8. Беларуское самосознание сегодня

Еще один важный аспект проблемы происхождения народа — психологический, связанный с осознанием индивидами принадлежности к определенному этническому сообществу, наличия общих предков, отделенности от представителей других этносов. Все это слагаемые феномена самосознания.

Самосознание — один из наиболее существенных признаков этнической и национальной идентичности. Если в этническом сообществе самосознание и идентичность понимается в терминах органического локального соседства, так что «чужим» может быть и житель соседней деревни, то национальное сознание формируется отчасти идеологическим образом и имеет масштабное измерение. Отсюда возникают многочисленные коллизии. Беларусы могут быть примером одной из них, когда этнос продолжает свое существование на исконной территории, но по разным причинам перестает отождествлять себя со своими историческими предшественниками, более того, с первопредками.

Несмотря на автохтонную суть этногенеза беларусов, у нас господствует славянская идентичность, причем не только на обывательском уровне и в «официальной» историографии, но и в головах «национально сознательных» деятелей. Вот одно из весьма характерных высказываний, которое принадлежит Зенону Позняку:

«Тысячу лет назад, когда балты и славяне (теперешние беларусы) сосуществовали рядом, наши предки создали города и передовую религию (Христианство). Балты ничего этого не имели и не создали. Результат — они полностью растворились в славянском море, не оставив после себя даже воспоминаний, кроме, разве что, гидронимов да названий типа «Дулебы», «Ятвяги» или «Дзяволтва» (37).

Показательно, что беларусов часто непосредственно отождествляют с малочисленным пришлым элементом, которому приписывается «прогрессивная» культуртрегерская миссия среди полудиких аборигенов, хотя согласно справедливости должно было быть прямо наоборот. «Неудобные» балтские предки беларусов превращаются в репрессированное «молчаливое большинство», представление о котором не очень отличается от образа «темного» беларуса в этнографии времен Российской империи.

Истоки такого отношения, с одной стороны, берут начало от популярных в эпоху Просвещения колониально-миграционных теорий, в которых миссионеры христианской веры и паладины новоевропейской цивилизации всегда выступали в качестве носителей высшей культуры, а с другой стороны, в «западнорусской» историографии, с ее противопоставлением «святой», «культурной», славянской Руси и «языческой», «дикой», балтской Литвы.

Похожая «этногенетическая война» происходила во Франции в XVII–XIX веках, когда шла борьба между сторонниками кельтской (галльской) и германской (франкской) идентичности французов. Согласно последним, преобладание германского элемента имело расовое объяснение: длинноголовые германцы-франки восторжествовали над короткоголовыми кельтами и стали основателями французских аристократических родов. Галломаны же утверждали, что кельты имели культурный перевес, были наследниками римского этоса и превосходили воинственных пришельцев творческим потенциалом. Позже выяснилось, что длинноголовый элемент присутствовал в обеих этнических группах и что каждая из них имела собственную самобытную культурную традицию. Произошло примирение, но победила, что вполне естественно, автохтонная галльско-кельтская линия. Именно поэтому символ Парижа — галльский петух, а кельтские «герои» Астерикс и Абеликс — популярные персонажи массовой культуры — борются с Цезарем, благодаря которому, между прочим, французский язык известен сегодня как романский.

В Беларуси ситуация кардинально отличается: «славянские мигранты» имеют исключительно положительный «имидж», и даже некоторые специалисты полагают, что Миндовг, Гедемин, Витовт да и другие литовские князья разговаривали не иначе как только по-беларуски!

Отсутствие осознанной преемственности с древнейшими обитателями края проистекает от абсолютизации языкового критерия как этнического идентификатора и формирования искаженной перспективы самосознания. Язык, бесспорно, может быть основным этническим показателем, однако, как верно отмечают В. Алексеев и Ю. Бромлей, «языковая принадлежность и происхождение народа — явления далеко не идентичные».

Примеры из истории, когда этническое тождество не совпадает с языковой типологией — не единичны, так же как и случаи возрождения в иноязычном окружении культурных традиций, которые, казалось бы, навсегда исчезли вследствие ассимиляции их носителей. Напомним шотландцев, уэльсцев, ирландцев, бретонцев, которые так и не стали германцами или романцами, хотя утратили едва ли не полностью свои кельтские наречия, или тех же французов, которые происходят от романизированых галлов и даже получили свое название от немногочисленных германских завоевателей — франков, но тем не менее обращаются прежде всего к своим галльско-кельтским истокам. Романоязычные румыны гордятся своим дакско-фракийским происхождением. Хорваты и словенцы считают себя потомками иллирийцев и ощущают себя более связанными с неславянами Центральной Европы, чем с сербами, македонцами или болгарами.