1971. Июнь

1971. Июнь

Облава на столичных хиппарей. Андрей Макаревич теряет девственность, В гостях у Александра Галича. Триумф Арно Бабаджаняна. Как Лев Лещенко спел песню "Не плачь, девчонка". "Союз-11": внезапная замена перед стартом. Лимонов — Щапова: начало романа. Все на выборы! Первое ЧП на "Союзе-11": пожар на борту. Рок-группа "Скальды" ставит на уши Ленинград. Рождение ВИА "Самоцветы". Как Мария Пахоменко завоевала "Золотой Орфей" и не отдала его Фурцевой. Банда Монгола продолжает "бомбить" Москву. МУР выходит на след бандитов. Почему Анатолий Тарасов разбил тройку Михайлов — Петров — Харламов. За что маршал Жуков обиделся на писателя Александра Чаковского. "Солярис": ухо мальчика. ЧП на съемках фильма "Семнадцать мгновений весны": умер один из актеров. Гнойное воспаление у сына Марины Влади. Конфликты в космосе. Звезды-выпускники. Помолвка Андрея Миронова и Екатерины Градовой. Гибель космонавтов. Высоцкий во Владивостоке. Как Валерия Золотухина утвердили на роль Бумбараша.

Во вторник, 1 июня, космонавт Георгий Добровольский отпраздновал свой 43-й день рождения. Близкие и друзья космонавта, которые в тот день от всей души его поздравляли, даже не могли себе представить, что пройдет всего лишь чуть больше месяца и им придется присутствовать уже на похоронах недавнего именинника. Воистину: "Нам не дано предугадать…"

В этот же день в Москве силами милиции была проведена самая широкомасштабная облава на столичных хиппи. Рассказывает А. Макаревич:

"Система мирно дожила до семьдесят первого года, и покончили с ней практически разом. Как-то на психодром (садик перед университетом) (на Моховой. — Ф. Р.) пришел молодой человек в штатском, честно представился сотрудником органов внутренней секреции и поведал, что есть идея — провести всем московским хиппи настоящую демонстрацию в защиту мира. Доверчивые хиппи с восторгом согласились, и акцию назначили на 1 июня — День защиты детей.

Когда пестрая волосатая толпа с плакатами "Нет войне во Вьетнаме", "Мир во всем мире" и прочее заполнила скверик, со стороны улицы Герцена неожиданно появились автобусы, куда оперативно и без шума переместили всех демонстрантов. Далее их развезли по районным отделениям милиции, где кого-то постригли, кому-то дали в морду, кого-то посадили на несколько суток, кому-то вручили повестку с указанием прийти через три дня, так как посадочных мест на всех не хватило. В общем, недели через две все уже закончилось и вспомнилось как не очень страшный сон. Однако в личных делах задержанных появился маленький неприметный крестик. Этот крестик оказался бомбой замедленного действия. И почти через год, перед приездом в Москву, кажется, Никсона, бомба сработала. Кто-то вдруг вылетел из института, да прямо под внеочередной набор в армию, кто-то лишился брони на работе (броня эта ценилась очень высоко — в армию хиппи идти не хотели по убеждению). Так что в самолете, который нес новобранцев к месту исполнения священного долга — на советско-китайскую границу, — многие участники антивоенного митинга встретились вновь. Такая вот история.

Остается лишь добавить, что "Машина времени" весной 1971 года была погружена в ежедневные репетиции и мы просто не знали о намечающейся на первое июня сходке. Поздно вечером, идя с репетиции, мы встретили уцелевшую стайку испуганных хиппарей, которые поведали нам о случившемся обломе. А скажи нам кто заранее — мы наверняка явились бы в назначенное место, и дальнейшие наши судьбы могли сложиться довольно причудливо…"

И еще несколько слов о "Машине времени", а точнее, о ее лидере Андрее Макаревиче. Незадолго до разгрома хиппи он потерял… девственность. Причем произошло это чуть ли не насильственно. Вот как сам артист вспоминает об этом:

"На первом курсе института бас-гитарист группы "Вечные двигатели" Дима Папков, узнав, что я до сих пор не познал женской ласки, взял меня за руку, вывел на Калининский проспект, тут же снял девушку в плюшевой юбке и объяснил ей задачу. Вечером этого же дня девушка в плюшевой юбке все со мной и проделала, оставив меня в странном сочетании ужаса и восхищения…"

Тем временем в Москву из Якутска приехал уже известный нам по предыдущему повествованию В. Ямпольский. В последний раз он был в столице ровно год назад, гонимый слухами о самоубийстве Александра Галича, Как мы помним, те слухи оказались ложными. На этот раз Ямпольский тоже собирался навестить знаменитого барда в его квартире на улице Черняховского, чтобы передать ему массу приветов от якутских геологов и сувениры.

На календаре был четверг, 3 июня, когда вооруженный цветами и бутылкой "Отборного" армянского коньяка Ямпольский перешагнул порог квартиры Галича, Несмотря на внезапность визита, бард искренне обрадовался приходу гостю, но, увидев коньяк, посетовал:

— Вот это вы напрасно. Помните, у меня есть такая песня "Баллада о сознательности"? Там сказано: "…больше диабета в стране советской нет". Так вот, у меня объявился диабет.

Но, заметив, как расстроился от этих слов его гость, Галич тут же исправился:

— Сделаем так. Вы сейчас пойдете к Ангелине Николаевне (супруга Галича. — Ф. Р.). С коньяком и цветами вместе. Она немного прихворнула. Поручаю вам ее здоровье и настроение. А ко мне должен сейчас прийти один человек. Я с ним часок побеседую и приду к вам, ладно?

Гостю не оставалось ничего иного, как согласиться. Галич провел его в соседнюю комнату, где находилась хозяйка. Далее послушаем рассказ самого В. Ямпольского:

"Я не в первый раз разговаривал с Ангелиной Николаевной. Она мне всегда казалась очень интересной женщиной, с ярким живым умом, со своим мышлением и видением. В тот день она говорила со мной о незащищенности Галича, его ранимости. В самом деле, я до сих пор не могу понять, как Галич, человек ласковый, милый, деликатнейший, мог так долго противостоять сильному, массированному давлению со стороны сил весьма могущественных.

Мы проговорили с Ангелиной Николаевной часа два с половиной" когда появился Александр Аркадьевич. Он был в прекрасном настроении.

— Ну, что же, принимайте в компанию, — и жестом фокусника извлек откуда-то бутылку спирта. — Вот это мне немножко можно, — засмеялся он.

Мы продолжали беседовать уже втроем. Неожиданно Ангелина Николаевна сказала:

— Саша, ты говорил, что Володя знает твои песни, дай-ка ему гитару…

Я опешил… Петь Галичу Галича?!

А Александр Аркадьевич уже протягивал мне гитару с доброжелательной улыбкой.

Будь, что будет! — решил я и в ужасе взял гитару. Гитара, следует отметить, у Галича была роскошная. Александр Аркадьевич сел рядом со мной, Ангелина Николаевна напротив. Я выбрал ее в качестве аудитории и глаза в глаза спел "Ошибку". Получилось сносно, я боялся, что будет хуже.

Александр Аркадьевич сказал задумчиво:

— Да, вы это делаете так же, как и у меня…

— А другого прочтения, по-моему, и быть не может.

Ангелина Николаевна сказала:

— А помнишь, Юра Визбор приходил, взял гитару и начал петь твои песни как туристские?

Они рассмеялись.

— Ну что ж, — сказал Александр Аркадьевич, — если в Якутии так поют мои песни — можно и умирать.

Потом гитару взял хозяин, и все встало на свои места. Галич пел, а мы слушали.

Я ушел домой около двух часов ночи.

На память об этом волшебном вечере у меня осталась фотография Галича с трогательной надписью и датой: 3 июня 1971 года…"

В этот же день Дмитрий Шостакович со своей супругой Ириной Антоновной приехал в Курган, чтобы в очередной раз пройти курс лечения у доктора Илизарова. Прибытие в Курган доставило Шостаковичу большую радость. После 35-40-градусной московской жары попасть в курганскую прохладу, да еще с температурой ночью 3–5 градусов, для него было весьма приятно и полезно.

И еще об одном событии, произошедшем в тот день. В газетах был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о размерах пенсий по старости. Согласно Указу, минимальная пенсия равнялась теперь 45 рублям, максимальная — 120.

5 июня появилось официальное сообщение о том, что композитору Арно Бабаджаняну присвоено звание народного артиста СССР (22 января композитору исполнилось 50 лет). Сегодня это имя уже успели несколько подзабыть, хотя его песни до сих пор звучат с экранов наших телевизоров и на радио. А в те годы, о которых идет речь, даже грудные дети, лежа в люльках, напевали мелодии его песен: "Королева красоты", "Чертово колесо", "Свадьба", "Голубая тайга", "Солнцем опаленный", "Песня о капели", "Море зовет", "Благодарю тебя", "Песня о любви" и др. Именно поэтому Арно Бабаджанян входил в пятерку композиторов Советского Союза, получающих за свое творчество баснословные по тем временам деньги. Известный деятель советского искусства Павел Леонидов так отзывался о Бабаджаняне:

"Арно Бабаджанян намертво связан с музыкальной мафией, стерегущей кормушку-корыто гонораров за песни, а это — самое калорийное корыто в стране, кроме, может, корыта самолетостроителей и ракетчиков, но у этих — секретность, а у песенников — слава.

Арно, как любят определять разделение в музыке партийные чиновники, музыкант серьезный. То есть способен написать нечто умное.

Горные тропинки мыслительного аппарата жены Бабаджаняна, Терезы, направили Арно к песне, то есть к богатству. План Терезы прост. Она знает русскую пословицу: "Что корове можно, то ослове — тпру". Знает она также, что психология советских вождей развивается по двум линиям: немного от Библии, немного от русского народа. Отсюда супруги и вывели, что Арно может писать в ритмах, не дозволенных другим композиторам-песенникам. Арно написал в СССР первый шейк и сгреб кучу денег. Первым написал твист, да еще и о Москве. На слова Лени Дербенева ("Лучший город Земли" в 1964 году. — Ф. Р.). А потом написал действительно прекрасную песню "Не спеши" с действительно великолепным поэтом Женей Евтушенко… Потом с Женей же написали они песню с пружиной, с разгоном, с заводом, а именно — настоящую цыганскую, и юный Муслим Магомаев раскрутил эту песню на всю страну за один выход в эфир. Там среди кучи нот и слов был потрясающий образ в тексте. Редкий для песни, ибо зрительный: осенью в парке лежат перевернутые лодки, как пилотки задремавших солдат. Образ-выстрел. (Речь идет о песне "Чертово колесо", — Ф. Р.)

В 1971 году я надумал написать либретто для оперетты. Взял за основу три сказки из "Тысячи одной ночи" и пригласил в соавторы Игоря Шаферана и Леню Дербенева. Потом мы с Дербеневым отправились к Арно. Тереза, гостеприимная, как мало кто из жен богатых людей в СССР, накрыла стол. И мы принялись под "диэту Арно" уговаривать его писать музыку к ненаписанному либретто. Заявку мы с Леней набросали тут же на бумажной салфетке. Чушь какую-то. Арно — человек слова. Почти всегда. Мы из него согласие буквально вырвали, и наше счастье, что Тереза заняла нейтральную позицию, скептически поглядывая на наши рукопожатия и похлопывания друг друга по спине, как закрепление сделки. Тереза со своим скептицизмом оказалась права, хотя оперетта не состоялась не из-за лени Арно, а в связи с моей эмиграцией (Леонидов эмигрировал в 1973 году, о чем еще будет речь впереди. — Ф. Р.). После того как сговорились мы с Арно, Министерство культуры выдало нам авансы: Арно — тыщ пять, нам — по семьсот пятьдесят рэ…"

В тот момент, когда появилось сообщение о присуждении Бабаджаняну высокого звания, он находился за пределами Советского Союза-в польском городе Зеленая Гура, где проходил очередной фестиваль советской песни (там же был и постоянный исполнитель его песен — Муслим Магомаев). На фестиваль они привезли три песни: "Благодарю тебя", "Свадьба" (обе на стихи Роберта Рождественского) и "Гордость" (на слова Николая Добронравова). Когда в переполненном до отказа зале диктор объявил о том, что Бабаджаняну присвоено звание народного артиста СССР, весь зал взорвался бурными аплодисментами — творчество композитора в Польше тоже хорошо знали и любили.

Раз уж речь зашла о популярных композиторах, нелишним будет назвать еще одно имя — Владимир Шаинский. Он стал широко известен прежде всего как детский композитор после выхода на широкий экран мульфильма "Крокодил Гена", где звучал его шлягер — "Песенка Крокодила Гены". Затем было еще несколько замечательных мультяшек с его песнями, имевшими устойчивый успех у публики. Но Шаинскому хотелось большего — признания взрослой публики. И тогда он написал песню "Береза белая", которую прекрасно спел Лев Лещенко. Однако еще больший успех имело другое их совместное творение — песня "Не плачь, девчонка", которая летом 71-го звучала буквально из всех ретрансляторов. Рассказывает Л. Лещенко:

"Спустя какое-то время после обвального успеха "Белой березы" Шаинский появляется вновь:

— Слушай, Лева, у меня для тебя есть еще один шлягер! Называется "Не плачь, девчонка". Правда, скажу тебе честно, эту песню уже прикарманила радиопередача "Доброе утро", у которой есть свой кандидат для премьерного исполнения — Эдуард Хиль. Но мы с тобой эту песню запишем тем не менее тайком от всех и проведем ее как запись для радиофонда.

Я говорю:

— Окей!

Записываем мы "Девчонку", И в этой же студии и знакомлюсь с замечательным песенным поэтом Володей Харитоновым, который впоследствии написал слова песни "День Победы". Володя горячо жмет мне руку:

— Лева, вы великолепно спели эту песню про девчонку! Чувствуется истинно солдатский, залихватский, русский дух. Как будто бы действительно идет в строю веселый молодой солдат! Я сам служил, прошел войну, с армейской выучкой знаком не понаслышке. Так что — спасибо вам.

Стоит ли говорить, как я был тронут этим неожиданным признанием бывшего фронтовика…

И надо же было такому случиться, что премьера этой песни прошла в радиоэфире в моем исполнении! Естественно, редакция "Доброго утра" на нас ужасно надулась, ибо у этой передачи (кстати, едва ли не единственной на радио) была как бы прерогатива на премьеры всех новых песен. Но тем не менее, когда "Девчонка" прозвучала и у них в исполнении Хиля, наши с ним отношения не изменились. Хотя так и осталось непонятным до сих пор, кого же из нас считать первым — его или меня. С Эдиком мы эту проблему решили по-своему. Иногда я на своих концертах в шутку говорил: "А теперь послушайте песню из репертуара Эдуарда Хиля". Он же, соответственно, извещал на своих выступлениях, что, мол, сейчас прозвучит песня из репертуара всем известного Льва Лещенко…"

Но вернемся в июнь 71-го.

6 июня, в 7.55 утра, в Советском Союзе состоялся очередной старт космического корабля — "Союз-11" — с тремя космонавтами на борту: Георгием Добровольским, Владиславом Волковым и Виктором Пацаевым. Причем первоначально в космос должен был отправиться совсем другой экипаж: Алексей Леонов, Валерий Кубасов и Петр Колодин. Однако за три дня до старта произошло непредвиденное — у Кубасова во время предполетного обследования врачи нашли затемнение в легких, и его к полету не допустили. Тут же возник вопрос: что делать? Поначалу Госкомиссия решила заменить Кубасова дублером Владиславом Волковым. Но Леонов принял это решение в штыки, упирая на то, что Волков к полету не готов. Тот в ответ стал жаловаться на него главному конструктору В. Мишину. В итоге за 10 часов до старта было принято новое решение: сменить весь экипаж. Далее послушаем рассказ М. Реброва — авиационного инженера и журналиста:

"Есть одно правило, справедливость которого одни отстаивают, другие отвергают. Если занемог один в экипаже, заменяют всю команду. Болезнь Валерия перечеркивала надежду остальных. Я помню застывшую тишину в зале Госкомиссии, когда объявили это решение. Потом — взрыв протеста. Леонов и Колодин отстаивали свое право на полет, доказывали, что они лучше знают станцию и провели больше тренировок, что включение в экипаж Владислава Волкова (бортинженера от дублеров) не повлечет никаких осложнений. Госкомиссия была непреклонной: начинать работу на первой орбитальной станции поручили дублерам.

Между экипажами пробежал холодок. Обида рождала неприязнь, отчуждение, зависть… Уж больно неожиданно все случилось. Больше других переживал и негодовал Петя Колодин. Хмельной, не в меру раздраженный, он понуро произнес: "Теперь я уж никогда не полечу". Другие держались чуть сдержаннее. Для Леонова и Кубасова это был второй полет, оба были кавалерами Золотых Звезд Героев, а Петру лишь светили эти почести.

Дублеры же не скрывали своей радости подарком судьбы. Поворот фортуны, неожиданная перспектива рождали эмоциональные всплески, игривость настроения. Глядя на тех и на других, вспоминал гагаринское "каждый полет — особый", а сопоставляя реакцию "обиженных" и "осчастливленных", задавал себе вопрос: что это — унижение паче гордости? Или та самая неудержимость? Только к чему?.."

В тот же воскресный день 6 июня на квартире поэта Сапгира на улице Чехова в Москве собралась теплая молодежная компания. Молодые люди пили дорогое вино и вели светские разговоры. Среди приглашенных находился известный ныне радикал Эдуард Лимонов, Правда, в ту пору он был еще трогательным провинциалом с буйными кудрями, в расшитой украинской рубахе (он приехал в столицу из Харькова) и круглых очках-"велосипедах". Несмотря на то, что Лимонов тогда уже вовсю баловался стихами, в столичных "андерграундских" кругах он был известен прежде всего как хороший портной, поскольку шил стильные штаны самого "революционного" покроя. Волею судьбы в той же компании впервые оказалась и юная столичная красавица Елена Щапова. Будучи дочерью военного (отец девушки, Сергей Козлов, после войны был комендантом Вены), Елена с детских лет водила дружбу с детьми высокопоставленных советских деятелей (одно время за ней ухаживал сын маршала Тимошенко). В 17 лет Елена вышла замуж за известного художника-повесу Виктора Щапова, который в своей юной жене (он был старше ее на четверть века) буквально души не чаял. На один из дней рождений Лены он сделал жене роскошный подарок: уложил ее в ванну, выставленную посреди комнаты и наполненную французским шампанским, а оторопевших гостей заставил черпать напиток бокалами и пить за здоровье именинницы. Еще он купил ей белый "Мерседес", что по тем временам считалось верхом "крутизны": в те годы такие машины имело всего лишь несколько человек в Москве.

Между тем, оказывая жене такие знаки внимания, Щапов, видимо, сильно ее избаловал. Встретив на "сейшене" у Сапгира Лимонова, Елена буквально с первых же минут(им заинтересовалась. По словам самой Елены: "Я вначале влюбилась в стихи Лимонова, а потом уже в самого их творца. Щапов, не подозревая, что сам роет себе могилу, проявлял отеческую заботу: "Позовите Лимонова. Пусть борща поест, а то он вечно голодный". Появившись в нашем доме в первый раз, Лимонов от смущения нечаянно перевернул стол и разбил старинные чашки. Зная, что я не люблю молоденьких юношей, он прибавил себе для солидности лет восемь. У нас очень скоро образовался любовный треугольник…"

О том, как развивался этот роман дальше, я расскажу чуть позже, а пока вернемся к другим событиям июня 71-го.

На следующий день после старта "Союза-11" в Звездный городок приехала творческая группа из киностудии "Союзмультфильм" в составе трех человек: главного редактора студии детского писателя Анатолия Митяева и двух режиссеров — Владимира Котеночкина и Владимира Тарасова. Они привезли космонавтам на пробу новую — четвертую — серию суперпопулярного мультфильма "Ну, погоди!". Премьера прошла "на ура", в чем, собственно, мало кто сомневался, поскольку герои этого мультика были желанными гостями в любой аудитории.

После просмотра космонавт Алексей Леонов пригласил аниматоров к себе домой. Как мы помним, Леонов в эти дни должен был лететь в космос, но в силу непредвиденных обстоятельств остался на Земле.

В этот же день на стадионе в Лужниках, сборная СССР по футболу играла свой очередной матч отборочного цикла чемпионата Европы со сборной Кипра и "раскатала" соперника, что называется, "под орех" — выиграла со счетом 6:1. По два мяча в нашей команде забили Федотов и Еврюжихин, по одному — Колотов и Банишевский.

10 июня в Москве были закончены работы по сооружению "России", одного из крупнейших концертных залов страны. На следующий день зал прошел первую "обкатку" — на его сцене состоялся концерт популярных артистов, устроенный специально для строителей этого прекрасного здания.

На следующий день Леонид Брежнев встретился со своими избирателями в Кремлевском Дворце съездов. Все было как обычно: длинная и напыщенная речь генсека, где чуть ли не в каждом предложении звучали новые обещания "догнать и перегнать", продолжительные аплодисменты, переходящие в овации. Два дня спустя — в воскресенье — прошли выборы депутатов Верховного Совета РСФСР и местных Советов. Как писали газеты, "выборы прошли в обстановке радостного подъема и сплоченности, к избирательным урнам пришли 99,9 процента избирателей".

Тем временем примерно на восьмые сутки полета космонавтов у них произошло первое ЧП — на станции появился дым. Он шел из-за панелей, которые отделяли жилую зону от приборной. Космонавты не могли заглянуть в приборную зону, поэтому сообщили на Землю только номер панели, откуда дым распространялся наиболее интенсивно. По их взволнованным голосам "земляне" поняли, что экипаж сильно напуган случившимся. В Центре управления полетом тоже серьезно обеспокоились: ведь космонавты могли найти спасение только в корабле "Союз-11", однако до него надо было еще добраться.

На Земле лихорадочно стали искать выход из создавшегося положения. Вот как вспоминает об этом участник тех событий А. Елисеев:

"Тревога с борта мгновенно мобилизует всех, кто работает в смене. Сразу после окончания сеанса руководители групп собираются в зале управления, чтобы договориться о том, как действовать на следующем витке. Народ опытный, знает, что времени на длинные дискуссии нет. Все говорят очень коротко, по-деловому…

Меня просят срочно к телефону. Звонит министр. Спрашивает, что случилось. Переговоры с экипажем транслировались в Москву, и ему уже доложили. Я стараюсь быть спокойным и объясняю, что скорее всего загорелся один из научных приборов, всю научную аппаратуру пришлось выключить, но надеемся, что сейчас никакой опасности на борту нет. На всякий случай готовим резервные варианты, вплоть до срочного спуска… Пауза… Наверное, министр пытается справиться с эмоциями. Потом сдержанным голосом: "Понял. Позвони мне, пожалуйста, после сеанса". Не успел положить трубку, снова звонок. На этот раз — главный конструктор. Повторил ему то же, что сказал министру. Потом звонили из ЦК, из института, который готовит информацию для ЦК. Чувствую, что начинают сдавать нервы. Мне надо готовиться к сеансу, а я не могу бросить трубку… Нет… Все… Больше нельзя, иначе можно сорвать сеанс… Что нас в нем ждет?.. Волнений больше, чем перед парашютным прыжком. Надо собраться с мыслями и успокоиться…"

Во время очередного сеанса связи с космонавтами те сообщили, что поступление продуктов горения уже прекратилось, хотя в самой станции еще дымно. Космонавтам посоветовали включить фильтр очистки атмосферы, принять лекарство и лечь отдохнуть.

Случись сегодня такое ЧП на орбите, о нем уже на следующие сутки раструбили бы все средства массовой информации. В те годы об этом и речи быть не могло — о происшествии знал только узкий круг специалистов. Остальные граждане страны пребывали в полной уверенности, что никаких аварий у наших космонавтов быть просто не может. С американцами — сколько угодно, а с нашими — нет. К этому народ приучили газеты. Поэтому в те мгновения, когда в ЦУПе напряженно размышляли над способом исправления ЧП, страна жила в обычном ритме трудового дня. В частности, популярная рок-группа из Польши "Скальды", проведя гастроли в Москве, отправилась в Ленинград, где ее ожидал не менее теплый прием. Там "Скальды" дали несколько концертов, на которые со всего города и окрестностей "слеталась" продвинутая молодежь. Свидетель тех событий — Владимир Рекшан — рассказывает:

"По сложной системе конспиративных звонков узнаю — ночью, на улице Восстания произойдет встреча лучших клубных музыкантов с польской рок-группой "Скальды", приехавшей в СССР на гастроли. Иметь при себе три рубля на организационные расходы. Играют с нашей стороны "Фламинго" и "Санкт-Петербург". Под утро — "джем", то есть совместное и импровизационное выступление музыкантов из разных составов. Лишнего не болтать. Аппарат выкатывает "Фламинго".

Не болтая лишнего, собираемся и едем в метро, встречаем в дороге Никиту Лызлова, бывшего участника одной из университетских групп. Никита учился на химическом и там устраивал "Петербургу" концерт.

Не болтая лишнего, зовем Никиту с собой.

— Ночью? Концерт со "Скальдами"? Бред! — У Никиты крупное, вытянутое лицо и широкий лоб марксиста, грустная усмешка и прочный запас юмора. — Но ведь разыгрываете!

Заключаем пари и едем, на улице Восстания находим гимназию — тяжелое, мертвое, без света в окнах здание. В дверях быстрая тень — открывают. Поднимаемся по гулкой, пустой лестнице и оказываемся вдруг в большом ярком зале с узенькими занавешенными окнами. Народу мало — все знакомые…

Знакомят со "Скальдами". Братаны Зелинские, Анджей и Яцек, с сотоварищами — очень взрослые и соответственно пьяные славяне. Арсентьев тут же, и Васин (знаменитый битломан, написавший письмо Леннону в октябре 1970 года. — Ф. Р.), и всякая музобщественность…

Играет "Фламинго", играет "Санкт-Петербург". Разошлись-таки в непривычной обстановке и комфорте, и я свое откувыркался по сцене и падал несколько раз на колени, про себя понимая, что пора менять имидж "Петербурга", имидж ярых парубков на что-то другое, на имидж людей, не стремящихся к успеху, а достигших его.

Братья Зелинские, надломленные гастрольным бражничеством и буйством ночного сейшена, на вопрос Росконцерта — с каким из советских вокально-инструментальных ансамблей "Скальды" согласились бы концертировать? — ответили:

— Если пан может, то пусть даст нам "Санкт-Петербург", — ответили и, говорят, заплакали.

Пан из Росконцерта не знал про "Санкт-Петербург", а если и знал, то знал так, как знала Екатерина II про Пугачева — страшно, но очень далеко, а между мной и им не один полк рекрутов и не один Михельсон — преданный генерал…

Еще один концерт — в школе нового, индустриально-блочного типа. И тоже ночной. В зале битком. Несколько киношных софитов стоят возле сцены, а на сцене мрачноватые поляки из группы обеспечения "Скальдов" раскручивают провода. Сдаю трешницы кайфовальщиков Арсентьеву в фонд клуба. Разглядываю мрачноватых поляков и ту аппаратуру, что они подключают. Аппаратура что надо — "Динаккорд" и клавиши "Хаммонд-орган". Появляются братья Зелинские со товарищи. Такие веселые. И полтыщи кайфовальщиков в зале становятся все веселее…

"Скальды" выходят на сцену играть на "Динаккорде", а зал орет им, а старший Зелинский пилит на "Хаммонд-органе", а младший — на трубе или скрипке. И сотоварищи пилят на басе и барабанах. А когда "Скальды" на прощание играют "Бледнее бледного" из "Прокл Харум", в зале начинается чума. Или холера. Какая-то эпидемия с летальным исходом в перспективе…

А потом Зелинский на четвереньках выбирается на сцену и "джемует" по клавишам, а перед ним пляшут ленинградские мулаты Лолик и Толик до тех пор, пока Зелинский не падает в оркестровую яму. Веселая жизнь! Кайф!.."

И еще о музыке. В те дни, когда "Скальды" "ставили на уши" славный город Ленинград, в Москве молодой и пока еще безвестный музыкант Юрий Маликов пытался создать собственный вокально-инструментальный ансамбль. Съездив в Японию и растратив все деньги на покупку фирменной аппаратуры, он объявил конкурс музыкантов, желающих играть в новом коллективе. Среди его участников должна была быть и одна девушка, которой в итоге стала студентка Музыкального училища имени Гнесиных Ирина Шачнева. На прослушивании она сначала продемонстрировала, " что может читать "с листа" ноты, словно буквы, а потом спела, как водится, несколько песен на английском (до этого Ирина уже имела опыт выступления в ВИА "Витязи"). Маликов спросил: "А вы на другом языке можете?" — "Конечно!" — ответила Шачнева и исполнила песню на французском. Маликов поморщился: "Да нет же, на русском!" Оказывается, в создаваемом им коллективе весь репертуар должен был строиться на советских песнях. И хотя в среде "продвинутой молодежи" в те годы это считалось делом, мягко говоря, не модным, Шачневу все вполне устроило. Ирину взяли в новый коллектив, а вместе с ней — шестерых музыкантов-мужчин. В июне новый ВИА, название которому подберут чуть позже, сдал свою первую программу.

И еще об эстраде. 12 июня из Болгарии пришло радостное сообщение о том, что на фестивале "Золотой Орфей" главный приз впервые взяла советская певица Мария Пахоменко.

Пахоменко окончила Ленинградский электротехнический институт, однако по специальности никогда не работала? Еще в студенческие годы она выступала как вокалистка в молодежном ансамбле, ДК имени Ленсовета. Затем ушла на большую эстраду. Известность пришла к ней в 1963 году с песней Александра Колкера "Задира-ветер" ("Качает, качает, качает задира-ветер фонари над головой…"), сочиненную композитором к спектаклю Театра имени Комиссаржевской "Иду на грозу". Кстати, Колкер вскоре стал мужем певицы и написал для нее целый цикл песен, самой раскрученной из которых стала "Стоят девчонки" (слова К. Рыжова). В 1964 году начались сольные выступления Пахоменко. В 1969 году она стала лауреатом международного конкурса грамзаписи "МИДЕМ" (победила с рекордным количеством своих пластинок: в 1969 году их было продано 2,5 миллиона).

На "Золотой Орфей" Мария Пахоменко ехать не хотела, поскольку власти не отпускали вместе с ней мужа. Но когда из Москвы позвонили и сообщили, что в случае отказа она будет объясняться с министром культуры Фурцевой, Пахоменко ничего не оставалось, как согласиться.

Певица исполнила на "Орфее" песню своего супруга "Чудо-кони". Со сцены она сошла на ватных ногах, уверенная, что ничего ей не светит. Пришла в гостиницу и закрылась в номере на ключ. Однако ночью в дверь стали барабанить. Пахоменко открыла и увидела в коридоре толпу людей, которые наперебой твердили, указывая на нее пальцами: "Ты — Орфей! Ты — Орфей!" Так Мария узнала, что первой из советских исполнителей завоевала престижную статуэтку.

А теперь от искусства перейдем к криминалу. Когда Пахоменко еще находилась в Болгарии, знакомый нам бандит Монгол и его подельники продолжали искать подходы к очередной жертве — буфетчице шашлычной Ломакиной. Вот уже несколько дней они пытались безуспешно заманить ее в свои сети. И в конце концов решили "взять" жертву прямо возле ее дома на Бескудниковском бульваре. Зная время, когда Ломакина обычно возвращалась с работы, бандиты подъехали к подъезду за полчаса до положенного срока и стали терпеливо ждать. Их терпение было вознаграждено. Буфетчица появилась точно в срок и не успела рта раскрыть, как из стоявшей на обочине "Волги" выскочили двое дюжих мужиков, схватили женщину и без всяких церемоний запихнули в салон. Еще мгновение — и машина сорвалась с места.

Бандиты первым делом всунули в рот жертвы кляп и отобрали сумочку, в которой оказалось 630 рублей. Приличные деньги по тем временам. Однако преступники точно знали, что у Ломакиной в "загашнике" на черный день припрятаны не сотни, а тысячи рублей. Однако в ответ на все угрозы женщина упрямо мотала головой: дескать, нет у меня ничего. А когда ее рот освободили от кляпа, повторила вслух:

— Нет у меня ничего! Да и откуда взяться таким деньгам при моей работе?

— Что ты гонишь? — взвился один из налетчиков. — Денег, говоришь, нет, а сама по шесть сотен в сумочке таскаешь?

Ломакиной потребовались секунды, чтобы найти подходящее объяснение:

— Не мои это деньги, а общественные. Из кассы взаимопомощи взяла.

Но этот трюк у нее не прошел. Бандиты знали больше, чем она могла предположить. Один из них так и сказал:

— Я за тобой несколько дней наблюдал, видел, как ты ловко клиентов кидаешь. Гони деньги, если жить хочешь!

В подтверждение своих слов он извлек на свет остро отточенную финку, которой стал тыкать жертву в бок. Но и после этого Ломакина продолжала твердить свое: "Нет у меня никаких денег, нет!" — "Ах нет?! — вскричали бандиты. — Тогда мы сейчас свернем в лесочек и закопаем тебя в глубокой ямке. Не веришь?" И "Волга" действительно направилась в сторону Кольцевой. Эта угроза сломала сопротивление буфетчицы, и она согласилась отдать бандитам все, что те просили. "Волга" вновь повернула в сторону города.

В квартиру жертвы вызвались идти двое — Карьков и Иваньков. Но бандиты просчитались. Едва они стали подниматься по лестнице, как Ломакина рванула вперед и во все горло завопила: "Караул! Грабят!" Кричала она так истошно, что переполошила весь дом. Преступникам пришлось спешно ретироваться. Однако наивно полагать, что после этого бандиты оставили в покое буфетчицу. Через пару недель они все равно застали Ломакину врасплох и заставили раскошелиться, причем на этот раз потребовали еще и проценты.

Между тем именно в июне сыщикам МУРа удалось выйти на след банды Монгола. Произошло это случайно. Инспекторы из 2-го отдела майоры милиции Виктор Иванов и Георгий Арсентьев задержали двух воров Лимона и Вадима, грабивших квартиры состоятельных москвичей. Кроме вещдоков с места преступления, у них изъяли около 500 ключей и отмычек. С последнего "скачка" домушники взяли более килограмма золотого лома, около двухсот золотых монет царской чеканки, хрусталь, кухонное серебро и еще кое-какую мелочь. У воров обнаружили не все похищенное. Исчезли 189 золотых монет и килограмм золотого лома, общая стоимость которого превышала найденное в несколько раз. На вопрос: "Куда дели "рыжье" (золото), воры ответили, что его не брали. "Как это не брали? — удивились сыщики. — Были в квартире, а самое ценное оставили?" Но домушники продолжали стоять на своем. Тогда муровцы пошли на компромисс: пообещали ворам оформить явку с повинной, если они расскажут, как на самом деле происходило ограбление. Только после этого те раскололись.

Оказывается, украденное преступники спрятали на квартире любовницы Лимона. Она имела право на часть добычи, поскольку ее брат дал ворам "наводку" на богатого клиента и пообещал найти надежных покупателей из числа кавказцев. Однако дальше события стали развиваться совсем по иному сценарию. Однажды вечером в эту квартиру, где отдыхали после "работы" домушники, ворвались шесть здоровенных мужиков, один из которых был одет в милицейскую форму, а еще один — в форму майора внутренней службы. Матерые домушники сразу "просекли" подвох в экипировке, но виду не подали — себе дороже. Тем временем "гости" заставили воров выгрести из тайника украденное золотишко и забрали его себе.

— Кто же это был? — поинтересовались сыщики.

— Не знаем, начальник, — чистосердечно ответили домушники. — Не иначе какой-то козырный фраер на нас наехал.

Тогда муровцы подняли на ноги всю свою агентуру в криминальной среде и вскоре выяснили, что нападение — дело рук Монгола и его людей. С этого момента на неуловимых доселе бандитов была объявлена настоящая охота.

Тем временем в хоккейной команде ЦСКА назревали серьезные проблемы. Тренер команды Анатолий Тарасов принял неожиданное решение "разбить" прекрасно зарекомендовавшую себя тройку нападения Михайлов — Петров — Харламов. При этом он руководствовался следующими соображениями. После последнего чемпионата мира и Европы ветераны команды — Александр Рагулин, Игорь Ромишевский и Анатолий Фирсов стали заметно сдавать. Однако расставаться с ними опытный тренер не хотел. Чтобы сохранить их в команде, Тарасов придумал новую пятерку, в которой "старики" должны были выступать вместе с талантливой молодежью. В новую пятерку входили: Александр Рагулин и Геннадий Цыганков (защитники), Владимир Викулов и Валерий Харламов (нападающие), Анатолий Фирсов (полузащитник). Последняя перестановка больше всего удивила специалистов: лучший нападающий последнего десятилетия переводился в линию хавбеков. Однако Тарасов знал, что делал. Он считал, что как нападающий Фирсов уже не тянет, а вот в роли полузащитника вполне еще может играть.

Не меньше нареканий вызвал и перевод Харламова в новое звено. Вот как описывает эти события сам хоккеист:

"Мы обиделись на тренера. Мы обиделись друг на друга: нас разбивают, а мы ничего не можем сделать.

Думаю, что особенно обидным решение показалось Петрову и Михайлову. Они — я боялся — подумают, что я согласился на реорганизацию с легкой душой: я должен был теперь играть в компании с большими мастерами…

Борис и Володя не раз подходили к тренеру и говорили, что он не прав. Тарасов, однако, оставался непреклонен.

И по играм, и по тренировкам было видно, что Михайлов и Петров и огорчены, и растеряны, и возмущены таким решением. Мне тоже было обидно за нашу тройку. Неловко чувствовал я себя перед своими партнерами: в конце концов, я пришел в это звено последним — самым молодым и неопытным, ребята помогали мне, опекали меня, давали возможность поверить в собственные силы, а я, набравшись Мастерства и опыта, покидал их теперь, чтобы играть с другими. И это происходило всего за несколько месяцев до Олимпийских игр, на которые мы мечтали попасть, к которым шли вместе, шли — подчеркиваю — более трех лет.

Дискуссии и обиды были серьезны, недоволен был тренер, недовольны хоккеисты, и это взаимное неудовольствие мешало играть и тренироваться…"

В эти же дни драматические события произошли в жизни писателя и главного редактора "Литературной газеты" Александра Чаковского. Вот уже в течение нескольких месяцев журнал "Знамя" публиковал его роман "Блокада". Одним из подписчиков журнала был и Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков. Ознакомившись с первыми главами романа, Жуков написал гневное письмо в отдел агитации и пропаганды ЦК КПСС с требованием немедленно прекратить публикацию "идеологически вредного" произведения. Мол, из этого романа следует, что Красная Армия разгромила врага не силой своего оружия, не преданностью делу Ленина-Сталина, но жестокостью своих командиров. Об этом свидетельствует, писал военачальник, изображение… маршала Жукова, который на страницах романа грозит подчиненным расстрелом. Все это, заключал автор письма, создает ложное впечатление о причинах разгрома гитлеризма и объективно льет воду на мельницу наших зарубежных классовых врагов.

Чуть ли не в тот же день, когда послание достигло Старой площади, туда был срочно вызван виновник скандала — писатель Чаковский. В кабинете заместителя заведующего отделом Агитпропа ему дали ознакомиться с письмом маршала, после чего спросили:

— Ну, что будем делать?

Чаковский в недоумении пожал плечами. Он действительно не знал, что предпринять в сложившейся ситуации. Тогда инициативу в свои руки взял хозяин кабинета. Он сказал:

— Документ, конечно, нелепый, и если бы он не был подписан Жуковым, мы бы выбросили его в корзину. Но… — он слегка развел руками, — Жуков есть Жуков. Поэтому мой совет такой. Сейчас он, видимо, в распаленном состоянии, и пытаться с ним разговаривать тебе не стоит. К тому же не так давно оправился от болезни. Словом, надо выждать два-три месяца, он успокоится, и тогда тебе надо с ним встретиться. Письмо адресовано в ЦК, поэтому встречу организуем мы. Согласен?

Чаковский покорно наклонил голову. Далее послушаем его собственный рассказ:

"Меня ждала машина, но я, отпустив шофера, решил пойти в редакцию пешком. Я чувствовал, что сейчас буду не в состоянии заниматься редакционными делами и должен по дороге на Цветной бульвар обдумать наедине с самим собой постигшую меня катастрофу. Да, это была катастрофа. Первые главы "Блокады" многие хвалили, и, хотя до конца романа было еще далеко, его сюжет, хронология, главные действующие лица — все это уже выстроилось в моем воображении. Я уже считал "Блокаду" главной книгой в моей писательской биографии — и вдруг… Маршал Советского Союза, знаменитый полководец, национальный герой страны, человек, к которому я испытывал глубочайшее уважение, обвинял меня в грубейшей идеологической ошибке в изображении обороны Ленинграда и в искажении образа самого полководца.

Кстати, в "искажении" образа меня уже обвиняли, правда, неофициально, так сказать, между прочим. После опубликования первых частей "Блокады" я встретился в коридоре поликлиники на улице Грановского с маршалом Коневым. Мы знали друг друга, как говорится, "шапочно" — сидели рядом то ли на каком-то торжественном заседании, то ли на сессии Верховного Совета. Во всяком случае, при новых встречах я всегда вытягивался и говорил маршалу "здравия желаю", а он приветливо кивал мне в ответ.

Но на этот раз все было иначе. Завидев Конева, я уже был готов поздороваться с ним, но тут произошло неожиданное. Когда мы подошли друг к другу почти, как говорится, лоб в лоб, Конев неожиданно захватил руками лацканы моего пиджака, притянул к себе и, нахмурясь, с укоризной сказал:

— Ты что из этого Жукова Наполеона делаешь? Вот если бы ты был в сорок пятом на Политбюро, то слышал бы, что товарищ Сталин ему говорил…

С этими словами Конев выпустил лацканы моего пиджака, чуть оттолкнул от себя и пошел своей дорогой. Некоторое время я стоял в растерянности. Да, я знал, что после войны Жуков попал в опалу, но это никак не повлияло на то, что я о нем писал. Он оставался для меня героем войны, прославленным полководцем. Но теперь я оказывался в нелепом положении: один знаменитый маршал упрекал меня в том, что возвеличиваю Жукова, а сам Жуков жаловался на то, что я исказил, принизил его личность…"

Встреча Чаковского с Жуковым действительно произошла, однако чуть позже. Поэтому рассказ о ней будет еще впереди. А пока вернемся в июнь 71-го.

Бьет ключом жизнь на эстрадных площадках столицы, где выступают артисты #самых разных жанров и направлений. Например, с 4 по 6 июня в ЦЦКЖ зрителей радовал своим искусством ВИА "Веселые ребята" под управлением Павла Слободкина; с 5-го в эстрадном театре "Эрмитаж" проходит "Веселый фестиваль" с участием звезд кино и эстрады в лице Арчила Гомиашвили, артистов телевизионного "Кабачка "13 стульев" Пани Моники (Ольга Аросева) и пана Профессора (Борис Рунге), Геннадия Дудника, Жанны Горощени, Льва Шимелова и др.; с 17 по 27-го в Театре-студии киноактера идет программа "Мы из кино", в которой участвуют актеры разных поколений; Марина Ладынина, Лидия Смирнова, Сергей Мартинсон, Михаил Кузнецов, Зоя Федорова, Владимир Дружников, Людмила Шагалову, Георгий Вицин, Людмила Гурченко, Татьяна Конюхова, Алла Ларионова, Николай Рыбников, Михаил Пуговкин, Надежда Румянцева, Татьяна Самойлова, Георгий Юматов, Марина Стриженова и многие другие.

В театрах Москвы состоялась всего лишь одна премьера: 10 июня в Театре имени Пушкина был показан спектакль "Похождения бравого солдата Швейка" с участием актеров Н. Прокоповича, Л. Гриценко и др.

Чуть больше премьер киношных: с 7 июня на широкий экран вышел фильм про рабочий класс "Ночная смена" режиссера Леонида Менакера, в котором главные роли исполнили Юрий Толубеев, Алла Чернова, Геннадий Корольков, Валентина Владимирова, а также фильм "В лазоревой стели" по ранним рассказам М. Шолохова; с 8-го — комедия Леонида Гайдая "12 стульев" с Арчилом Гомиашвили (Остап Бендер) и Сергеем Филипповым (Киса Воробьянинов) в главных ролях. Из зарубежных фильмов выделю два безусловных хита: "Симпатичный господин "Р" (Румыния) и "Лез готовится к прыжку" (Венгрия).

По ЦТ крутят следующие фильмы: детектив на тему Гражданской войны "Адъютант его превосходительства" (2–6 июня), современный детектив "Смерть филателиста" (впервые по ТВ), мелодраму "Когда деревья были большими" (6-го), боевик про чекистов "Сильные духом" (8-9-го), добрую детскую комедию "Часы капитана Энрико" (10-го), комедию для взрослых "Девчата" (10-го), мелодраму "Улица 13 тополей" (12-го), комедию "Карьера Димы Горина" (13-го), фильм-биографию "Тарас Шевченко" (15-го), истерн про басмачей и пограничников "Тринадцать" (16-го), экранизацию драмы Д. Олдриджа режиссерами Теодором Вульфовичем и Никитой Курехиным "Последний дюйм" (17-го). Последний фильм был очень популярен среди подростков, особенно песня композитора Моисея Вайнберга "Тяжелым басом гудит фугас". Кстати, спустя год после выхода"…Дюйма" на экраны страны Вульфович и Курехин сняли еще один фильм — "Мост перейти нельзя" (1960), однако он в прокате провалился. После этого тандем режиссеров распался, а спустя восемь лет из жизни ушел один из них — Курехин, который на ночном рижском шоссе не справился с управлением автомобиля и врезался в стоявший на обочине грузовик. Что касается исполнителя главной роли в"…Дюйме" — юноши Славы Муратова, то он актером не стал, а пошел совсем по иной стезе — окончил военно-инженерное училище и служил офицером.

Но вернемся в июнь 71-го.

Андрей Тарковский продолжает работу над фильмом "Солярис". Вспоминает О. Суркова:

"Снимается сцена в комнате Снаута, которого играет прекрасный эстонский актер Юри Ярвет. Лариса (жена Тарковского. — Ф. Р.) привезла его из Ленинграда, где он снимался в главной роли в Козинцевском "Короле Лире". Тарковский кажется почти трогательно влюбленным в Юри Ярвета, но с Данатасом Банионисом его отношения в процессе съемок складываются не лучшим образом. "Хватит, Донатас, выступать, надо быть попроще", — упрекает Тарковский Баниониса, который буквально нарасхват у корреспондентов. Андрей считает, что слава Баниониса мешает тому расслабляться и органично войти в образ, став послушной глиной в руках режиссера, по-детски довериться ему.