1 сентября переступил порог новой школы — 2-й физико-математической. До этого он учился в обычной школе, но всегда мечтал именно о такой — с уклоном в сторону физики. Первым уроком в тот день была химия. Педагог, зачитывая из журнала фамилии учеников, наконец дошла до фамилии "Сахаров". "Тот самый Сахаров?" — спросила она у Дмитрия. "Тот самый", — ответил он. И тут же услышал презрительную реплику из уст педагога: "Не повезло. Ой как не повезло". Кому именно не повезло, учительница не уточнила, но Дмитрию от этого легче не стало. На том уроке он заработал свою первую двойку.
В первый день сентября съемочная группа фильма "Джентльмены удачи" по решению худсовета начала пересъемку отдельных эпизодов уже законченной картины. В частности, в тот день заново делалась сцена в цистерне. Вместо нее использовали специальную емкость, в которую залили подкрашенную жижу из манной крупы, имитирующую цементный раствор. Затем внутрь залезли трое актеров (Леонов, Крамаров, Вицин), которым пришлось бултыхаться в жиже в течение часа. Глядя теперь на эти кадры в фильме, можно смело сказать — все сработали на "отлично".
На следующий день снимали еще один эпохальный эпизод — в поезде. Это когда герой Евгения Леонова — завдетсадом Трошкин — под видом вора Доцента мчится в среднеазиатскую колонию. В одной из камер поезда его натаскивает лейтенант милиции Славин (Олег Видов). В этой сцене появляется целый букет блатных словечек: канать, обрываться (убегать), фуфло толкать (говорить неправду), тики-так (хорошо), тошниловка (пивная), гоп-стоп (ограбление), редиска (нехороший человек), фрей фе (хороший человек).
Между тем на киностудиях страны продолжаются съемки других будущих хитов. В карельских лесах Станислав Ростоцкий продолжает работу над фильмом "А зори здесь тихие…". В те дни снимали эпизоды на берегу реки: как старшина Васков и девушки-зенитчицы прогоняют диверсантов, имитируя валку леса.
В воскресенье, 5 сентября, в доме доктора Николая Жукова, который лечил Солженицына, зазвонил телефон. На проводе была супруга писателя, Аля. Она радостно сообщила, что состояние Александра Исаевича вполне удовлетворительное: мазь Конькова, которую прописал Жуков, сняла зуд и жжение кожи. Это был резкий перелом в течении болезни.
6 сентября у пенсионера союзного значения Никиты Сергеевича Хрущева, наоборот, состояние здоровья резко ухудшается — случился третий инфаркт. Накануне ночью у него болело сердце, и его супруга — Нина Петровна — дала ему лекарство. Боль прекратилась, и Хрущев уснул. Однако утром следующего дня он опять почувствовал недомогание. В Петрово-Дальнее срочно вызвали личного врача Беззубика. Тот сделал укол, после чего приказал Хрущеву собираться в больницу. Когда его на носилках выносили из дома, многолетний повар семьи Хрущевых Анна Григорьевна Дышкант ободряюще сказала; "Все будет хорошо, Никита Сергеевич, вы скоро поправитесь". На что Хрущев грустно заметил: "Нет, Анечка, я уже не поправлюсь. Прощайте".
На улице Никита Сергеевич внезапно потребовал остановиться и стал слезать с носилок. На удивленный возглас врача "Зачем?" Хрущев ответил, что хочет ехать в больницу сидя. Говорил он это с такой убежденностью, что врач не посмел спорить. Вместе с отцом в больницу отправилась и дочь Рада.
В тот же день, 6 сентября, угодила в больницу и моя мама. Еще накануне вечером она почувствовала сильную усталость, головокружение, а утром уже не смогла встать на работу. Отец вызвал "Скорую", и приехавшие вскоре врачи поставили диагноз — болезнь Боткина (вирусный гепатит), в просторечии именуемый желтухой. Маму тут же доставили во 2-ю Клиническую инфекционную больницу, что недалеко от нашего дома, возле Разгуляя.
К началу сентября многие столичные театры после летних гастролей вернулись в Москву. Однако несколько коллективов в те дни еще разъезжали по стране: Малый театр был в Ереване, Ленком — после гастролей в Воронеже и Днепропетровске отправился в Краснодар, а "Ромэн" — в Ростов-на-Дону. В начале сентября в гастрольную поездку поехал еще один московский театр — Драмы и комедии на Таганке, путь которого лежал в город Киев. Это было поистине эпохальное событие, поскольку за все семь лет своего существования Театр Юрия Любимова по воле официальных властей ни разу (!) не выезжал с гастролями дальше подмосковного Загорска. А тут — сразу в столицу Украины! Произошел такой "прорыв" благодаря стараниям первого секретаря ЦК КП Украины Петра Шелеста, который весьма благосклонно относился к Театру на Таганке и часто посещал спектакли, если находился в столице. Однажды, в один из своих приездов в Москву, Любимов стал "плакаться в жилетку": мол, совсем достали власти, даже на гастроли не выпускают. А Шелест ему ответил: "А ты к нам, в "вильну Украину", приезжай. И ничего не бойся, я все устрою". И ведь действительно устроил: вызвал к себе опальный театр. А перечить Первому ни у кого духу не хватило, поскольку Шелест в те годы был членом Политбюро. Вот как вспоминает о тех днях один из актеров "Таганки" Дмитрий Межевич:
"В Киев мы ехали всем коллективом. Помнится, это было 6 сентября. От театра до Внукова нас довез автобус. А в самолете нам не хватило мест. Юрий Петрович объявил по салону, что мы — Театр на Таганке, не мог бы кто-нибудь уступить нам одно место? В благодарность мы проведем вас в Киеве на спектакли.
Место уступил какой-то мужчина лет сорока, отказавшись от приглашения в театр.
Прилетели мы днем, разместились в гостинице "Украина", а вечером уже репетировали в помещении Театра оперетты. Наш приезд для города был чем-то из разряда вон! Народ в потрясении, у театра — милицейские кордоны…"
Приехавший вместе с театром Владимир Высоцкий уже в первый день умудрился дать в столице Украины два концерта. Столпотворение там было не меньшее, чем возле театра.
В это же время Олег Даль вместе с супругой Елизаветой отправился в Алушту. Причем путевку в Дом отдыха комсомола они достали по большому блату. Однако отпуск, откровенно говоря, у них не задался. Спустя всего несколько дней после приезда в Крым (8 сентября) Даль телеграфировал в Ленинград своей теще: "Пытаемся с юмором воспринять удары хамства". В чем же заключалось это хамство? Рассказывает Е. Даль:
"Первое, что нам сказали при приезде: барышня пойдет к барышням, а молодой человек — к мальчикам. Мы взмолились: мы и так живем в разных городах, и только в отпуске можем быть целый месяц рядом. Но — был решительный отказ. Нам удалось снять "комнату", это была площадь 2x2 кв. м, и можно было, открыв дверь, сразу падать на ложе. Мы сдали путевки, приобрели курсовки. Была еще долгая эпопея с пропиской, с уплатой за оную — мы попали в черный список, так как без прописки нас кормить не собирались. А наш хозяин за прописку платить не хотел — деньги с нас получил и взял их себе. Мы еще раз ему уплатили — и в конце концов нас стали кормить. Олег мучительно искал возможность отомстить "гостеприимному" дому отдыха, но такой возможности не было. Они были неуязвимы. Отдых был испорчен. Да и Алушта — грязная, переполненная злыми мамами с непослушными детьми; какими-то тракторами, ползающими по пляжу между загорающими людьми, с треском и выхлопными газами; комната, состоящая из неудобного лежа, — все это стало потом предметом шуток, а пока мы бродили по Алуште и утешали себя тем, что у каждого из нас есть хотя бы один человек — уважающий и любящий…"
Пародист Виктор Чистяков в те дни осваивался в Москве, куда он переехал из Ленинграда вместе с женой — актрисой Натальей Рыбаковой. В городе на Неве супруги прожили почти всю свою сознательную жизнь, там же, в Театре имени Комиссаржевской, началась их творческая карьера. Однако больших ролей им не давали (Чистяков, например, был по-настоящему занят всего лишь в одном спектакле — "Принц и нищий"). Поэтому последнюю пару лет они были озабочены поисками нового места работы. Занимался этим Чистяков, периодически "забрасывая удочки" во многие Столичные театры. Однако ему долгое время не везло. Например, в 71-м Юрий Любимов согласился было взять его в свою труппу, но с условием — без жены. Чистяков от такого варианта отказался. И только главреж Театра имени Гоголя Борис Голубовский "клюнул" на Чистякова и его жену, рассчитывая с их помощью осуществить постановку комедии "Тетка Чарлея". Поселили Чистяковых в общежитии театра на улице Чехова.
Вспоминает Г. Бардин: "Мы познакомились в 1971 году в большом актерском общежитии, где в трех комнатах жили тогда актеры Театра имени Гоголя. В одной из комнат жил я, в другой — один актер нашего театра, а третья освободилась после того, как актеры-молодожены получили квартиру. В освободившуюся комнату и должны были приехать артисты из Ленинграда. Поначалу мы даже не знали, кто именно приедет. Потом прошел слух, что едет артист Виктор Чистяков с женой. На него Борис Голубовский собирался ставить "Тетку Чарлея". В театре было настороженное отношение к этому, потому что все мы знали Чистякова как эстрадную звезду, а не как драматического актера. Театр — сложный организм, и нового человека чаще встречают в штыки, пока он не проявит себя. Так что Чистяков еще не приехал, а коллектив уже был как-то настроен против него, тем более что сферы влияния у нас были поделены, и при вечном лозунге театра "Против кого дружите?" выходило тогда, что дружили против новичка из Ленинграда.
И вот Виктор с Натальей приехали, поселились у меня за стенкой. У нас была одна кухня, один туалет, общий телефон, который с его приездом трещал не переставай. Виктор с людьми сходился не сразу, всегда давал почувствовать дистанцию. И по телефону, и в обычном общении просил называть себя Виктором Ивановичем, а было-то ему двадцать восемь лет. Он не любил панибратства, тем более что уже вошел в плеяду лучших эстрадных артистов Советского Союза. Требовал к себе соответствующего отношения и, надо сказать, заслуживал его. Вообще чувство собственного достоинства у него было развито, но никогда не переходило в настырность, в наглость. Наоборот, в этой хамской стране он хотел отгородиться от норм общепринятых хотя бы этой формой общения: "Виктор Иванович", "вы". Мы тоже вначале были на "вы", ну а потом уж как-то разговорились один-другой раз и перешли на "ты".
Театр на Таганке тем временем продолжает свои гастроли в Киеве. Они начались со спектакля "10 дней, которые потрясли мир" по Джону Риду. Желающих попасть на представления скандального театра набралось столько, что вполне можно было устраивать их на стадионе — и то места всем не хватило бы. Поэтому столичные гости, помимо спектаклей, давали еще и концерты. 9 сентября в три часа дня целая группа ведущих актеров "Таганки" (Зинаида Славина, Валерий Золотухин, Алла Демидова и др.) во главе с Юрием Любимовым выступили в Доме ученых ИТФ АН УССР.
Продолжается работа над фильмом "Джентльмены удачи". С 6 по 10 сентября переснимали ряд эпизодов в декорации "заброшенный дом": Трошкин-Доцент делает гимнастику, а Хмырь с Косым с интересом за ним наблюдают; Хмырь крадет у Доцента червонец; "джентльмены" сидят за столом, и Трошкин, забыв, что он играет роль "засланного казачка", рассказывает, как воевал на фронте; Хмырь и Доцент беседуют ночью у окна и др.
Ранним утром 11 сентября состояние Никиты Сергеевича Хрущева, вот уже несколько дней находившегося в "кремлевке" — Кунцевской больнице (или Кунцлагере, как называли его шутники), резко ухудшилось. В короткий миг просветления больной внезапно обратился к дочери Раде, которая все эти дни неотступно была рядом с ним: "Пивка очень хочется и огурчика солененького". Дочь бросилась исполнять волю отца. Правда, из двух желаний выполнила только одно, поскольку спиртное Хрущеву было запрещено. После этого врачи попросили Раду Никитичну выйти из палаты, а сами сделали больному укол. Но он уже не помог. Спустя каких-то 15 минут бывший первый секретарь ЦК КПСС скончался. Далее послушаем воспоминания очевидцев.
Е. Чазов (в те годы начальник 4-го управления Минздрава): "В памяти осталось 11 сентября 1971 года. За два дня до этого у меня умерла мать, и на этот день были назначены похороны. В этот день умер Хрущев, и мне даже не пришлось присутствовать по русскому обычаю на поминках матери. Это был выходной день (суббота. — Ф. Р.). Я позвонил Брежневу на дачу, сообщил о смерти Хрущева и спросил, будет ли официальная информация и как будут организованы похороны. Он ответил: "Подожди, никому, кроме родственников, ничего не сообщай". Я жду час, второй, наконец раздается звонок. "Можешь сообщить о смерти Хрущева в обычном порядке. Ну а там делай все, что делаете вы в таких случаях". Я понял, что в течение этих двух часов шло обсуждение, как объявить стране о смерти Н. С. Хрущева и где его хоронить…"
Отмечу, что, кроме Брежнева, о смерти Хрущева тут же было сообщено первому секретарю Московского горкома Виктору Гришину. Посоветовавшись, они приняли решение, что хоронить Хрущева следует только на Новодевичьем кладбище и только в семейном кругу. Заниматься этим было поручено заместителю начальника Управления бытового и коммунального обслуживания населения Москвы Курильчику. Он позвонил директору Новодевичьего кладбища Аракчееву: "Можешь принять Хрущева?" — "Могу". — "У тебя трибуна есть?" — "Есть". — "Убери. Прощание "будет прямо у могилы. Поставь туда стол, и никаких трибун".
Первоначально могилу для Хрущева вырыли в другом месте — там, где позже похоронят Твардовского. Ее показали супруге покойного Нине Петровне и сыну Сергею. Они попросили похоронить Хрущева в другом месте. Им пошли навстречу, но могилу выбрали в том же ряду, правда, поближе к дороге. Далее вновь обратимся к воспоминаниям очевидцев.
А. Злобин (писатель): "11 сентября 1971 года. Слушали с Н. Эйдельманом (русский писатель, историк, публицист. — Ф. Р.) в Переделкине радио: у него хороший приемник. Поймали на середине диктора, говорившего о десталинизации. И вдруг мелькают слова о Хрущеве: с 64-го он жил на даче… Мы насторожились, прошлись по всем диапазонам. И по всему миру это имя — "мор", "дайд", "гешторбен".
Н. С. Хрущев умер. Завершилась целая эпоха, пришедшаяся на середину нашей жизни. Впрочем, эпоха завершилась еще раньше: 14 октября 1964 года, когда Хрущева сняли. Теперь же это окончательно отошло в историю. Однако всем интересно знать — как его будут теперь хоронить? Наши Чингисханы пока хранят молчание. Завтра в газетах появится небольшой некролог, который будет подписан: группа товарищей. Затем хорошо, если дадут ему место на Девичке (Новодевичье кладбище. — Ф. Р.), считайте, что покойнику крупно повезло…"
В тот же день в газете "Советская культура" появилось интервью с легендой отечественной эстрады, певицей Клавдией Шульженко. Не буду касаться всего интервью, процитирую лишь ту его часть, где она касается творчества некоторых коллег по эстраде:
"Мне нравится Гелена Великанова. Она знает, что поет, мне близко ее творчество… Нравится тембр голоса Мулермана… Кобзона. Они оба мне нравятся… Мне приятен Ободзинский. У него очень своеобразная манера пения. Он из тех певцов, которые по радио узнаются с ходу, без всяких дикторов. Ну, и, конечно, сейчас очень обаятелен Магомаев… Как только Магомаев появился — это стало явлением. Он был на голову выше всех молодых. Он всем безумно нравился… Но потом он в своем творчестве остановился и, пусть меня уж заранее извинят, пошел даже вниз… К счастью, все вроде обошлось благополучно. И сейчас смело говорю: Муслим Магомаев — снова явление, снова чертовски обаятелен…"
А теперь вновь вернемся к дневнику А. Злобина:
"12 сентября, воскресенье. Москва безмолвствует, тупое молчание. С утра кто-то приехал из города.
— Слышали про Хрущева? Что говорят в Москве?
— По-разному.
— Где же вы слышали?
— Разумеется, в электричке. Пенсионер говорил. Он спрашивал: умер Хрущев или не умер?..
Вечером пытаюсь обзвонить знакомых: никто ничего не знает, слышу в ответ возгласы удивления. Значит, у нашей страны нет никакого прошлого, нет истории, столь же беспросветно и ее будущее…"
В тот же день на Новодевичье кладбище приехал управляющий делами ЦК КПСС Павлов, который вместе с директором кладбища осмотрел могилу Хрущева, никаких замечаний при этом не высказал и так же стремительно, как появился, уехал.
13 сентября в Киеве, на заводе шампанских вин, Владимир Высоцкий дает свой третий концерт (два первых были еще 6 сентября). Вспоминает Э. Ващук:
"Я в то время о Владимире Высоцком знала немного, но, когда зашла в клуб, с удивлением обнаружила там необычайный наплыв публики. Люди сидели не только на стульях, но и на подоконниках, на полу, — везде, где только можно было притулиться. Сцена, как ожерельем, была окружена изготовленными к работе магнитофонами…
И вот на сцену вышел молодой человек неплотного телосложения, русый, с приятными чертами лица. Это был Владимир Высоцкий. Немного выждав, он начал говорить негромким голосом низкого тембра с характерной хрипотцой. Очень быстро он очаровал зал — это чувствовалось по тому, как все присутствующие затаили дыхание.
Высоцкий поблагодарил сидящих в зале за то, что они пришли на его концерт, но печально заметил, что хозяева магнитофонов, размещенных на сцене, окажут ему плохую услугу, поскольку записи концерта будут некачественными. Затем он начал исполнять песни, а в паузах рассказывал о себе, о своей работе в кино и театре, о своих песнях.
Когда он пел, было страшно за него: он делал это с таким напряжением, что казалось — либо у него вот-вот порвутся голосовые связки, либо разорвется сердце. Понемногу мое напряжение ослабло, я начала вслушиваться в содержание его песен, и мне стало ясно, что перед нами — поэт-гражданин, честный художник, выразитель народных тревог…
Концерт закончился, публика разошлась, а организаторы концерта начали приглашать Высоцкого в дегустационный зал завода, чтобы он, так сказать, ознакомился с продукцией предприятия. Но Высоцкий вежливо, но решительно отказался. Подарив мне, как единственной женщине среди присутствовавших, все цветы, которые ему вручили после концерта, он попрощался со всеми и уехал…"
В этот же день Москва хоронила Никиту Сергеевича Хрущева. Власти сделали все от них зависящее, чтобы рядовые граждане даже близко не могли попасть к месту похорон. Для этого к кладбищу были стянуты значительные силы милиции и внутренних войск. Вот как описано это в дневнике А. Злобина:
"Осуществляется дьявольский план, который можно назвать и хитроумным, вполне, впрочем, в духе дворцовых интриг. "Правда" дала уголок в полурамке, из которого явствует, что у нас все-таки был бывший секретарь ЦК и Председатель Совета Министров. (Стоит отметить, что в США "Нью-Йорк тайме" опубликовала огромный репортаж на полторы полосы о смерти Н. Хрущева. — Ф. Р.).
А что дальше?
Звонит из Переделкина Борис Ямпольский:
— Если хочешь сделать хорошую покупку, о которой мы с тобой говорили, будь без четверти одиннадцать у "Березки" напротив Девички.
— Это точно? Откуда ты узнал?
— Серый сказал.
Значит, нынче будут похороны частного лица, а завтра можно выступить и с развернутым некрологом. У нас крепко любят покойников, но предпочитают скорее избавиться от них, а после начинаются всякого рода эксгумации. Вот когда его закопают поглубже, тогда можно будет и сказать: покойник был неплохим человеком, а мы не хотели, чтобы народ глумился над трупом, поэтому так и сделали — мы оберегали интересы покойника, мы же великие гуманисты…
Время 10 часов утра. Пора ехать. Ловим такси.
— Вам куда?
— К Новодевичке, — говорю. — Едем хоронить Хрущева.
Зина (супруга писателя. — Ф. Р.) толкает меня в бок, а таксист говорит:
— Был сейчас в Кунцевской больнице, там все оцеплено: автобусы, машины, войска.
Начинаем гадать: может, и нам к Кунцлагерю поехать и начать оттуда? Зина против. Да и на дороге все спокойно, усиленных нарядов не видать: везти-то его будут по той же дороге. Зато у монастыря все оцеплено.
— Вот "Березка", — говорит таксист. А майор уже машет нетерпеливо: проезжай.
На мосту Окружной дороги торчат зеваки. Поворачиваем влево. Высаживаемся — тут можно.
Перед нами чистый скверик, на дорожках только патрули. Неужто все оцеплено и нам не подойти к "Березке", где назначено свидание с Ямпольским? Такого оборота событий мы никак не предвидели. Идем вокруг дома в надежде пройти внутренними двориками. Куда там! Всюду грузовики с брезентовыми коробками — точно так было и на похоронах Сталина.
Монастырь обложен со всех сторон. У грузовиков стоят солдаты, у офицера на пузе рация. На погонах обозначено — ВВ.
Возвращаемся обратно на скверик. Перед нами движутся четыре иностранные спины — их пропускают. Чернявый паренек снимает телекамерой патрулей и автобусы на фоне монастырской стены — хороший будет кадр, валютный.
Приближаемся к сержанту. Стоп! Нельзя.
— Нам надо на кладбище, — говорю.
— Сегодня санитарный день, кладбище не работает.
— А эти машины тоже для санитарки, да? Не крутите мне мозги, сержант, мы приглашены Радой Сергеевной, — тут уж я сам сбился, не сообразив сразу как надо. — Рада Никитишна нас пригласила.
— А где приглашение? — Хорошо уже то, что он вступил в диалог.
— Мы ее друзья, она по телефону сказала: приезжайте к 11 часам к "Березке". Разве могла она знать, что будет оцепление? — и показываю ему свой писательский билет.
На помощь сержанту поспешает старшина. Обращаюсь к нему.
Старшина задумался, но ответа не дает.
Метров через пятнадцать нас останавливает на той же дорожке штатский чин в плаще. Предъявляю удостоверение и повторяю словесную версию. Штатский сотрудник совершает молчаливый жест: проходите. Таким же макаром преодолеваем еще два кордона.
Прямо на газоне стоит коричневая "Волга". Пристраиваемся к ней — как бы ее пассажиры.
Теперь можно оглядеться. Зевак с моста уже прогнали, там прохаживается патруль. По ту сторону моста на дороге стоят грузовики. Ворота кладбища наглухо закрыты. Рядом с нами стоит автобус с грифом — УВД. Над автобусом — многоколенчатая мачта. По соседству второй автобус с мачтой и антенной. Это уже второй вид осаждающих — ВВ. От автобуса тянется по траве провод полевого телефона. Но все спокойно и тихо. Рации бездействуют. Похаживают полковники и генералы в штатском. Монастырь в осаде.
Но где осажденные? Изредка просачиваются старушенции с букетиками цветов. Их проверяют, и они переходят на ту сторону улицы — к воротам, где накапливаются прореженной толпой…
Со стороны "Березки" к нам пробрался Борис Ямпольский. Начинается дождик. Предлагаем Зине укрыться в "Волге", что она и делает, спросив позволения у шофера.
На улице возникает движение, идут черные "Волги". Подкатывается автобус, выходят музыканты с трубами. Оркестр явно кладбищенский.
А вот и бортовой грузовик с венками, за ним автобус с зашторенными окнами. Машины проезжают на территорию кладбища, и ворота тут же, словно автоматически, закрываются. Мы тоже трогаемся на ту сторону улицы. В калитке приоткрылась тонкая щелочка, но мы уже наседаем.
Кто-то кричит:
— Откройте, нас еще немного.
Генерал в штатском плаще сурово командует:
— Лисичкин, открыть! Быстро! Солдаты еще копаются с крюком у ворот, а
я уже проник в калитку и вижу красную крышку гроба.
Итак, оборона прорвана, это уже чудо! Спешим по главной аллее. Ямпольский успевает шепнуть мне:
— Мы тут самые опасные.
Я обгоняю его, стремясь поспеть к автобусу. Гроб уже вытаскивают, вижу белый матовый лоб, утопающий в подушке. Хватаю ножку гроба и тут же оказываюсь каким-то образом оттесненным. Поспеваю только ухватиться за венок и уже не выпускаю его из рук. Процессия тронулась, я пристроился.
Читаю надпись: "От Совета Министров". Вот что мне досталось.
Гроб поставили на земляную кучу, он словно бы утонул в толпе, и я ничего не вижу. Зина оказалась ближе меня, прямо с родственниками, за ней цепочка штатских. Кто-то сбоку командует:
— Взялись за руки. Не подпускать.
И тут они продолжают держать оборону. Начинается панихида. Ее ведет невысокий человек в черном костюме с расслабленным лицом. Он говорит с достоинством и горечью. Это Сергей Никитович Хрущев, сын покойного.
Шел дождь, мелкий, сеющий, над гробом держали черный зонтик, который долго не раскрывался. Нам-то ничего, а вот туалет покойного мог нарушиться. Потом говорила донбасская большевичка: пустые слова о партийности, большевистской принципиальности, революционном огне и все такое прочее, что мы слышим на партсобраниях. Потом выступил Вадим Васильев, который заметно волновался и все время твердил "так сказать". Говорил о 37-м годе, он восстановил честь моего отца и моего деда, так сказать, будут благодарны ему за это, так сказать…
Ораторы выступали, стоя на куче земли. Сергей Никитович давал им слово, каждый раз подчеркивая, что у нас семейные похороны.
Снова заиграл невидимый кладбищенский оркестр, стали подходить прощаться. Покойник желт и худ, нос заострился, рот в провале, сухая пергаментная желтизна.
— Проходите, проходите, — подталкивают меня.
В ногах мужчина держит красную подушечку: четыре золотых звезды, двадцать орденов — вполне приличные семейные похороны. Я хотел было остаться в ногах, но меня снова оттеснили штатные единицы, они были рассеяны всюду среди нас и ладно исполняли свою работу по защите гроба. Но все равно все было снято и записано, даже микрофон повис над кучей земли.
Родные держатся стойко. Кто-то, верно Юля, (внучка Н. Хрущева. — Ф. Р.) всхлипнул. Рада ее тут же одернула:
— Держись, тебе говорят. Мы же договорились.
Поперек могилы лежит лом. Приготовлены веревки. Рядом находится могила Сергея Садовского, ее всю затоптали. Сергей Садовский — кто он такой? Забивают гвозди.
— Леша, тащи.
Гроб подтащили и поставили на лом. Хороший гроб, за 154 рубля, мы с Юрой (брат писателя. — Ф. Р.) мечтали отцу такой выкупить, да не осилили. У могилы орудуют пять могильщиков — сколько из них штатских?
И снова:
— Леша, выдергивай.
Дыра была глубока, долго опускали. Начали потом землю бросать, я тоже швырнул несколько пригоршней, в азарт войдя. Вот когда мне горло сдавило.
А могильщики уже вовсю работают лопатами. Штатные тут же запыхались, а вольнонаемным хоть бы хны. Сразу видно: кто есть кто. И вот уже вместо дыры и над нею вырос холмик, словно бы гроб вытеснил его из земли по закону Архимеда. Ребята охлопали холмик лопатами, и все стало гладко. Подошла Нина Петровна (жена Н. Хрущева. — Ф. Р.) и положила большую красную розу. Вообще она прекрасно держалась, да и все остальные из близких. Только один Алеша Аджубей все время пытался быть в отдалении, стремясь раствориться в дождике.
Я оторвал ромашку от совминовского букета, она уже почти не пахла. Все завершилось быстро, почти стремительно. Операция по обороне монастырских стен проведена блестяще спокойно: семейные похороны под государственной охраной с пятью дивизиями прошли так, что лучше некуда. Старушка за моей спиной говорит:
— Живем плохо, а кончаем все одинаково.
Мы еще стоим, хотя делать нам уже нечего. Пытаемся разговаривать, но рядом тут же вырастает штатная единица, все дорожки заставлены ими, они простреливают нас глазами, но мы уже плевали на них.
Оглядываюсь. Сколько нас тут было? Всего человек четыреста, но доброхоты явно в меньшинстве — остальные штатные. Ни один чин с "Волги" к машине не подошел — это им не положено. Им дано только не пущать — и никак нельзя идти туда самим. Выходим из ворот. Там висит объявление: в понедельник, 13 сентября, кладбище не работает — санитарный день. Служитель снимает объявление: санитарный день завершился.
Показался Рудный:
— Смотрите, все прошло спокойно. А меня предупредили: будет Ходынка.
Так мечтали прогрессисты и потому не пошли, надеясь, что придут другие. Разбитый, опустошенный, еду в город, должен был встретиться с Зингерманом (литературовед. — Ф. Р.). Тот спрашивает меня, едва я вошел в институт:
— А Евтушенко читал стихи?
Молва идет впереди меня, только что успевшего сойти с троллейбуса. Через три часа встретил Евтушенко в клубе писателей.
— Что же ты не был на похоронах?
— Я был там раньше тебя, — объявляет он. — Я был в морге.
Очень точно рассчитано. У могилы ему сейчас невыгодно появляться, тем более со стихами. А в морге, в замкнутом пространстве — пожалуй, подойдет…
Кладбище было закрыто еще 6 часов, людей не пускали, чтобы они могли положить цветы на могилу. А зона оцепления начиналась от метро "Спортивная", тысячи людей скопились там, но все улицы были перекрыты — об этом рассказал Анатолий Аграновский. Вот и получились семейные похороны с участием Вооруженных сил. Тайные похороны, запрещенные похороны — любые эпитеты оказываются тут возможными и недостаточными. Тупее не может быть, но в данном случае оказывается справедливой поговорка: чем хуже, тем лучше. Наши чингисханы лишний раз показали всем, что они ничего не могут, не умеют, ни к чему не готовы…
15 сентября. Утром, едва я вошел в столовую, Ямпольский зовет меня и выводит в закуток перед туалетом.
— Прошу тебя никому не говорить о том, что я был на похоронах. И в дневниках не упоминать моего имени, я же знаю, что ты пишешь. Я исчез, я не существую, я не желаю, чтобы мной занимались. Меня нет.
— Да я и не говорил никому. С чего ты взял?
— Во всяком случае, прошу тебя на будущее: меня нет, и никто не должен мной заниматься. Я хочу дожить спокойно, сколько мне осталось, поэтому я не существую.
— Хорошо, Борис, я никому не говорил и никому не скажу, только ты не умирай от собственной храбрости.
— Я тебе повторяю. Я никого не боюсь, просто меня нет, я знаю, что это такое, когда тобой начинают заниматься, и не желаю этого.
— Ах, Боря, а ты еще говорил, что мы тут самые опасные. Чем же ты опасен, если ты не существуешь.
— Именно этим я и опасен.
Так мы поговорили, и я поехал в Москву по делам. Всюду приходится рассказывать о похоронах. Взамен получаю добавочную информацию: кладбище уже завалено цветами, все соцстраны прислали Нине Петровне телеграммы со словами соболезнования. Это же элементарный акт вежливости элементарно воспитанного человека. Но только не наши чингисханы. Как у Гейне: это такие дураки, которые не знают своего дурацкого ремесла…"
Москва тем временем живет обычной жизнью. 15 сентября состоялся матч в 1/32 финала на Кубок УЕФА между столичным "Спартаком" и чехословацким ВВС (Кошице). Матч получился на редкость интересным и завершился победой москвичей 2:0. Мячи у нас забили: Силагадзе (с 11-метрового) и Егорович. Впереди — ответный матч на поде соперника.
В театрах открылся новый сезон. Состоялись две заметные премьеры: в Театре имени Вахтангова 3 сентября был показан спектакль "Антоний и Клеопатра" по В. Шекспиру в постановке Евгения Симонова, в ролях — Юлия Борисова, Михаил Ульянов, Василий Лановой, Юрий Волынцев и др.; во МХАТе 11 сентября показали "Последние" А. Горького в постановке Олега Ефремова с участием Марка Прудки-на, Владлена Давыдова, Юрия Леонидова, Юрия Пузырева и др.
Состоялись две кинопремьеры: 6 сентября на экраны вышел фильм Михаила Ершова "Хозяин", в главных ролях — Е. Гвоздев, М. Кокшенов, Т. Бедова; 15-го — "Погоня" Артура Пенна (США) с участием Марлона Брандо, Роберта Рэдфорда, Джейн Фонды.
Из передач и фильмов, показанных по ТВ, назову следующие: фильмы "Тройная проверка", "Тренер" (2-го), "Девушка с характером" (4-го), концерт "Поет Муслим Магомаев" (5-го), телефильм про грузинский ВИА "Орэра" (9-го), фильмы "Крах" (10-го), "На войне, как на войне", "Композитор Глинка", "Три плюс два" (все — 12-го), "Кочубей" (13-го), "Дорогой мой человек" (14-го).
Краткий список эстрадных представлений выглядит так: 9-10 сентября в "Эрмитаже" играет ВИА из Грузии "Иверия" под управлением Александра Басилая, 11-12-го в Киноконцертном зале "Октябрь" состоялись концерты "Всем, кто любит песню" с участием Владимира Трошина, Олега Анофриева, Майи Булгаковой, Льва Лещенко, Ивана Суржикова, ВИА под управлением Юрия Маликова.
Примерно в эти же дни молодая и пока еще мало известная широким кругам рок-группа "Машина времени" была приглашена для выступления в сельский клуб дачного поселка Николина Гора. Погрузив свою первобытную аппаратуру в раздолбанный "рафик", "машинисты" в лице Андрея Макаревича, Александра Кутикова, Игоря Мазаева и Юрия Борзова отправились на концерт. Проходил он при небольшом скоплении молодых людей и ничего не понимающих старушек и ничем особенным не запомнился. Но вот дальше… А дальше "машинистов" пригласил на свою дачу, находившуюся поблизости с клубом, сам Никита Михалков. Хозяин встретил гостей по-барски: длинный дощатый стол, стоявший на участке, был заставлен водкой и заполнен свежими овощами. Народу было много, и гульбище продолжалось до глубокой ночи.
Между тем соседкой Макаревича оказалась прелестная девушка Алена, которой он практически весь вечер оказывал знаки внимания. А когда девушке пришла пора раскланяться, Макаревич вызвался проводить ее домой. Причем его не остановило даже то, что к тому моменту он был уже изрядно навеселе. Это и сыграло с артистом злую шутку. Когда они подошли к дому Алены, девушка согласилась погулять с артистом еще какое-то время, но для этого ей надо было предупредить своих родителей. "Ты подожди меня, а я за пару минут управлюсь", — сказала она кавалеру и упорхнула в темноту. Макаревич решил скоротать время на траве. Однако едва он опустился на землю, как тут же провалился в глубокий и здоровый сон.
Проснулся Макаревич от того, что с неба на него стали падать холодные капли дождя. Никакой девушки поблизости не наблюдалось, более того — в окнах ее дома свет уже не горел. Видимо, родители запретили ей ночную прогулку и даже не отпустили попрощаться с кавалером. Макаревич отправился в обратную дорогу. Но она оказалась куда длиннее, чем путь к дому девушки. Макаревич вынужден был плутать по поселку в тщетной надежде найти дачу Михалкова. А дождь продолжал лить как из ведра. Через час бессмысленного блуждания мокрый и грязный Макаревич понял, что тихо сходит с ума. Пару раз он пытался пробраться на территорию чьих-то дач, но каждый раз его прогоняли оттуда злые собаки. Артиста охватило отчаяние: всего лишь в нескольких десятках метров от него находились люди и спасительное тепло их домов, но он не имел никакой возможности туда попасть. И лишь одна старушка сжалилась над ним и разрешила ему встать под навесом ее дома, хотя внешний вид незнакомца не внушил ей доверия: Макаревич в те годы был патлатым юношей, носил клеши в заплатках и маечку в радужных разводах. Короче, "хиппи".
Спасение пришло к артисту неожиданно. Когда он стоял под старушкиным навесом, впереди внезапно послышался шум мотора, а затем показались огни автомобильных фар. Это были "Жигули" Михалкова, который вот уже полчаса рыскал по поселку в поисках потерявшегося "машиниста". Спустя десять минут Макаревича напоили водкой с чаем, растерли полотенцем — короче говоря, возвратили к жизни.
Днем 16 сентября настоящий гангстерский боевик со стрельбой и жертвами разыгрался во Львове. Дело происходило так. В одну из сберегательных касс (№ 8003/075) вошли четверо молодых людей. Касса оказалась пустой: посетителей в зале не было, за стеклянной стойкой находились только две сотрудницы — кассир Зиновия Набит и заведующая Мария Мединская. Не успели они опомниться, как в руке одного из вошедших блеснул револьвер, после чего последовал зычный окрик: "Не дергаться! Пристрелю!" Пока кричавший держал двух обомлевших женщин на мушке, другой гангстер сделал попытку перепрыгнуть через барьер, чтобы добраться до денег. Однако получилось так, что бандит задел ногой стенку, и стекло разлетелось на куски. Этот звон вывел женщин из состояния шока. Они бросились врассыпную. Набит с громким криком рванулась к окну, а Мединская хотела спрятаться в подсобном помещении. Однако у них ничего не вышло: преступники открыли прицельный огонь. Но шум испугал самих бандитов. Понимая, что в любую секунду к месту происшествия может прибыть милиция, налетчики бросились вон из кассы, так и не добравшись до денег.
В течение трех часов врачи боролись за жизнь двух работниц сберкассы, которые волею судьбы оказались на пути озверевших преступников. Женщин удалось спасти, хотя состояние Мединской было особенно тяжелым — одна пуля попала в позвоночный столб и рикошетом поразила брюшную полость, а другая пробила почку. Через пару дней пострадавшие могли уже давать показания сыщикам, которые буквально сбивались с ног в поисках бандитов. Поймали же их поодиночке, причем и здесь не обошлось без стрельбы. Главарь по фамилии Юлин (это он стрелял в женщин) ни на секунду не расставался с оружием. Но даже это не спасло его от ареста. На троллейбусной остановке около дома, где он проживал, Юдина в одиночку взял инспектор угро Николай Аксенов. На следующий день были арестованы и подельники главаря. Спустя четыре месяца состоится суд, который вынесет Юлину смертный приговор, а его сообщникам определит наказание в виде лишения свободы на срок 8–9 лет.
Ночью того дня, когда во Львове пытались ограбить сберкассу, в Москве внезапно стадо плохо Дмитрию Шостаковичу. Супруга композитора Ирина Антоновна срочно вызвала "Скорую помощь". В больнице спустя два дня, за неделю до 65-летия Шостаковича, ему поставят диагноз — инфаркт. Второй за пятилетку. Первый случился пять лет назад, и тоже накануне юбилея — перед 60-летием.
По-прежнему продолжается съемка отдельных эпизодов фильма "Джентльмены удачи". Как мы помним, эта работа началась еще 1 сентября, а уложиться надо было до 24-го, когда одному из главных исполнителей — артисту Евгению Леонову — требовалось уехать на зарубежные гастроли. Уже удалось переснять практически все намеченные сцены: в цистерне (1-го), в поезде (2-3-го), в квартире брошенного дома (6-10-го), на лестнице брошенного дома (16-го), у входа в концертный зал (17-го). В понедельник, 20 сентября, снимали эпизод, где завдетсадом Трошкин "грабит" собственную квартиру.
Сняли эту сцену довольно быстро, поскольку фрагмент был несложным, да и декорацию даже не стали строить — ее съемочной группе "Джентльменов удачи" одолжили коллеги из другой группы — фильма "Седьмое небо". Единственное, что пришлось дополнить по ходу дела, — наклеить на стенку фотографии детсадовских детей.
На следующий день в "Джентльменах" переснимали последний из намеченных эпизодов — в такси. Причем съемка этого "живого" эпизода проходила в павильоне. Туда пригнали автомобиль "Волга", который установили напротив специального экрана с "оживляжем" (на нем демонстрировались бегущие улицы города). В салон машины уселось четверо актеров: Олег Видов (таксист), Евгений Леонов, Савелий Крамаров, Георгий Вицин. Именно в этой сцене герой Крамарова произносит историческую реплику: "Кто ж его посадит — он же памятник!" Причем именно из-за этой реплики съемки приходилось повторять — актеры буквально умирали от смеха. Как вспоминает О. Видов: "Работа в фильме была мучительно тяжелой для меня. Я не мог сдержать смеха. Режиссер командовал: "Повернись и говори с Крамаровым!" А я не мог! У меня слезы текли от смеха, и все смеялись…""
Тем временем продолжаются гастроли Театра на Таганке в Киеве. Практически каждый день артисты играют спектакли, а Высоцкий, кроме этого, еще успевает выступать с концертами. С 9 по 24 сентября он умудрился побывать в двух десятках (!) различных учреждений: в Институте электросварки имени Патона и ДК СКБ имени Антонова (14-го), Институте электродинамики и Институте кибернетики (15-го), зональном НИИП (16-го), заводе "Арсенал" (17-го), заводе "Ленинская кузница", Институте физики АН УССР и Институте ботаники АН УССР (все — 18-го), ВИСПе (19-го), НИИ РЭ (20-го) и др.
Во вторник, 21 сентября, Высоцкий выступил сразу в четырех местах, среди которых был и домостроительный комбинат № 3. Рассказывает Л. Куперштейн:
"Пронесся слух, что Высоцкий дал в Киеве несколько концертов на предприятиях. А через несколько дней мой зять, придя с работы, сказал, что есть возможность организовать концерт Высоцкого, но, к сожалению, нет зала.
Я тогда работал в ДСК № 3, и мне удалось договориться о концерте в нашем клубе. За полтора часа до начала концерта я поехал на машине начальника в гостиницу "Украина", где остановился Высоцкий. В вестибюле меня должны были ждать, но там никого не оказалось.
10, 15 минут — никто не выходит. Смотрю на часы, начинаю волноваться, представив себе полный зал людей, ожидающих концерта. Наконец не выдерживаю, подхожу к портье, спрашиваю, где остановился Высоцкий.
— Не знаю, — последовал короткий ответ, — никаких справок не даю.
Я взмолился в отчаянии, объяснил положение. Портье поверил, смягчился, написал на клочке бумаги номер, и я помчался наверх. Вижу — идет навстречу худенький, невзрачного вида паренек лет 25, не более, с полотенцем через плечо.
— Простите, вы не знаете, где здесь номер такой-то? — обратился я к нему.
— А вы, наверное, из ДСК-3, за мной? — огорошил он меня встречным вопросом.
Я обомлел. По кинофильмам Высоцкий представлялся мне совершенно другим. От радости я только молча кивнул головой, недоверчиво пялясь на него.
— Идемте, — коротко сказал он.
Мы вошли в просторную в комнату, где сидели двое молодых мужчин.
— Знаете, ребята, — обратился к ним Высоцкий, — у меня уже два дня вертится в голове приличная мелодия, должна получиться хорошая вещица. — Он взял в руки гитару, уселся в кресло и вполголоса запел, вставляя отдельные фразы вперемежку с чем-то вроде "ляля-ля".
В тревоге я посмотрел на часы: до начала концерта оставалось 40 минут, а нам ехать далеко. Владимир перехватил мой взгляд.
— Ничего, успеем. — И проворно начал одеваться.
В этот момент вошли те двое, кого я безуспешно дожидался в вестибюле, и с ходу пригласили Высоцкого в машину.
— Э, нет, — тотчас вмешался я. — С меня довольно волнений. Мне поручено лично доставить вас, и я очень прошу вас ехать со мной. Машина — у подъезда.
Владимир улыбнулся и кивнул. За 5 минут до начала обеденного перерыва мы вошли в клуб.
Зал был переполнен. Несмотря на то, что на контроле стояли лучшие наши спортсмены, многие прошли "зайцем".
— Представьте меня, пожалуйста, — тихо сказал Владимир, оставшись у входной двери.
Я вышел на сцену и сумел только взволнованно промолвить:
— У нас в гостях Владимир Высоцкий!
Буря оваций встретила эти слова и взлетевшего на сцену худощавого смеющегося паренька в черном свитере, с гитарой.
Это был необыкновенный концерт. Взволнованный горячим приемом, Высоцкий, фотографируемый со всех сторон, подробно рассказал о своем театре, о творческом пути. Посреди рассказа он вдруг расхохотался и попросил:
— Товарищи фотографы! Снимите, пожалуйста, вид из окна. Мы ведь больше никогда такого не увидим.
Действительно, с обеих сторон клуба у огромных распахнутых окон стояли подъемные краны, на стрелах которых расположились рабочие, не попавшие в зал.
А потом Высоцкий пел. С воодушевлением, с подъемом. Было очень много новых песен.
Наконец он запел "Парус". Мы уже знали, что этой песней он всегда заканчивает свои выступления. И точно. Сколько ему ни аплодировали, ни скандировали, он только улыбался, кланялся, прижимая руки к сердцу.
Зрители расходились, спешили отработать лишний час, проведенный на концерте. А мы с Высоцким, двое его приятелей и несколько сотрудников комбината собрались в кабинете начальника, где был накрыт стол. За столом Владимир был весел, шутил. А когда мы пожаловались, что далеко не все желающие попали на концерт, и рассказали, с каким трудом удалось сдержать натиск рвавшихся без билетов в битком набитый зал клуба, Высоцкий сказал:
— Знаете, что? Давайте организуем еще один, вечерний концерт. Мне здесь понравилось выступать. Я чувствую аудиторию,
Он вытащил блокнотик, просмотрел записи и нашел "окно".
— Дата подходит?
— Конечно.
— Договорились. Начало в 7 часов вечера. Ехать за мной не надо, хватит волнений (лукавый взгляд в мою сторону). Привезут друзья. Буду точно.
…Публика вечернего концерта (он состоялся на следующий день — 22 сентября. — Ф. Р.) несколько отличалась от рабочей аудитории дневного: было много начальства, много нарядных женщин, в зале царила приподнятая, праздничная атмосфера.
На этот раз Владимир почти не говорил. Он пел много и хорошо, но мне показалось, без того молодого задора и брызжущего веселья, которым он так поразил нас в первый раз.
Из задних рядов кто-то выкрикнул:
— Спойте "А на кладбище…" (Имелась в виду популярная тогда песенка Михаила Ножкина "А на кладбище все спокойненко…".)
Высоцкий улыбнулся и мягко промолвил:
— Я чужих песен, как правило, не пою. Но если вам так нравятся песни о покойниках, спою свою на эту тему.
И запел чудесную песенку "Покойнички". Концерт продолжался около двух часов без перерыва и закончился опять "Парусом".