Постепенное исчезновение династии Меровингов

Постепенное исчезновение династии Меровингов

Серьезно рискуя поставить в невыгодное положение своего наследника, Пипин (он умер в 714 году) не желал, однако, ни в чем торопить ход событий и особенно опасался прямого и явного оскорбления чувств лояльности, которые продолжали питать к династии Меровингов как аристократы, так и простой народ. Тем не менее именно Пипин, единолично, после смерти Тьерри III в 691 году выбрал его наследника. Им оказался сын этого государя — Хлодвиг IV, царствовавший всего четыре года. Именно Пипин, также единолично, возвел тогда на трон брата покойного — Хильдебера III, скончавшегося в 711 году. И снова Пипин, все так же единолично, делает королем сына Хильдебера — Дагобера III… И если бы мы не находили подписей этих королей под текстами грамот и хартий, то о них решительным образом ничего бы не было известно. Они жили недолго, вероятно, из-за вырождения рода, которому постоянно приписывали черты упадка. Это дало основание Эйнгарду, биографу Карла Великого, прославлявшему Пипинидов, набросать веком позже настоящую карикатуру на «ленивых королей»: «Когда королю нужно куда-то ехать, он садится в повозку, запряженную волами, которой правит волопас по деревенской манере; и вот в таком экипаже король обычно ездит во дворец, направляется на народное собрание и возвращается к себе домой (…) Управление всеми делами, внутренними и внешними, принятие всех решений и мер являлись исключительной компетенцией майордома…»[59].

Нельзя не задаться вопросом о причинах упадка королевской власти, которая во времена Клотара II и особенно Дагобера вполне оправилась, как казалось, от раздиравших государство междоусобных войн. Но в действительности вместе с Дагобером ушли в прошлое военные экспедиции в пограничные земли, приносившие богатую добычу и обеспечивающие получение дани, что гарантировало королям-победителям верность подданных. Лишившись возможности сохранять престиж на полях брани, меровингские короли вынуждены расточать источники своего традиционного богатства, причем не только для того, чтобы оплачивать народную признательность, но и ради своего спасения в ином мире. По мере уменьшения податных сфер в результате пожалований и узурпаций соответственно оскудевала казна; прямые налоги в нее больше не поступали после многочисленных восстаний, которые вызвал в предыдущем столетии сбор налогов. Непрямые же налоги на торговые места и другие все чаще и чаще ускользали от казны. Происходило это в результате простого и прямого отказа от них, вследствие расхищения казенных средств чиновниками, а также благодаря широкому распространению практики иммунитета. Такая привилегия предоставлялась крупным собственникам, основывавшим на ней свои требования полной независимости. Эти люди, например, переставали вносить в королевскую казну принадлежавшую ей по праву часть взысканных штрафов. Таким же образом уменьшались доходы от чеканки денег: чаще всего они переходили в руки владельцев частных монетных дворов, которых короли не контролировали, или, что происходило еще чаще, доставались привилегированным церковным учреждениям. Последние более всего преуспевали в том, чтобы обращать в свою пользу освобождение ?? налогов, в особенности от таможенных пошлин, и сборов с торговых мест. В ряде случаев они добивались права обращать в свою пользу все доходы от налогов — благодаря новому типу привилегии, впервые дарованной монастырю Сен-Дени в 634–635 ? одах.

Основные источники богатства и могущества незаметно переходили от королевской власти в руки церковной и светской знати. Однако, как уже было отмечено выше, в тот момент, когда короли, скреплявшие клятвой личной преданности обязательства к ним членов их свиты и, в более широком плане, крупных вассалов, способствовали тем самым смешению функций государственной службы и частной службы при дворе, самые могущественные сеньоры, опираясь в равной степени как на римскую, так и на германскую традицию, окружали себя собственной вооруженной клиентелой. А поскольку королевская власть ослабевала, поскольку оскудевали ее владения и источник ее богатства — нерв войны — стал лишаться крови, то появился риск того, что чувство верности к этой власти притупится или, что еще хуже, обратится на другой объект. И вот появился такой человек, как Пипин. Пинии — неоднократный победитель на полях сражений как с внутренними, так и с внешними противниками, обладатель значительного количества земель, полученных в наследство и захваченных силой, имеющий в своем распоряжении настоящую пропагандистскую машину благодаря обширной сети церковных учреждений, одариваемых им самим, равно и его близкими. Ему удается не только завоевать славу воина, подобную той, которой обладал в свое время Хлодвиг, но обратись на себя чувство преданности, показав свою способность его вознаграждать. Отныне к Пипину, к собранным им богатствам и возможной военной добыче, устремляются те, кто ищет покровительства и силы. Но мир, подчиненный Пипину, был привязан к его личности, он отнюдь не подразумевал его потомство.

Тем не менее благодаря победе над Нейстрией, которую Пипин одержал в 687 году при Тертри, Австразия (или, если угодно, «восточная Франкия», то есть наиболее германизированная Франкия) получила шанс обеспечить свое окончательное превосходство над Нейстрией, или «западной Франкией». Ее германское население уже давно восприняло, особенно в лингвистическом отношении, основы римской культуры — будем говорить отныне романской культуры. Это проявилось в использовании народной латыни. Но если Пипин и отказался от любых попыток контролировать южную половину Галлии (и даже, в конце концов, Бургундию, в свою очередь, предоставленную самой себе или, если быть более точным, власти князей-епископов, становление которой там началось в Лионе, в Оксере), то на протяжении всего своего принципата он был решительно обращен к северу и востоку. Там Пипин завоевывал новые владения, стремясь принять участие в возрождении северных морских путей, поощряя христианизацию. Пипин завязал связи с папством специально для того, чтобы лучше обеспечить успех евангелизации. Эти связи предвещали каролингский синтез. Интерес, который первые преемники Пипина проявили к Франкии запада, несомненно, был связан с тем, что там не было реального королевского присутствия. Этот интерес вновь придаст вес данному региону, который авторы источников того времени все более и более охотно называют Франкия, довольствуясь одним этим качественным определением. Именно этой земле выпадает судьба стать колыбелью будущей Франции.