Ледоход
Ледоход
Генерального штаба штабс-капитан Кузьмин, приятель Александра Пантелеймоновича Баласогло, несостоявшийся его спутник в неосуществленной экспедиции к Восточному океану, не засиживался подолгу в Петербурге и на пятницах в Коломне был гостем непостоянным, то зачастит, то исчезнет. Воротился вот из Тамбова и опять собрался куда-то, а по случаю предстоящего отъезда приглашал в субботу к себе. Но когда позвал Петрашевского, Михаил Васильевич согласился не сразу. Протянул в ответ какую-то записку.
— Странноватая, не находите?
В записке Толь извинялся, что по причине головной боли не смог прийти в этот вечер, сообщал, что переехал на новую квартиру вместе с Антонелли, и просил быть у него в субботу на новоселье, пригласив с собою и других, поскольку, кроме наших, никого не будет.
— Какая надобность в этих извинениях, тем более что Толь большей частью молчит? И что это за наши?!
— Антонелли? — неприязненно спросил Кузьмин. — Тот блондинишка в красном жилете?
— Он и передал мне записку… А что вы имеете против него?
Кузьмин пожал плечами. Господин, которого раньше он здесь не встречал, проявил к нему особенное внимание, потчевал заграничными сигарами, так что это ухаживанье побудило даже спросить о нем у Баласогло. Тот отмахнулся: мол, итальянчик, способный только носить на голове гипсовые фигурки. «Для чего же он здесь бывает?» — «Разве вы не знаете, что Михаил Васильевич расположен принять и обласкать каждого встречного на улице…»
При этих словах, переданных ему Кузьминым, Петрашевский рассмеялся:
— Пустоголовый мальчик, конечно, недоконченный… Но не в наших ли силах наполнить его голову чем-то хорошим? Одно жаль: нельзя поспеть сразу в оба места!
Он радовался всякому случаю собраться в новом доме, с новыми людьми, пускай даже с улицы, Баласогло поддел его справедливо. Он был рад собраниям у Дурова, у Кашкина, даром что сам не принимал в них участия. Чем больше таких домов, кружков, разговоров, тем лучше, в этом твердо был убежден Петрашевский, и ему даже в голову не приходило обижаться, что самого зовут не повсюду, он и не задумывался над этим, а если б задумался, нашел бы это вполне естественным.
А вот с невозможностью попасть сразу в два места, к сожалению, приходилось считаться.
— Что до вашей настороженности, — сказал он, — заподозрить всякого можно. Я слышал это о Тимковском, о Черносвитове… о самом себе! Что ж, прикажете немовать?!
Когда вдвоем они вышли из кабинета, к ним проворно подскочил Антонелли, чтобы повторить приглашение Толя — от своего имени также.
— Увы, — сказал ему Петрашевский, — я дал уже слово быть завтра… — он указал на Кузьмина.
— Мы и вас приглашаем, — сказал Кузьмину Антонелли.
— Спасибо, но у меня у самого будут гости.
— Так милости просим с гостями вашими!
— Я не думаю, чтобы мог предложить им подобное переселение.
— Так не можете ли вы отложить ваш вечер хотя на день?
— На Неве теперь лед плох, — ответил Кузьмин и пояснил, что живет на Васильевском острове. — А ну как разведут мосты и придется уезжать, не простясь с друзьями?!
Объяснение Кузьмина, однако, ничуть молодого человека не поколебало:
— Вероятно, большая часть ваших гостей здесь, вы можете предупредить.
— Из тех, кто здесь, я просил только Михаила Васильевича да Баласогло, а теперь прошу вас и прошу передать приглашение господину Толю. А в воскресенье или в другой день, как назначите, я с удовольствием буду к вам, — Кузьмина не так-то легко было переупрямить.
— Кто же еще будет у вас, кого не можете к нам привести?
— Будет брат мой, будут гости моих товарищей по квартире, я живу не один…
— Кто же будет?
Молодой человек проявлял настойчивость, но при этом, Кузьмин заметил, его светлые глаза не то чтобы косили, но избегали встречи. Штабс-капитан назвал ему приглашенных с некоторым уже раздражением, однако еще пряча это в себе.
Увидав, что коса наскочила на камень, Петрашевский сказал примирительно, обратясь к Антонелли:
— В самом деле, отчего бы вам не собрать всех в воскресенье, пускай суббота у Кузьмина будет как бы к тому репетицией.
— И скажите Толю, — прибавил Баласогло, — чтобы обязательно позвал Васильевского, чудного человека и храброго!
Пред таким единодушием Антонелли ничего не осталось, как отступить, и в субботу он пообещался прийти к Кузьмину вместе с Толем.
Оба торжественно явились во фраках, что и отличило их ото всех остальных, человек двадцати, в большинстве офицеров. Толклись группками в маленьких комнатках, знакомые со знакомыми, разговора общего не получилось, поболтали о пустяках, выпили, закусили и разошлись сравнительно рано. И слава богу: в воскресенье с утра, как и опасался Кузьмин, на Неве тронулся лед и отрезал Васильевский остров и Петербургскую сторону, так что вечером к Толю и Антонелли пришли едва десять гостей, почти все — знакомые Петрашевского.
Быть может, именно благодаря тому, что собрались в столь малом числе, почувствовали себя легко, много хохотали, а серьезных разговоров никому не хотелось вести, исключая разве одного Антонелли. Вдвоем с Толем, на правах хозяев, они заставили Петрашевского выпить на пари целую бутылку шампанского, и Антонелли повел речь о черкесах-конвойцах из дворцовой охраны. Михаил Васильевич, обыкновенно почти не пивший, тут порядочно захмелел, не стал слушать:
— Нет, мой друг, вы мне скажите, откуда у вас такая любовь с Толем? Не токмо шампанским, а водою не разольешь!
Предмет был совершенно не в духе Михаила Васильевича, это шампанское бросилось в голову, заставило о сем рассуждать, тогда как более наблюдательных его приятелей не вдруг поразило необыкновенно скорое сближение этих мало похожих один на другого людей. Что за страсть примагнитила пустоголового мальчика к умному добряку? Но вопрос Петрашевского остался неразрешенным, потому как веселившиеся гости принялись танцевать — дурачась, друг с дружкою, за неимением дам.
Дамы присутствовали лишь в разговорах. Длинными руками облапив возлюбленного своего Антонелли, Феликс Толь во всеуслышание заявил, что хотел бы поступить учителем в Павловский институт.
— Чрез женщин, — поучал он, кружась, — идеи гораздо скорей и расходятся и прививаются. Если бы обратить на свою сторону хотя двух умных и с характером женщин, я готов отвечать за пятьсот мужчин, уверяю вас, господа!
— Я согласен, согласен, согласен! — весело, в такт танцу, кричал Петрашевский: шампанское еще действовало. — Я встречал мужчин, зараженных от женщин! Господа, прошу не смеяться! Я не кончил, не кончил, не кончил еще! Я встречал мужчин, зараженных от женщин идеями!
— Женитесь, женитесь, женитесь скорей! — вальсировали Момбелли и Львов. — Берите, друзья, с Баласогло пример!
Александр Пантелеймонович, многоопытный муж, сидел у окна с Дебу-первым и, глядя на расшалившихся юношей, невольно усмехался, нахохлившись, как заморская птица. Ему делалось как-то не по себе, тревожно, неуютно и зябко, когда по Неве шел лед, южная его натура до сих пор с трудом приспосабливалась к петербургской весне…
Лед шел два дня. Стадами плыли в залив льдины, крутились, ныряли, громоздились одна на другую, с треском лопались и бились о береговой гранит. На третий день ледоход кончился, навели мосты, и невские острова снова стали стольным городом Петербургом, а на Невском проспекте штабс-капитану Кузьмину, точно по заказу, повстречался проворный молодой человек Антонелли. Он не скрыл, как удручен: на его вечере не было никого из живущих за Невою, и штабс-капитан рассказал в свое оправдание, что в воскресенье два часа бродил по набережной, ожидая, не будет ли перевоза на Адмиралтейскую сторону.
— Вы где намерены нынче обедать? А то мы с Михаилом Васильичем условились в табльдот на углу Гороховой и Большой Морской… — этим полуприглашением он как бы пытался загладить невольную свою вину. — Должно быть, это поблизости от вашей новой квартиры?
Антонелли обрадовался:
— Это точно через дорогу!
Пообедав, втроем отправились к нему пить чай, но Петрашевскому, как всегда, недосуг было, на сей раз спешил к Кашкину.
Простясь с Антонелли и выйдя от него, Кузьмин с Петрашевским постояли еще у Семеновского моста, и Михаил Васильевич пожалел, что штабс-капитан не бывает там, куда ему надо идти:
— А то бы провели вечер вместе!
Пожали друг другу руки и разошлись, ничуть не подозревая, что больше уже не увидятся никогда.
В понедельник 18 апреля, на второй день ледохода. Агент 1-й донес:
«…§ 6. Слыша, что на этой неделе хотят кончить дело с собраниями известного лица, я смею здесь предложить следующие замечания: при арестовании общества должно поступить очень осторожно — потому что большая часть людей, его составляющих, очень энергическая, что между ними есть силачи, которые управятся с тремя добрыми мужиками и которые в азарте бог знает чего не готовы наделать, — как, напр., Дуров, Филиппов, Толь, известное лицо, Ястржембский и мн. другие; что все офицеры бывают там при шпаге; что очень может быть, что и другие приходят с скрытым оружием, чего, впрочем, я не удостоверяю. Из этого видно, что общество известного лица имеет в своих руках много способов к обороне — особенно защищая самих себя. Заметить должно, что хотя я и не встречал никогда у известного лица более 20 человек, но оно говорило, что у него собирается иногда даже до 40 человек. По моему мнению, атаку на квартиру известного лица должно сделать с двух сторон — через кухню и парадный вход, при третьем же, всегда запертом, достаточно поставить караул. Явиться должно с двух сторон непременно в одно и то же мгновение, и так как известное лицо само отворяет парадную дверь, то захватить тотчас же его первого и выпроводить на лестницу, чтобы оно не могло подать какого-нибудь, может условленного, сигнала».