37. ГОРЛИЦКИЙ ПРОРЫВ

37. ГОРЛИЦКИЙ ПРОРЫВ

На Германской войне

Только пушки в цене…

Б. Окуджава

Параллельно с наступлением в Курляндии развивалась и операция в Галиции. Необходимо подчеркнуть, что не только русское или французское, но и германское командование в это время действовало "на ощупь", приспосабливаясь к изменившимся условиям войны. Скажем, планы Людендорфа сокрушить Северо-Западный фронт провалились, но реализовался побочный эффект — продвижение в Прибалтике. А вот при подготовке наступления на Юго-Западный Фалькенгайн и Конрад вообще не ставили перед собой глобальных стратегических задач. Первоначально планировалось отбить лишь Западную Галицию: прорвать фронт у местечка Горлице и нанести удар на г. Санок чтобы вынудить русских отойти от Карпат за р. Сан и устранить опасность их вторжения в Венгрию. Но готовилась операция тщательно и вместе с тем очень быстро. Приказ был подписан кайзером 12.4, а переброска частей с Западного фронта началась 17.4. Чтобы обеспечить скрытность, эшелоны шли на Восток кружными путями. В это время на Дунайце велась авиаразведка, а немецкие офицеры — обязательно в австрийской форме, направлялись на передний край, изучая участки предстоящих атак и русскую оборону.

Как писал Фалькенгайн, "для прорыва были назначены особо испытанные части", а "в части были назначены многочисленные офицеры, точно усвоившие на Западном фронте наиболее яркие из новых приемов войны". Сосредотачивалось большое количество артиллерии, в том числе тяжелой, и новое по тому времени оружие — минометы. Снарядов для сокрушения русских позиций было завезено более миллиона. Выдвижение войск на передовые рубежи началось 25.4 и завершилось 28.4. Таким образом, вся подготовка заняла около 2 недель. И превосходство сил было обеспечено колоссальное. В 11-ю армию Макензена (начальник штаба фон Сект — будущий военный министр Веймарской республики) вошли Гвардейский, 41-й, сводный, и 6-й австро-венгерский корпуса. Причем 6-й тоже считался образцовым — он состоял только из мадьяр. В подчинение Макензену были переданы также 10-й германский корпус и 4-я австрийская армия. Всего ударная группировка насчитывала 357,4 тыс. штыков и сабель, 1272 легких и 334 тяжелых орудия, 660 пулеметов и 96 минометов. Вспомогательные удары должны были наноситься на всем Восточном фронте. А непосредственную поддержку оказывали 1-я австрийская армия, наступавшая у Макензена на левом фланге и 3-я австрийская на правом. Армиям, располагавшися южнее, — 2-й австрийской и Южной, предписывалось сковывать силы русских на своих участках, а если будет замечен отход — атаковать.

Противостояла удару 3-я армия Радко-Дмитриева — в ней было 219 тыс. бойцов, 675 легких и 4 тяжелых орудия, 600 пулеметов. Но путем концентрации войск на участке прорыва (около 35 км) немцы сумели достичь еще большего превосходства. На 1 км фронта у них приходилось тут 3600 солдат против 1700 русских, преимущество по пулеметам было обеспечено в 2,5 раза, по артиллерии в 6 раз, а по тяжелой — в 40 раз. Впрочем, это только по количеству стволов, а по силе огня — и считать не приходится. Потому что боеприпасов у Радко-Дмитриева оставалось всего ничего, и был уже установлен лимит — по 10 выстрелов в день на батарею. Тяжелых — по 1–2 снаряда в день на орудие, пехоте — по 25 патронов на винтовку. Несмотря на скрытность подготовки, русское командование об угрозе все же знало заранее. Первые данные поступили от Радко-Дмитриева 25.4. И теоретически было время принять необходимые меры для усиления этого участка. Но внимание Ставки было как раз в этот момент отвлечено прорывом Людендорфа в Прибалтике. А Иванов и его новый начштаба Драгомиров считали наступление врага на Дунайце маловероятным. Ведь было хорошо известно, что немцы всегда наносят главные удары по флангам. Откуда следовало, что ожидать попыток прорыва следует на юге, в Буковине, где таковые уже предпринимались. А против Радко-Дмитриева, как полагали, готовится лишь демонстрация. К тому же он успел заслужить репутацию «нытика», доклады о накоплении противника перед его армией и просьбы о срочных подкреплениях шли в штаб фронта постоянно, хотя и другим в это время приходилось не легче. Поэтому к подобным сигналам с его стороны попросту привыкли.

Но в данном случае Радко-Дмитриева поддержал и Брусилов. Указывал, что в Буковине нанести серьезный удар для немцев затруднительно — Лесистые Карпаты, в отличие от Бескид, являются серьезной преградой, и при вторжении через них крупной группировки ее было бы трудно снабжать. Эти доводы и новые разведданные заставили поколебаться Иванова. Но не до конца. И резерв фронта, 3-й Кавказский корпус, он расположил в г. Старе Място — на полпути между 3-й армией и левофланговой 9-й, действующей у Черновиц. Однако и Радко-Дмитриева Брусилов позже совершенно справедливо упрекал, что тот, зная о готовящемся прорыве, ограничился лишь докладами наверх, но не предпринял никаких мер имеющимися силами. Не усилил оборону, не подготовил заранее тыловых позиций и путей отхода, эвакуацию тылов, места сбора резервов. Хотя уж это-то мог сделать. Позиции армии оставались весьма слабыми, представляя собой 3… нет, не полосы обороны, а лишь 3 линии окопов на расстоянии 2 — 5 км друг от друга. Блиндажей было мало, проволочные заграждения опоясывали лишь первую линию, а тыловые — на отдельных участках. Занимали их дивизии 10-го и 9-го корпусов. Резерв 63-я пехотная и 7-я кавдивизия — располагался далеко в тылу.

А Макензен 29.4 отдал приказ на наступление. Он представлял собой подробнейшую инструкцию, кому и как действовать. Требовал быстрого и безостановочного продвижения, глубокого расчленения русских боевых порядков, четкого взаимодействия артиллерии с атаками пехоты и неотступного следования батарей за наступающими войсками. В 21 час 1.5 началась мощнейшая артподготовка. Длилась она 13 часов, причем в нескольких режимах. Вечером — ливень снарядов, ночью огонь продолжался периодически, с паузами для резки проволоки саперами. Утром артиллерия открыла шквальный огонь на поражение, а в 9.00 вдруг замолчала, и неожиданно для русских с коротких дистанций заговорили минометы, накрывая окопы навесным огнем. Потом снова ударили пушки — фланкирующим огнем, наискосок, вдоль позиций, затем перенесли обстрел в глубину, и в 10.00 в атаку ринулась пехота, выдвинувшаяся к этому моменту на 800 м от русских…

В западной литературе обычно даются весьма упрощенное описание Горлицкого прорыва. Дескать, после такого артобстрела (5 снарядов на каждый метр фронта!) пехоте и делать было нечего, и дальнейшее изображают сплошным триумфальным маршем Макензена. На самом деле даже с точки зрения военной теории это безграмотно. Напомним, что во Второй мировой достигались гораздо большие плотности орудий, и мощность артиллерийских ударов была намного выше, чем в Первой, — и все равно до "триумфальных маршей" было далеко. Не получилось такого и у Макензена. Наоборот, все детальные приказы и инструкции о быстром продвижении сразу же поехали насмарку. Потому что русская система огня оказалась… не подавленной. Атаку встретили сильным пулеметным огнем, цепи заставили залечь и прижали к земле. И немцы с венграми не только вынуждены были остановиться, но еще и отбивать контратаки русских в центре и на своем правом фланге. После чего подтянули артиллерию и начали повторную артподготовку. Вместо безостановочного рывка стали делать паузы, обстреливая и ожидая результатов. И снова атаковали, причем усвоением "новых приемов войны" у пехоты и не пахло — снова лезли в густых цепях, и потери несли соответствующие. Германская тяжелая артиллерия стала уже сосредотачивать огонь против отдельных объектов — подающих признаки жизни русских пулеметов, групп пехоты. Начали выделять орудия для непосредственного сопровождения атакующих. И в течение первого дня смогли овладеть лишь одной линией окопов.

3.5 при подходе ко второй линии русских окопов опять разгорелся упорный бой. Опять перемещали батареи поближе, месили снарядами, атаковали. И продержалась эта линия до вечера. 4.5, сдерживая врага контратаками и пытаясь зацепиться на третьей, самой слабой линии, части 3-й армии стали подаваться назад. И лишь к вечеру 5.5 противник ценой значительных потерь проломил наконец-то оборону 10-го русского корпуса, на который навалились сразу три — 41-й, гвардейский и 6-й венгерский, и вышли к р. Вислока. Таким образом, у русского командования было четверо суток для организации противодействия. Но увы, эта возможность осталась неиспользованной. Ставка еще не оценила всей опасности на этом участке. Впрочем, оно и понятно — как уже отмечалось, 2.5 враг нанес удары по всему фронту, и разобраться в ситуации было не так-то просто. А доклады Иванова и Драгомирова не давали повода для особого беспокойства — они и сами еще не обеспокоились. И можно даже предположить, по какой причине. Как ни горько — но очевилно, именно героизм 9-го и 10-го корпусов стал основанием грубейшей ошибки. Раз держатся, отбивают атаки, то ведь наверное, и силы неприятеля там сосредоточены не столь уж значительные. Значит, это и впрямь может быть лишь демонстрацией… И как раз в это время на левом фланге 9-я и 11-я русские армии перешли в наступление! Против — как сочли в штабе фронта главной группировки врага, которая сосредотачивается в Буковине.

Засуетились лишь тогда, когда войска Радко-Дмитриева были отброшены за Вислоку. Но и то восприняли прорыв скорее в качестве досадной помехи основным планам. Поэтому приказали контратаковать и восстановить положение. В состав 3-й армии передавались 24-й и 21-й корпуса Брусилова. А из резерва фронта Радко-Дмитриеву все же решили перебросить 3-й Кавказский и кавалерийские соединения. Однако и сам Радко-Дмитриев начал вводить имевшиеся у него резервы лишь на рубеже Вислоки. Но было уже поздно. Потому что два его корпуса были совершенно разбиты, и их остатки отступали в беспорядке, перемешавшимися батальонами и ротами, не представляя больше практически никакой боевой силы. Немцы хлынули в прорыв и начали расширять его, громя отступающих. И получили возможность бить по очереди остальные соединения 3-й армии, выставленные им навстречу только сейчас.

3-й Кавказский корпус был расквартирован на большой территории, и чтобы быстрее перебросить его к месту прорыва, Иванов распорядился отправлять по частям. Но и вступали в сражение эти части разрозненно, по мере перевозки, и перелома в боевых действиях не создали. С 7.5 войска 3-й армии пытались контратаковать, на отдельных участках добивались успеха. Так, подошел кавалерийский корпус Хана Нахичеванского и на глазах отступающей пехоты, под бешеным огнем ринулся в конную атаку. Сам вид несущейся на врага массы всадников настолько воодушевил пехотинцев, что они повернули, поднимались с земли даже раненые, и вместе с конницей ударили на немцев, отбросив их к Вислоке. На другом участке, у деревни Ольховчик, 13-й германский полк наткнулся на выдвигаемый к фронту 12-й казачий полк. Казаки спешились, встретили врага огнем пулеметов и орудий, потом ударили в рукопашную, обратив неприятеля в бегство и взяв пленных.

Но в целом обстановка продолжала ухудшаться. Где-то немцев отбивали, но в это время они углубляли прорыв по соседству, и успех сводился к нулю. Те же самые дивизии и корпуса могли бы быть использованы куда более разумно — для создания сильной группировки и удара во фланг прорыва. Но вместо этого свежие соединения по одиночке бросались в лобовые контратаки, подпирая отступающих. И подставляясь под новые таранные удары немцев. Сдерживали их на короткое время, затем «подпорка» тоже ломалась и следовал очередной откат. Радко-Дмитриев молил уже о разрешении уходить за Сан. Однако Верховный Главнокомандующий требовал: "Я категорически приказываю вам не предпринимать никакого отступления без моего личного разрешения". Что тоже можно понять. По донесениям штаба фронта войск в 3-й армии было уже предостаточно. А ее отход ставил под угрозу фланговых охватов соседние — 4-ю, которая как раз одержала блестящую победу, и 8-ю, удерживавшую стратегически важные перевалы.

Положение усугубилось тем, что в мешанине отступления Радко-Дмитриев потерял управление своими соединениями. И вместо того, чтобы любыми силами наладить связь, стал сам раскатывать по фронту на машине и через адъютантов рассылать приказы тем, кого получалось найти, — командирам полков, дивизий, минуя прямых начальников. Которые отдавали другие приказы и тщетно искали командарма, чтобы доложить ему обстановку и получить указания. Пошла неразбериха, и вместо армии были уже какие-то импровизированные единицы, сборные отряды, а где и просто толпы, старающиеся выбраться на восток или сдающиеся. Но надо сказать, что и германское командование проявило себя далеко не блестящим образом. Несмотря на значительное превосходство и богатейшие возможности в связи с плачевным состоянием русских войск, о каком-либо искусстве маневрирования и речи не было. Части противника тоже бросались сугубо в лобовые атаки. И тоже несли очень серьезные потери. А встречая сопротивление, хотя порой — только штыками, останавливались. Ближнего боя не выдерживали. Пятились, подтягивали артиллерию, засыпали снарядами и только после этого предпринимали следующие атаки. И наступление развивалось крайне медленно, сводясь к фронтальному выталкиванию русских. Им, по сути, беспрепятственно позволяли отходить на следующие рубежи.

Но из-за утраты централизованного управления обстановка становилась все более хаотичной. Одни части уже не существовали, другие отступали, третьи еще держались, четвертые только выдвигались к бою. К 11.5 положение стало угрожающим не только для 3-й армии. Прорыв углубился, и 4-я австрийская армия, продвигавшаяся на левом крыле ударной группировки, вдоль Вислы, зашла за фланг 4-й русской армии, оборонявшейся севернее. А правое крыло 11-й германской угрожало охватом фланга 8-й армии Брусилова. И Ставка дала команду на отход. 4-я Эверта отводилась на 50 км назад, на фронт Нове-Място — Сандомир, 3-я и 8-я на линию р. Сан, 11-я — на Стрый, 9-я — к Днестру. Отступление не для всех прошло гладко. В тяжелое положение попала одна из лучших дивизий — 48-я генерала Корнилова, уже успевшая к этому времени заслужить неофициальное название «Стальной». Она сражалась в горах в районе Дуклы. И при передаче 24-го корпуса Радко-Дмитриеву очутилась на крайнем левом фланге 3-й армии. Еще раз подтверждая репутацию «Стальной», стойко отбивала все атаки. А в условиях неразберихи получила приказ отступать с запозданием.

Следом на ней двинулись части 3-й австрийской армии, а на равнине соседние соединения уже были отброшены назад, и выходы из гор перекрыли 11-я баварская и 20-я дивизии противника. 48-я оказалась в окружении. При ней находился санитарный отряд Николая Родзянко, сына председателя Думы. Работал тут отряд долго, персонал успел хорошо изучить здешние места, и Родзянко предложил Корнилову путь выхода из кольца окольными тропами. Но комдив не захотел оставлять войска, растянувшиеся на 20 км и настоял на том, чтобы санитарный отряд уходил, а сам со штабом отправился к отставшим полкам. Родзянко удалось проскочить, он вывез до Сана не только всех раненых, но и часть тыловых подразделений и обозов дивизии, за что был награжден орденом Св. Владимира с мечами. Но за ним и оставшиеся дороги были перекрыты. А Корнилов организовал прорыв и сам прикрывал его с горстью храбрецов. И часть соединения пробилась, вынесла все знамена дивизии и ее полков. Но начдив был ранен осколком снаряда, значительная часть отряда, остававшегося с ним, погибла. Отстреливаясь, он вырвался со штабом чуть ли не из рук неприятеля и ушел в горы. Несколько дней прятались и лесами пробирались к своим. Изголодавшись, вышли к селению, чтобы достать продукты, и были захвачены австрийцами в плен.

На участке 8-й армии противник попытался не допустить отхода русских. Части 3-й и 2-й австрийских армий стали нажимать сильнее, чтобы задержать обороняющихся в горах, пока Макензен не зайдет им в тыл. Но Брусилов оказался предусмотрительнее Радко-Дмитриева. Еще в начале прорыва он заблаговременно отвел на восток склады и тылы. А отступление приказал произвести скрытно. Не показывать, что готовится отход, до последнего момента вести работы по усилению обороны. Потом оставить в окопах подвижные команды с пулеметами, которые какое-то время будут для видимости вести огонь, а остальным ночью сняться с позиций и уходить, стараясь подальше оторваться от врага. Пути и рубежи отступления были распределены и доведены до командиров тоже заранее. И маневр был осуществлен благополучно, кроме левого фланга. Здесь действовал сводный отряд Деникина из 4-й Железной дивизии с приданными частями, прикрывая стык 8-й и 11-й армий.

Но командующий 11-й Щербачев начал вдруг возражать против отступления. Масштабов катастрофы он не знал, наоборот, 11-я и 9-я одерживали победы. Армия Щербачева вышла к Лесистым Карпатам и атаковала перевалы, войска Лечицкого наносили удары на Коломыю и Делатынь, а его 32-й корпус начал штурм Черновиц. Правда, неудачный — корпус состоял из 2 необстрелянных ополченских дивизий, а город был сильно укреплен, атакующих встретил огонь 12-дюймовых орудий, оставляющих 10-метровые воронки. И штурм захлебнулся, удалось взять лишь передовые позиции. Но оставлять с таким трудом отбитую территорию казалось просто глупостью вышестоящих штабов. Брусилов созвонился со Щербачевым и объяснил, что если его армия замешкается, то ей перекроют выходы с перевалов и не позволят спуститься с гор. Однако корпуса 11-й уже втянулись на узкие карпатские дороги, им требовалось время, чтобы выйти назад, и по просьбе Щербачева левофланговые части 8-й армии были задержаны. А между тем, противник обнаружил отход Брусилова и навалился на этом участке, чтобы выйти в тыл войскам Щербачева. Начал такую бомбардировку, что еду и боеприпасы можно было подвозить только по ночам. Несколько атак отбили, потом дивизия Деникина получила приказ отступать, а приданные ей 2 полка еще должны были задержаться. И понесли огромные потери. Архангелогородский полк погиб почти полностью, очутившись и полукольце и простреливаемый со всех сторон.

3-я армия закончила отход к Сану 13.5. В сражении она потеряла убитыми, ранеными и пленными 140 тыс. чел. Радко-Дмитриев был смещен, вместо него назначен командир 12-го корпуса ген. Леш (корпус принял Каледин). Армия заняла позиции к северу от Перемышля, 8-я к югу. Оборона этого района была возложена на Брусилова, для чего ему подчинили и остатки 3-й армии. А Фалькенгайн как раз собирался остановить операцию — ее цели были достигнуты. Но фон Сект уговорил его продолжить наступление, доказывая, что русские разгромлены и надо развивать удар, пока они не получили подкреплений и не организовали оборону. И немцы, перегруппировавшись, нанесли сосредоточенный удар на Ярослав, подступы к которому прикрывал 24-й корпус — в котором осталась всего одна поредевшая 49-я дивизия. В ожесточенных боях город был взят, и к 16.5 русских отбросили за Сан. А на следующий день германские гвардейские полки смогли переправиться через реку и захватить плацдарм, после чего вклинились между частями 24-го и 3-го Кавказского корпусов и принялись расширять прорыв. Атаки начались и на других участках. Положение осложнялось тем, что теперь уже и в 8-й армии, имевшей к началу сражения некоторый запас снарядов, они кончились.

Деникин вспоминал о битве под Перемышлем: "Одиннадцать дней жестокого боя 4-й Железной дивизии… Одиннадцать дней страшного гула немецкой артиллерии, буквально срывающей целые ряды окопов вместе с защитниками их… И молчание моих батарей… Мы почти не отвечали — нечем. Даже патронов на ружья было выдано самое ограниченное количество. Полки, истощенные до последней степени, отбивали одну атаку за другой — штыками или стрельбой в упор; лилась кровь, ряды редели, росли могильные холмы… два полка почти уничтожены одним огнем… Когда после трехдневного молчания нашей единственной 6-дюймовой батареи ей подвезли 50 снарядов, об этом сообщено было по телефону немедленно всем полкам, всем ротам; и все стрелки вздохнули с радостью и облегчением". Он писал, что в этих боях "в первый и единственный раз я видел храбрейшего из храбрейших Маркова в состоянии, близком к отчаянию". Марков выводил из шквала огня остатки своих рот, а рядом шел командир 14-го полка. Разорвался снаряд и осколком снес ему голову. Туловище, из которого хлестала кровь, стояло еще несколько мгновений. И Марков, залитый кровью соседа, зашагал дальше…

Тем не менее, на какое-то время положение удалось стабилизировать. Ставка прислала из своего резерва 5-й Кавказский корпус, 2 корпуса перебрасывалось с Северо-Западного фронта. Почти на всех участках 8-й армии, несмотря на сильнейший натиск, атаки были отражены. А на южном фланге фронта была даже одержана крупная победа — здесь войска 11-й и 9-й армий разгромили и отбросили австро-германскую группировку, пытавшуюся прорваться через Днестр и выйти на Львов с тыла. Угрожающая ситуация складывалась лишь севернее Перемышля. Немцы здесь, продолжая постепенно теснить остатки 3-й армии, захватили два больших плацдарма за Саном, в районе г. Сеняво и у Ярослава. Несмотря на русские контратаки, прочно закрепились и объединили плацдармы, так что весь берег на протяжении 70 км от Перемышля до г. Рудника оказался в руках противника. Макензен сделал передышку, накапливая силы на плацдарме, и 24.5 нанес новые удары.

Его замысел Брусилову был ясен. От Перемышля на восток вела единственная железная дорога. И противник с севера, с плацдарма, и с юга, через Сан, нацелился выйти к станции Мостиска, перерезать магистраль, взять в кольцо крепость вместе с гарнизоном и рассчитаться за мартовскую победу русских. На самом деле «крепости» как таковой Перемышль уже не представлял. Большинство его фортов были разоружены, почти все имущество и трофеи эвакуировано. В нем оставалась лишь небольшая часть артиллерии и 3 тыс. ополченцев для охранной службы. И естественно, прочно удерживать город при таком положении было невозможно. Очевидно, это понимало и вышестоящее командование. Но понимало и другое — что сдача Перемышля, взятие которого отмечалось с таким триумфом, нанесет удар по престижу русских армий, даст прекрасный повод для торжества вражеской пропаганде и поднимет дух противника. И комендант Перемышля Делевич получал указания то грузить оставшуюся артиллерию в поезда, то вернуть на позиции. В конце концов он взмолился, чтобы не изматывали людей, вынужденных заниматься то погрузкой, то разгрузкой и дали четкий приказ, защищаться или эвакуироваться. О том же запрашивал штаб фронта Брусилов, но ответы шли обтекаемые. То требовалось "смотреть на Перемышль только как на участок фронта, а не на крепость", то приказывали его "удерживать, но не защищать во что бы ни стало".

Командарм стал действовать по своему усмотрению. С юга врагу прорваться так и не удалось, но с севера плацдарм расширялся, и опасность перехвата железной дороги стала реальной. Поэтому Брусилов забрал из города большую часть гарнизона, чтобы защищать эту коммуникацию и сохранить таким образом пути отхода и эвакуации. В помощь ему вдруг прислали сильные подкрепления — 2-й Кавказский и 23-й корпуса. Но одновременно Иванов прислал и приказ, как распорядиться этими соединениями. Ими предписывалось нанести контрудар на Любачув — не под основание, а в вершину выступа германского плацдарма. Возражения Брусилова и его предложения по изменению плана в расчет не приняли. В результате получилась лобовая атака позиций неприятеля, имевшего много артиллерии и пулеметов, и войска не продвинулись ни на шаг, только понесли потери. А из Перемышля мало-мальски боеспособные части ушли — и остались худшие роты необученных ополченцев с зелеными запасниками-прапорщиками вместо командиров. Запаниковали, считая себя уже окруженными и брошенными на произвол судьбы. Когда немцы, переправившись через Сан, стали резать проволоку на фортах крепости, солдаты им не только не мешали, но даже не позволяли стрелять своей артиллерии, чтобы враг не обрушил ответный огонь.

2.6 подразделения противника, не встречая сопротивления, стали просачиваться в Перемышль. И в ночь на 3.6 Брусилов приказал оставить город. Крепость досталась врагу разоруженной, без каких-либо запасов, в ней бросили лишь 4 орудия, сняв с них замки. А часть восточных фортов успели взорвать. Но конечно, резонанс сдача вызвала сильный. Российская «общественность» хваталась за головы и искала козлов отпущения, союзники ахали, а немецкие и австрийские газеты взахлеб трубили о грандиозной победе. На самом же деле Брусилов в этот момент считал, что избавился от тяжелой и ненужной обузы. Фронт сокращался на 30 км, и, имея теперь значительное количество войск, он надеялся наконец-то остановить врага. Не тут-то было. Командование фронта указало, что раз Перемышль пал, то данное направление становится второстепенным. Поэтому потребовало 5-й Кавказский корпус передать в состав 3-й армии, 21-й вывести во фронтовой резерв, а 2-й Кавказский и 23-й отправить в 9-ю армию — Иванов все еще боялся за свой левый фланг и ждал какого-то нового, еще "более главного" удара в Буковине!

Брусилов доказывал, что ослаблять его армию нельзя, иначе будет потерян уже не только Перемышль, но и Львов. Однако получил категорическое подтверждение — выполнять приказ. Штаб фронта был уже настроен пессимистически, считал кампанию проигранной и слал в Ставку панические прогнозы и предложения — что немцы ворвутся на Украину, что надо укреплять… Киев и что Россия должна "прекратить всякую военную активность до восстановления своих сил". И забирал войска на левый фланг, откуда ожидал этого самого мифического вторжения на Украину и попытки окружить весь свой фронт. И вот это была уже не просто ошибка, а грубейший стратегический «ляпсус». Потому что в результате данных перемещений между войсками Брусилова и Леша образовывался разрыв, прикрытый со стороны 3-й армии только потрепанным кавалерийским корпусом, а со стороны 8-й армии 11-й кавдивизией. Макензен не преминул воспользоваться таким «подарком», и как только были выведены с передовой противостоявшие ему 3 корпуса, двинул крупные силы именно в разрыв. К 19.6 немцы углубились здесь на 20–30 км, взяли г. Немиров и приближались к Раве-Русской, грозя перерезать важнейшую рокадную железную дорогу Варшава — Львов. Правый фланг Брусилова был обойден — а для того, чтобы ответить контрударом и самому ударить во фланг прорыва, ему просто не оставили войск. Командарм стягивал все, что мог, стараясь задержать противника, и вынужден был отводить части назад, выбираясь из наметившегося «мешка». То там, то здесь возникали жестокие бои. Под Рава-Русской прославились своей атакой одесские уланы, здесь же лихо сражался 11-й казачий полк, отразивший несколько ударов и контратакой отбивший у врага артиллерийскую батарею. Подо Львовом отбросил австрийцев сабельным ударом Стародубский драгунский полк.

Но враг продолжал теснить, концентрируя в направлении Львова наступление трех армий — с севера выходила 11-я германская, в лоб — 3-я австрийская, а с юга — 2-я австрийская. Началась эвакуация русских учреждений. А к 22.6 враг взял Рава-Русскую, оседлал железные дороги, как на Варшаву, так и на Миколаев, оставались свободными только магистрали, ведущие на восток — на Дубно и на Галич. И русские войска оставили Львов, получив приказ отступить за р. Западный Буг, где уже начали строиться оборонительные позиции. Иванов попытался вину за сдачу Львова возложить на Брусилова, но нападать на него самого остерегся, все же командующий 8-й армией был весьма авторитетной фигурой, а начал катить бочки на его штаб.

Горлицкий прорыв и его развитие

Брусилов возмутился, заявил, что воспринимает это как подкоп под себя, и отбил телеграмму Верховному с просьбой об отставке. Николай Николаевич отставки не принял, выразив за действия в Галиции благодарность. Но одновременно потребовал соблюдения дисциплины и выполнения приказов командования фронтом.

В принципе, для Верховного Главнокомандующего стала уже очевидной бездарность Иванова, в полной мере проявившаяся после ухода Алексеева. Но для общественности Иванов все еще оставался «героем» предшествующих побед. И к тому же решение кадровых вопросов в высших эшелонах командования оставлял за собой лично царь. А Иванов был его воспитателем в юношеские годы, крестным царевича. И по настоянию Николая II остался на своем посту. Сняли лишь Драгомирова — вернули на командование 8-м корпусом. Однако замену ему, неизвестно с чьей подачи, подобрали еще худшую — то ли сказался дефицит командных кадров, то ли сработали какие-то пружины протекций, но новым начальником штаба фронта стал генерал Саввич, который военным специалистом не был вообще — ранее он служил в жандармском корпусе. Правда, часть войск Николай Николаевич у Иванова изъял. С 25.6 4-я и 3-я армия передавались в состав Северо-Западного фронта. Таким образом, 8-я армия, прежде левофланговая, стала на Юго-Западном фронте правофланговой, а южнее отводились на линию Днестра и его притоков 11-я и 9-я.

Отступление создавало массу новых проблем. Так, пока армии продвигались вперед, на поле боя собирались и трехлинейки своих убитых и раненых, и трофейные ружья, захватывались вражеские склады, и положение с винтовками удавалось поддерживать на приемлемом уровне. При отходе места боев оставались за неприятелем. И солдат, чьи винтовки вышли из строя или были утрачены, вооружать стало нечем. Пополнения из тыла прибывали тоже с голыми руками. При полках стали расти команды безоружных. И что еще хуже, долгое отступление, отсутствие боеприпасов, шквалы безответного вражеского огня серьезно надломили воинский дух. Бойцы заражались пессимизмом, паниковали, боялись обходов. В некоторых подразделениях измученные солдаты, впав в полную прострацию, шли сдаваться. В других уже при начале артобстрела бросали позиции и катились назад. А безоружные тыловики становились разносчиками слухов и паники.

Впрочем, и при отступлении те части, где было толковое руководство и сохранилось достаточно сил, доставляли врагу серьезные неприятности. Когда 8-я армия откатилась к Бугу, Брусилов приказал командиру 12-го корпуса Каледину внезапно перейти в наступление и нанести короткий контрудар, чтобы остальные соединения смогли без помех переправиться и закрепиться на правом берегу. Маневр удался, для преследующих немцев это стало полной неожиданностью — они считали, что разгромленных русских остается только гнать и брать в плен. И зарвались, двигаясь даже без разведки и охранения. Каледин опрокинул и отбросил австро-германские авангарды, а части 8-й армии в это время занимали и укрепляли позиции по Бугу. Правда, потом Макензен подтянул силы и попробовал повторить то же, что и на Сане. И как раз на участке 12-го корпуса, понесшего потери в контратаках, немцы смогли переправиться через реку и захватить плацдарм. Каледин доложил, что одна из его дивизий, 12-я, совершенно «сломалась» и отходит при малейшем натиске, а начдив издергался, упал духом и не может справиться с собственными подчиненными. Брусилов резервов не имел, и единственное, что мог сделать, это тут же заменил растерявшегося командира дивизии, послал вместо него своего начальника артиллерии решительного генерала Ханжина (позже, в гражданскую, командовал армией у Колчака). И Ханжин сделал, казалось, невозможное. Подъехав к бегущему полку, остановил его, собрал вокруг себя солдат и сам повел в штыковую. Немцев разбили и погнали назад, восстановив положение.

А Брусилов, разместив свой штаб в г. Броды, издал грозный приказ, по духу и содержанию примерно соответствовавший сталинскому "Ни шагу назад!". В нем говорилось, что дальше отходить нельзя, что фронт уже приблизился к границам России, а значит, остановить неприятеля надо здесь, не пустить его на Родину. Были и такие слова: "Пора остановиться и посчитаться наконец с врагом как следует, совершенно забыв жалкие слова о могуществе неприятельской артиллерии, превосходстве сил, неутомимости, непобедимости и тому подобном, а потому приказываю: для малодушных, оставляющих строй или сдающихся в плен, не должно быть пощады; по сдающимся должен быть направлен и ружейный, и пулеметный огонь, хотя бы даже и с прекращением огня по неприятелю, на отходящих или бегущих действовать таким же способом…" Как видим, вовсе не диктат Сталина породил подобные «драконовские» меры, как оно потом преподносилось перестроечной литературой. Покарать или напугать карой деморализованные десятки и сотни, чтобы спасти тысячи и десятки тысяч — это суровая, но увы, объективная реальность любой войны. Аналогичные приказы издавал Жоффр в критические дни 1914 г., аналогичные приказы издавали австрийцы и немцы в периоды своих катастроф, издавали их и лучшие полководцы дореволюционной армии. Мы не знаем, пришлось ли в войсках Брусилова применять такие меры на практике, или оказалось достаточно их объявления. Но фактом остается то, что приказ подействовал. 8-я армия остановилась на Буге. Остановилась первой на своем фронте. И остановила врага. Еще несколько попыток немецких ударов, особенно сильных на правом фланге, было отбито, после чего противник начал зарываться в землю на другом берегу реки. Его наступление выдохлось.

Поражение, понесенное в результате Горлицкого прорыва, было очень крупным. За 2 месяца боев войска Юго-Западного фронта оставили значительную территорию, понесли потери, которые по оценкам немцев "превышали полмиллиона". Так, в дивизиях 8-й армии после отхода за Буг оставалось по 3 — 4 тыс. активных штыков. Но и для противника операция отнюдь не стала "триумфальным маршем". Людендорф писал: "Фронтальное отступление русских в Галиции, как оно бы ни было для них чувствительно, не имело решающего значения для войны… К тому же при этих фронтальных боях наши потери оказались немаловажными". Они и в самом деле были «немаловажными» — одна лишь 11-я армия Макензена, причем по немецким данным, потеряла убитыми, ранеными и пленными 90 тыс. чел. Из первоначального состава 136 тыс. Поредела на две трети. А если добавить потери пяти австрийских и Южной армий, то наверное будет не меньше, чем у русских. А этих самых русских даже не удалось изгнать с австро-венгерской территории — вся нынешняя Тернопольская область и четверть Львовской так и остались заняты нашими войсками.

Кстати, в колоннах измученных отступающих солдат шагал по пыли и зною, окапывался и кричал «ура» в рукопашных человек, которому через 29 лет довелось рассчитаться за этот прорыв своим прорывом, отбивать у немцев и Львов, и Перемышль — причем в один день. Рядовой Павел Рыбалко. Которому еще предстояло стать Маршалом Бронетанковых Войск и командующим 3-й Гвардейской танковой армией, чьи корпуса в 1944 г. нанесли одновременные сокрушительные удары и во взаимодействии с соседями 27.7 взяли оба города, заслужив сразу два победных салюта Москвы…