66. ЦАРЬ И РОССИЯ

66. ЦАРЬ И РОССИЯ

Уинстон Черчилль, которого вряд можно причислить к "друзьям России", но всегда остававшийся мудрым и трезвым политиком, писал: "Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Ее корабль пошел ко дну, когда гавань была в виду. Она уже перетерпела бурю, когда все обрушилось. Все жертвы были уже принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена завладели властью, когда задача была уже выполнена. Долгие отступления окончились; снарядный голод побежден; вооружение притекало широким потоком; более сильная, более многочисленная, лучше снабженная армия сторожила огромный фронт, тыловые сборные пункты были переполнены людьми. Алексеев руководил армией, и Колчак — флотом… Царь был на престоле; Российская империя и русские армии держались, фронт был обеспечен, и победа бесспорна… Согласно поверхностной моде нашего времени, царский строй принято трактовать как слепую, прогнившую, ни на что не годную тиранию. Но разбор 30 месяцев войны с Германией и Австрией должен исправить эти легковесные представления. Силу Российской империи мы можем измерить по ударам, которые она вытерпела, по неисчерпаемым силам, которые она развила, и по восстановлению сил, на которое она оказалась способна".

Да, Россия пала не в результате военных катастроф — наоборот, удар в спину был нанесен ей, когда она находилась на чрезвычайном подъеме. С точки зрения хода войны революцию в марте 17-го можно сопоставить с тем, как если бы во Второй мировой советский тыл рухнул и взорвался междоусобицами где-нибудь после Курской дуги. Словом, вышло так, что Россию не могли сломить ни вражеские армии, ни германская агентура, ни большевики, ни сепаратисты, ни социалисты, ни масоны, ни либералы, а вот вместе получилось. Действовали составляющие, даже несовместимые между собой, но нацеленные на расшатывание фундаментальных устоев государственности. А война стала для них лишь объединяющим по времени фактором. И дающим дополнительные возможности для раскачки.

То, что Февральская революция носила всенародный характер и всюду была встречена с энтузиазмом, — всего лишь историческая легенда. В условиях расслоения на патриотов, тяготеющих к фронту, и шкурников в тылу, изначальный надлом произошел в самых «прогнивших» местах — в столице и на Балтфлоте. И революция, по большому счету, стала именно триумфом шкурничества в разных его формах. Шкурничества политиков, рвущихся к власти. Шкурничества запасных солдат, не желающих на передовую. Шкурничества рабочих, желающих бастовать в свое удовольствие и при этом получать, сколько захочется. Шкурничества хулиганов, стремящихся всласть погулять и побезобразничать. Впоследствии многие иностранные исследователи удивлялись, почему царя не поддержали фронтовые части. Писали даже об «измене» армии. Но на самом-то деле никакой измены не было. Просто обычно в литературе упускается тот момент, что в марте 17-го переворотов было не один, а два. Явный и скрытый. Это обстоятельство обходили в своих источниках большевики, чтобы не нарушать версию «всенародности». Обходила «политическая» эмиграция. И оно как бы выпало из истории. А между тем достаточно выстроить в цепочку факты, чтобы увидеть его. Явными и многократно освещенными в различных трудах событиями выступают стихийный бунт в Петрограде, перекинувшийся на Кронштадт и Гельсингфорс, где разбуянившиеся толпы матросни перебили офицеров, в том числе и командующего флотом адм. Непенина — и отречение Николая II.

Но стоит напомнить, что на этом этапе никаких «революционных» перемен в России вообще не подразумевалось. Тот орган, из которого возникло Временное правительство, сперва назывался "Временный комитет Государственной Думы для поддержания порядка в Петрограде и для сношения с учреждениями и лицами" — созданный после самороспуска и арестов законного правительства. И при отречении Николая II речь шла всего лишь о легитимной передаче власти другому монарху. Акт об отречении гласил: "Божьею милостью Мы, Николай II, император Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский и пр., и пр., и пр. объявляем всем нашим верноподданным. В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти 3 года поработить нашу Родину, Господу Богу было угодно ниспослать на Россию новое тяжкое испытание. Начавшиеся внутренние народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша, совместно со славными нашими союзниками, сможет окончательно сломить врага. В эти решающие дни в жизни России почли мы долгом своим облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего облегчения победы и, в согласии с Государственной Думой, признали мы за благо отречься от престола Государства Российского и сложить с себя Верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше брату нашему великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на престол Государства Российского. Заповедуем брату нашему править делами государственными в полном ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут им установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой Родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед ней — повиновения Царю в тяжелую минуту всенародного испытания, и помочь ему, вместе с представителями народа, вывести Государство Российское на путь победы, благоденствия и славы. Да поможет Господь Бог России. Николай".

Как видим, основы государственности не затрагивались, только престол передавался Михаилу Александровичу. Кроме того, Николай назначил Верховным Главнокомандующим великого князя Николая Николаевича, и список нового правительства утвердил тоже царь. И оно стало вполне легитимным. И именно в таком варианте идею отречения поддержали почти все главнокомандующие фронтами и флотами (кроме Колчака). Зная нерешительность Николая, его склонность к половинчатым решениям, сочли, что в сложившейся ситуации другое лицо на троне сможет лучше и эффективнее восстановить порядок в стране. Что же касается состава правительства из «популярных» оппозиционеров, то ведь и это должно было внести успокоение во взбаламученную стихию. А если не справятся или будут зарываться, новый царь вполне мог их сменить — это оставалось в его власти. И армию царь сам призвал к повиновению.

Сведения о реакции войск на отречение Николая были обобщены в записке М.В. Алексеева Временному правительству № 2237 от 14(27).3.17. Только на Балтфлоте это сообщение было встречено «восторженно». На Северном фронте "сдержанно и спокойно", многие "с грустью и сожалением". На Западном "спокойно, серьезно, многие с сожалением и огорчением". На Юго-Западном "спокойно, с сознанием важности переживаемого момента". На Румынском отречение произвело "тягостное впечатление". Люди "преклонялись перед высоким патриотизмом и самопожертвованием государя, выразившемся в акте отречения". То же самое было на Кавказском фронте и Черноморском флоте. А вот как вспоминает Деникин о реакции 8-го корпуса: "Войска были ошеломлены — трудно определить другим словом первое впечатление, которое произвело опубликование манифеста. Ни радости, ни горя. Тихое, сосредоточенное молчание. Так встретили полки 14-й и 15-й дивизий весть об отречении своего императора. И только местами в строю непроизвольно колыхались ружья, взятые на караул, и по щекам старых солдат катились слезы".

Однако стабилизирующим фактором стало и возвращение на прежний пост популярного военачальника. Алексеев докладывал: "Назначение великого князя Николая Николаевича Верховным Главнокомандующим на всех фронтах было принято сочувственно и даже с радостью. У многих принятие им верховного командования связывается с надеждой на более скорый и победоносный конец войны". И по идее, все, вроде должно было идти к восстановлению порядка и нормальных основ государственности. Николай Николаевич в своей телеграмме правительству от 3(16).3 требовал для пресечения смуты поскорее привести войска к присяге новому царю. Но… параллельно с явными процессами действовали скрытные. Уже при формировании списка Временного правительства, подсунутого на подпись царю, вовсю шла кулуарная возня. И из него выпали умеренные лидеры либералов, вроде Родзянко. Зато были включены такие радикальные оппозиционеры, как Милюков и Керенский. Можно даже вспомнить цитировавшееся ранее донесение Охранного отделения о двух группировках оппозиции — сторонниках «конституционной» передачи власти думскому большинству и дворцового переворота. На переворот-то у них оказалась кишка тонка, а вот подвернувшимся случаем воспользовались. И пока Родзянко носился по Питеру, то в Совет Министров, то успокаивая речами бунтовщиков, в основу списка легли фамилии как раз из второй группировки. Кстати, если разобраться, кто же посылал к царю с этим списком прогрессистов Шульгина и Гучкова, то их «полномочия» выглядят более чем сомнительными.

А потом последовал отказ Михаила Александровича от престола. Да ведь и предлагать можно по-разному. К Михаилу I Романову, многократно отказывавшемуся, сколько раз делегации посылали, умоляли, чтобы страну из смуты вывести. Наконец, при отказе одного претендента логически нужно было бы искать следующего по династической «очереди». Но Временное правительство предпочло искать контакты не с наследниками царя, а с самозванными Советами, заключив с ними соглашение о том, что вопрос о власти и будущем устройстве России решит Учредительное Собрание. Решит где-нибудь через полгода. Очевидно, рассчитывая, что за это время страсти улягутся, новые правители и без царя сумеют проявить себя с лучшей стороны, и в конце концов "стерпится — слюбится". Такой поворот армия восприняла с недоумением, но тоже спокойно. Во главе ее оставался Николай Николаевич. И приказом № 4318 от 4(17).3.17 он призвал: "Повелеваю всем войсковым начальником от старших до младших внушать и разъяснять чинам армии и флота, что после объявления обоих актов (т. е. Николая II и Михаила Александровича) они должны спокойно ожидать изъявления воли русского народа, и святой долг их оставаться в повиновении законным начальникам, обороняя родину от грозного врага". Впрочем, грядущее народное волеизъявление в тот момент выглядело довольно определенным. Большинство в армии подразумевало, что царем и станет Николай Николаевич. Кто ж еще-то? Но его власть основывалась лишь на прерогативах Верховного Главнокомандующего. А сам этот пост был назначаемым. Его и сняли, как только правительство сочло, что достаточно утвердилось.

Этот "вторичный переворот" растянулся на целый месяц. А за месяц в растерянную, сбитую с толку армию хлынули агитаторы всех мастей, правительственные комиссары… И попутно, как-то незаметно, исподволь, была произведена подмена понятий. Вместо восстановления законности и правопорядка, на которое нацеливалась власть в момент отречения царя, внедрилось разделение на «революционное» — хорошее, и «контрреволюционное» — плохое. И сам царь, уступивший власть ради более эффективного управления страной, оказался вдруг в роли преступника, которого свергли.

А параллельно полным ходом шло разрушение государства. Уже не стихийное, снизу вверх, а целенаправленное, сверху вниз. В литературе можно встретить утверждения, что «отсталая» Россия оказалась не готова к парламентской демократии, внедрявшейся Временным правительством. Что ж, подобные теории выдают полную некомпетентность оперирующих ими авторов. Потому что западная (по формам) модель управления была создана только после Октябрьской революции (парламент — Советы, и подотчетное ему правительство — Совнарком). А Временное правительство было куда более авторитарным, чем царское, оно поспешило избавиться даже от Думы (из-за конкуренции с Родзянко и его сторонниками) и объединило в своем лице и законодательную, и исполнительную, и верховную власть. Однако на деле до такой неограниченной власти дорвались политики, совершенно некомпетентные в вопросах управления и умеющие лишь критиковать «реакционеров». И одним махом была сметена вся "вертикаль власти" от прежнего правительства до губернаторов, градоначальников и т. п. И на все уровни вместо царской опытной администрации полезли такие же оппозиционеры, как в столице, только еще более бестолковые. Были мгновенно уничтожены и «реакционные» правоохранительные органы — полиция и жандармерия (а они выполняли в России и массу других функций — сбора налогов, санитарного контроля и т. п.). Вся система гражданского управления оказалась снесена и парализована сразу же.

Поводом для нападок на «режим» всегда было "отсутствие свобод". Которые на самом-то деле существовали, а в период войны — куда большие, чем в западных странах. Но либералы теперь считали своим долгом дать нечто еще большее. И снимались последние разумные ограничения на свободу слова, митингов, агитации, печати, партий и т. д. и т. п. Вот тут-то открылись благодатные возможности и для германского генштаба, не замедлившего бросить в Россию свой идеологический десант во главе с Лениным, и для сепаратистов, и для панисламистов. И просто для бандитов и хулиганов — амнистия Временного правительства выпустила на волю несколько тысяч политических (их больше и не было), и 100 тыс. уголовников. Впрочем, новые правители отнюдь не были добренькими идеалистами. Выпустили блатных, террористов, осужденных шпионов — но тут же за решеткой оказались прежние министры (в тщетных попытках доказать «измену» их и царя). Шумели о свободе слова, но за резкое письмо в адрес правительства арестовали ген. Гурко. И тех, кого царь якобы оправдал без оснований, — посадили Ренненкампфа, вернули в тюрьму Сухомлинова (но почему-то не Рубинштейна и не сахарозаводчиков).

Дошли «реформы» и до армии. В прежнем, «реакционном» виде она представляла опасность для новых властей. А ну как все же спохватится и учинит «контрреволюцию»? И первым шагом к ее разрушению стало само отношение властей к восставшим частям Питера и погромщикам Балтфлота, истреблявшим офицеров. Никто не был наказан. Напротив, правители попытались сделать их своей опорой, признали за ними "заслуги в деле революции" и пообещали не посылать на фронт. Создав тем самым опасный прецедент для последователей. И при полном попустительстве властей делегации из мятежных частей отправились по фронтам нести туда дух «революции» — Алексеев слал отчаянные телеграммы, требуя пресечь подобное явление, но правительство их игнорировало. Не могло и не хотело призвать буянов к порядку. Часть командиров ушла сама, не желая присягать такой власти. Среди других военный министр Гучков и его комиссары начали чистку. Тех, кого сочли «реакционерами», снимали, заменяя кандидатурами, в той или иной мере склонными к либеральным или окололиберальным взглядам. Порой это были действительно талантливые полководцы — Корнилов, Деникин, Крымов, Ханжин и др. Но сами по себе интенсивные перестановки создали атмосферу свистопляски и паралича командования. И на все это катастрофическими ударами наложились Приказ № 1 Петроградского Совета, а затем и подтвердившая его правительственная "Декларация прав солдата", внедрявшие коллегиальное командование, выборность должностей, всевозможные комитеты, отменявшие дисциплину и чинопочитание… И все…

В заключение стоит еще рассмотреть легенду о том, будто революция была вызвана колоссальными потерями, часто даже утверждается — самыми тяжелыми потерями из всех воюющих государств. И цифры можно встретить самые разные и "свыше 2 млн.", и 6 млн. погибших. Да вот только ссылок на документы в подтверждение этих цифр вы не найдете. Нигде. Кстати, любопытно отметить, что в военных учебниках советского времени, где домыслам вроде бы не место, абсолютные цифры вообще не приводятся. А потери даются в процентах от числа мобилизованных, а то и от "мужского населения призывных возрастов". Вот и попробуй, сосчитай. Но учет потерь в царской армии велся весьма скрупулезный. Так почему бы наконец-то не привести точные данные? Согласно "Докладной записке по особому делопроизводству" № 4 (292) от 13(26) февраля 1917 г. общие потери на всех фронтах составляли: убитыми и умершими от ран — офицеров 11 884, нижних чинов — 586 880; отравленными газом соответственно — 430 и 32 718; ранеными и больными — 26 041 и 2 438 591; контуженными 8 650 и 93 339; без вести пропавшими — 4 170 и 15 707; в плену находилось 11 899 офицеров и 2 638 050 солдат. Итого: 63.074 офицера и 5.975.341 солдат (ЦГВИА СССР, ф.2003, оп.1, д.186, л.98).

Как видим, потери были очень большими. Около 6 млн. Но к "миллионам погибшим" это не относится, поскольку включает в себя все статьи потерь. А убитыми и умершими от ран Россия потеряла около 600 тыс. чел. Куда меньше, чем это обычно представляют. И меньше, чем другие государства (в Германии на тот же период — 1,05 млн., во Франции — 850 тыс.). Что, в общем, закономерно — поскольку русское командование не допускало таких мясорубок, как Верден и Сомма. По ранению, болезни, контузии было уволено около 2,5 млн. — тоже не больше, чем у других. И подчеркнем, что это не одни лишь калеки. В царское время врачи подходили к комиссованию намного более лояльно, чем в советское. В это число входят такие, как писатель Куприн, пошедший добровольцем в 14-м, но оказавшийся негодным к службе, страдавший одышкой и уволившийся в 15-м. И такие, как Анастас Микоян, заболевший малярией под Ваном, демобилизовавшийся и продолживший учебу в семинарии. И такие, как рядовой Василий Блюхер, действительно очень тяжело раненный и комиссованный "с пенсией первого разряда" — что не помешало ему позже командовать армиями и дослужиться до маршала. Ну а 2,6 млн. пленных — лишь немногим больше числа австрийских и германских пленных, находившихся в это время в России…

Стоит указать и на то, что это последняя сводка боевых потерь царской армии. И последняя точная сводка российских потерь в Первой мировой. Дальше столь строгого учета уже не было. Да и не могло быть в обстановке хаоса, бесконтрольных перемещений и массовой «самодемобилизации». И можно ли причислить к боевым потерям офицеров, поднятых на штыки собственными солдатами? Солдат, упившихся на разграбленных спиртзаводах? Дезертиров, свалившихся под колеса с облепленных поездов? Это уже, скорее, были жертвы «революционные». Но в принципе и «настоящая», регулярная война после Февральской революции почти кончилась. Это показала первая же постреволюционная операция. В апреле немцы предприняли частное наступление на Юго-Западном фронте — ограниченными силами, желая отбить Червищенский плацдарм на р. Стоход. Его обороняли части 3-го корпуса 3-й армии общей численностью 14 147 чел. Из них в бою было убито и ранено 996, а 10.376 пропали без вести. То есть просто сдались или дезертировали. О какой уж тут «серьезной» войне говорить?

А потом наступило затишье. Русские армии на активные действия были уже не способны. А немцы и австрийцы вовремя сориентировались и не тревожили их, чтобы не сплотить общей опасностью. И чтобы беспрепятственно шло внутреннее разложение. Так что последующие события на русском фронте уже в большей степени относятся не к истории Первой мировой, а к истории революции. Более подробно я рассматривал их в своих работах «Белогвардейщина» и "Государство и революции", а здесь остается лишь коротко рассказать об окончании войны, ее итогах и последствиях.