Глава 1. ДРЕВНИЕ АФИНЫ

Аттика представляет собой треугольный полуостров площадью около 2590 квадратных километров, что приблизительно равняется площади Дербишира или Люксембурга и несколько больше площади острова Родоса. Она образует восточную оконечность Средней Греции. От Мегариды (на западе) ее отделяет гора Керата, а от Беотии (на севере) — горы Парнеф и Киферон. С юго-востока границей Аттики служит Эгейское море, с востока — пролив Эврип (отделяющий материк от острова Эвбеи), с юга — Сароническим заливом. Эта южная оконечность завершается мысом Суний, который и дал Аттике ее первоначальное название — Акте, что означает полосу суши, вдающуюся в море. Вся территория Аттики четырьмя горными массивами — с запада на восток вытянулись Эгале-ос, Гимет, Пентеликон и Лаврион — разделена на три равнины: афинскую (?????, что значило просто «равнины»), центральную (????????, то есть «внутренная страна») и Фриасийскую (с главным городом Элевсином — раздел 2).

Поля в Аттике вспахивали трижды в год, чтобы верхний слой почвы оставался рыхлым. И все же земля эта, по словам Платона, — лишь «скелет истощенного недугом тела»¹, с проглядывающим каменистым остовом голых скал. Лишь четверть всей поверхности земли была пригодна для обработки, и со временем местному населению, необычайно многочисленному, пришлось ввозить из других областей огромное количество зерна, хотя в жаркий летний сезон глубокие корни винограда и олив могли питаться влагой из нижних слоев почвы. Невзирая на тяжкую борьбу с природой, землепашество стало одним из источников богатства Аттики. Другими же источниками стали добыча серебра (ранее — меди) на Лаврионе, мрамора — на Пентеликоне и глины — со дна реки Кефис. Главным же благоприятным фактором было географическое положение этой довольно большой области, зажатой между горными отрогами.

Область была густо заселена уже в позднем бронзовом веке, о чем свидетельствует множество археологических данных. В Афинах были обнаружены богатые гробницы XV и XIV веков до н. э., хотя они и уступают в величии аналогичным гробницам в Микенах и Фивах. В Илиаде, в знаменитом «каталоге» ахейских (греческих) кораблей, во многом отражающем подлинное положение вещей в бронзовом веке, упоминания удостоился лишь один аттический центр — Афины; вероятно, они держали в подчинении значительную часть Аттики. Город этот расположен в юго-восточной части равнины, в 4,8 км от моря.

Афиняне считали себя «автохтонными» (коренными) жителями. Их мифический царь Эрехтей будто бы приходился сыном самой Гее (Земле), и, по преданию, его воспитала Афина (в честь которой город получил имя), одолевшая в борьбе Посейдона. Правда, и его сын Тесей стал местночтимым героем. На обрывистом холме с афинской крепостью (Акрополе), в некотором удалении от моря (вне досягаемости пиратов — как и в Коринфе и в Аргосе), росла олива, будто бы посаженная Афиной в память о споре богов из-за города. Последнего «потомка» того самого дерева показывают и поныне.

Согласно принятым представлениям, дорийские завоеватели (Глава I и примечания 4–7) вторглись в Аттику, но не сумели захватить Афины. Вполне возможно, что дорийское присутствие в западной Аттике подтверждается недавним открытием: там были найдены одиночные цистовые захоронения — неглубокие могилы, выкопанные в земле и укрепленные изнутри каменными плитами, — которые в те неспокойные времена пришли на смену пышным и просторным усыпальницам прежней эпохи. Что же касается самих Афин, то, по-видимому, справедливым будет заключить, что крепость действительно выдержала натиск одной или нескольких вражеских волн, и те, получив отпор, были вынуждены обойти город стороной.

Ключом к смутам того периода может отчасти послужить то обстоятельство, что жилища на склонах Акрополя оказались заброшены, тогда как сама цитадель была явно укреплена новыми сооружениями, а кроме того, прямо в скале были высечены крутые ступени — для того, чтобы в случае осады у афинян имелся безопасный доступ к источнику воды (ок. 1225 г. до н. э.). Ходили рассказы о беженцах, спасавшихся от захватчиков и устремлявшихся в город, — главным образом, из Пилоса в Пелопоннесе, если верить поэту Мим-нерму, который заявлял, что они породнились с афинским царским родом и что сам он — один из потомков тех переселенцев².

Но каково было происхождение этого царского дома, да и афинян вообще? На какой-то стадии они стали называть себя «ионянами»; этот этноним упоминается и в гомеровских поэмах. Однако ведутся споры о том, сколь широко расселились и рассредоточились эти люди по материку в позднем бронзовом веке. К тому же невозможно сколько-нибудь достоверно определить, откуда они явились, хотя они явно представляли собой сложное этническое смешение, по-види-мому, ставшую еще пестрей в результате переселения в Аттику.

«Афина» (АОт^уп) и «Афины» (’АОпусл) —^; негреческие имена. Еще Гекатей явственно чувствовал здесь сильный негреческий дух, указывая на то, что среди древнейших жителей города был коренной народ «пеласгов»³. Это название стало удобным ходовым обозначением любых древнейших и малопонятных неэллинских племен. Однако впоследствии мифологи пришли к выводу, что в Афинах поселился «Ион» и поделил население на четыре филы (названные в честь его сыновей)⁴.

Афины называли и «старейшей землей Ионии»⁵, ибо, согласно стойким местным преданиям, именно афиняне, чья численность чрезмерно возросла благодаря притоку всяческих беженцев, во главе с одним или несколькими царевичами из правящего рода положили начало «ионийскому переселению» на западное побережье и острова Малой Азии (Глава V). Произошло же это спустя пять поколений после гибели Трои.

Возможно, роль афинян была несколько преувеличена в подобных преданиях, — в частности, благодаря Фукидиду, который стремился найти исторические прецеденты для оправдания Афинского союза, заключенного в его собственном V веке до н. э… Как бы то ни было, аттический диалект, на котором говорили в Аттике, и ионийский диалект, на котором говорили на малоазийском побережье, обнаруживали сходство; и в обеих областях сохранялись общие праздники (в частности, Апатурии) и деление на филы. Поэтому в целом, несмотря на высказанные сомнения, мы можем принять позднейшие притязания афинян, приписывавших себе весьма весомую роль в переселении греков в Ионию. Вполне вероятно, что в ряде случаев им действительно принадлежало главенство, хотя весь этот процесс, вопреки преданию, явно занимал более длительное время и носил более постепенный характер. К тому же среди переселенцев, должно быть, имелись и выходцы из других греческих городов, которые не обязательно проходили по пути через афинские земли.

Тем временем сами Афины, чей мифический царь Кодр, согласно позднейшим преданиям, спас город ценой собственной жизни, явно вели мирное, хотя достаточно тревожное и шаткое, существование посреди царившего хаоса, являя один из немногих во всей Греции примеров выживания древних городов, после того как были разрушены Микены, Пил ос и другие видные центры бронзового века. Образно говоря, афиняне продолжали жить в сгустившихся микенских сумерках.

Однако, судя по упоминаниям в гомеровских поэмах, где афиняне не играют важной роли, им не удалось очень быстро или до конца оправиться от кризиса, — отчасти из-за того, что они потеряли лучших мужей во время переселения, но, по-видимому, еще и из-за того, что Аттика лишилась былого единства. Тем не менее Афины, вероятно, вернули себе контроль над восточной частью Аттики. В отличие от многих других частей греческой метрополии, эта область была весьма густо заселена в течение нескольких десятилетий до и после 1100 г. до н. э., так что уже к 1000 г. до н. э., если не раньше, здесь наблюдались явные признаки расцвета. Именно в этих землях впервые на материке появилось железо (вероятно, ближневосточного происхождения), а также первые случаи трупосожжения, которое вошло у афинян в обычай примерно с 1050 г. до н. э. Якорные стоянки на песчаном берегу Фалера и в Пирее и Зее — глубоководных гаванях по обеим сторонам мыса Мунихии — позволяли афинянам поддерживать морские связи с островами, в том числе с Кипром.

В связи с тем, что Афины не пострадали от вторжения, в афинской керамике прослеживается некоторое преемство по отношению к закатившемуся микенскому миру. Вазы протогеометрического стиля (ок. 1050/1025—900 гг. до н. э.), более изящные и тщательнее проработанные, чем предшествовавшая им послемикенская утварь (благодаря более быстрому гончарному кругу, с кисточками и циркулем), стали изготавливать во многих городах, и зародился этот стиль отнюдь не среди афинян. Но Афины, освоив его, по-видимому, превратились к концу X века до н. э. в главный центр распространения и распределения таких ваз. И именно в Афинах, судя по обильным свидетельствам — захоронениям праха умерших в городском квартале Керамик, — протогеометрические сосуды достигли высочайшей степени гончарного и живописного мастерства.

Казалось бы, сам собой напрашивается вывод о том, что своим позднейшим господством афинское классическое искусство обязано именно этому первенству в более древние времена. Однако такой вывод на поверку оказывается спорным, ибо это позднейшее искусство, достигшее вершины в эпоху классики, не обнаруживает сколько-нибудь явной или прямой связи со своими предполагаемыми истоками, весьма с ним несходными. Вместе с тем при желании эту связь проследить можно. Как бы то ни было, на какое-то время художественное главенство перешло к афинянам, когда они производили протогеометрические вазы, и удерживалось за ними после того, как на смену этому стилю в их мастерских пришел стиль геометрический. Ибо — если только мы не пребываем в заблуждении ввиду изрядного обилия афинской утвари (но едва ли это так), — геометрическое искусство Афин отличается от искусства других греческих государств большей живостью и мастерством. Однако вскоре и местные мастерские этих других государств стали уверенно заявлять о себе. Неясно, объяснялось ли это закатом афинского влияния, так как аттическая керамика среднего геометрического стиля (ок. 800–770/750 гг. до н. э.) имела широкое хождение и вывозилась даже на Кипр и в Сирию. Кроме того, к началу этого периода афинский некрополь Керамика уже хранил свидетельства необычайной пышности геометрических сосудов. Возможно, богатство афинян росло благодаря обработке (купелированию) серебра в Лаврионских рудниках (данные раскопок в Торике).

Эпохальный шаг был сделан афинским «дипилонским мастером» (ок. 770–750 гг. до н. э.), изобретшим или разработавшим роспись позднего геометрического стиля на огромных вазах. Эти сосуды 1,2–1,5 м в высоту ставились на могилы и служили их знаками. В их стенках проделывались отверстия для жертвенных возлияний умершим⁶. Отвлеченная геометрическая роспись на таких гигантских вазах обогатилась благодаря включению поясов-фризов, где появляются корабли, животные и фигурки людей. Такие изображения кораблей (встречающиеся на удивление часто) отражают оживившийся в ту пору интерес к торговым путям. Пояски с мелкими фигурками животных на сосудах этого типа представляют собой одну из немногочисленных геометрических идей, заимствованных из ближневосточных земель (Приложение 1) — либо напрямую — через рельефы слоновой кости или узорчатую вышивку, либо косвенно — через аттические золотые диадемы с вкраплением ближневосточных мотивов. Правда, характерным очертаниям этих зверей в геометрических орнаментах присуща чисто греческая новизна.

Группы человеческих фигур на этих сосудах являют пример отвлеченной, линейной стилизации с искажениями — опять-таки, вероятно, вдохновленной ближневосточными образцами (в том числе плетеными изделиями), а также сохранившимися до той поры произведениями позднемикенского фигуративного искусства. Для этих изображений принято весьма соблазнительное толкование: считается, что на дипилонских вазах представлены персонажи и сцены гомеровских поэм (Глава V, раздел 1). Так, возможно, одна погребальная сцена была призвана напомнить о погребении Патрокла. В таком случае, следует признать, что подобное искусство ознаменовало своего рода греческое Возрождение, или воскрешение героического прошлого, получившее толчок благодаря недавнему распространению эпических поэм и рассматривавшее текущие события и достижения в свете этого эпоса. Горделивое воплощение этого явления в форме сосудов выглядит чем-то вроде художественной слоновой болезни. И хотя гекзаметрическое двустишие на трофейном кубке (ок. 730 г. до н. э.) говорит о введении письменности в обиход, почти совпавшее во времени с созданием Гомеровых поэм, — все же их связь с росписью погребальных сосудов нельзя считать доказанной. Допустим, несколько характерных мифологических сцен действительно были выбраны для изображения намеренно, — большинство все же носит обобщенный характер и не поддается «опознанию». Разумеется, в ту пору могли работать и другие мастера, ничуть не хуже дипилонского вазописца, чьи произведения до нас не дошли. Но насколько нам позволено судить, именно он первым из греческих художников удостоил серьезного отношения человеческие фигуры. Можно добавить, что он стал первой личностью в греческом искусстве — личностью, чей легко узнаваемый художественный «почерк» — настойчивый, ритмичный, повествовательный, с его непременным заполнением углов, принадлежал целиком ему самому.

Необычайно богатые погребения, которые художники украшали такими позднегеометрическими вазами-монстрами, отражали существенные сдвиги в аттическом обществе. Ибо к 900 г. до н. э. Аттика, должно быть, весьма продвинулась на пути к объединению, а точнее воссоединению (в ознаменование чего были учреждены ежегодные празднества — Си-нойкии). К той поре присоединение главной, срединной равнины (месогеи) было уже завершено. Это заново сплоченное единое государство, вобравшее в себя и город, и деревню, не только обладало чрезвычайно обширной (для Греции) площадью, но и оказалось исключительно устойчивым образованием. Такая форма сплава (синойкизм) предусматривала не переброс населения с места на место, но расширение существующих общин при сохранении централизованной власти.

В то же время в мифах и преданиях сохранялась память о маленьких независимых государствах в Аттике, и даже после того, как эти государства оказались низведены до разряда деревень, как это теперь произошло, — слияние ни в коей мере не означало для них потерю независимости в действиях. Напротив, после того, как первая волна централизации несколько поутихла, среди аттических сельских угодий вновь стали оживать микенские поселения и земельные владения: началось деревенское возрождение (ок. 750–730 гг. до н. э.). По всей территории число могил увеличилось вшестеро на протяжении VIII века до н. э., что указывает на необычайно высокий прирост населения: он составлял около четырех процентов в год. Высказывались также предположения (хотя прямые доказательства и отсутствуют), что между 800 и 750 гг. до н. э. население Аттики увеличилось вчетверо, а за последующие полвека снова почти удвоилось.

Все жители по-прежнему делились, согласно иерархическому ряду, на родовые группы, возникшие в древнейшие времена, и возводили свое происхождение к тем первым поселенцам, которые будто бы пришли вместе с мифическим Ионом в здешние земли. Группами этими были: ????? (ойкос, семья), ????? (генос, род), ??????? (фратрия, братство) ???? (фила, племя) — своего рода окружные оборонительные стены (хотя местами налагающиеся друг на друга), за которыми человек был укрыт от внешнего мира. Существует одна теория, согласно которой такое родовое членение и его звенья были позднейшими искусственными образованиями. Однако уже гомеровские поэмы содержат свидетельства о подобных племенных объединениях в древности. Разумной гипотезой представляется следующая: среди древнего населения Аттики существовало разделение на эти родовые группы, а после смут и разрушений 1200–1000 гг. до н. э. именно они пришли на смену рухнувшему политическому строю, превратившись в определяющий элемент общества. Кровное родство было главной социальной составляющей в Афинах древнейшего периода — иными словами, в Афинах раннего железного века. Однако нельзя с точностью утверждать, что это было микенским наследием, потому что подобная структура не приносила бы особой пользы во времена микенских царей, куда более могущественных.

Важнейшей из этих постмикенских родовых единиц был ?????, или семья — основное объединение, на которое во многом опиралось устройство жизни в целом, владение собственностью (главы семейств, в большинстве своем, были землевладельцами, а тем самым и кормильцами) и поддержание преемственности. ????? включал более или менее обширное число домочадцев, а в хозяйствах побогаче в него входил и ряд иждивенцев — как рабов, так и свободных. Семья была экономическим и физическим выражением рода — геноса. Род же состоял из нескольких семей (а в ряде случаев, возможно, из одной большой семьи, включая взрослых сыновей с их женами), возводивших свое происхождение к общему предку (хотя с очень ранних времен в него стали допускать и неродственников) и связанных между собой отправлением одних культов. Неясно, были ли в древности все афиняне членами какого-либо рода; может быть, и нет: ведь все эти ????, безусловно, оставались уделом знати, а вначале, наверное, их состав только ею и ограничивался. Все браки устраивались главами этих родов, которые впоследствии — хотя прежде они и не имели веса в афинских или других греческих законах (Гомер их не упоминает), — стали влиятельнее, нежели ойкосы, и решали многие важные дела, заключая союзы или вступая в соперничество.

Что касается фратрий — в каждую из них входило, как представляется, около тридцати родов, — то они появились достаточно рано (об этом можно судить по упоминанию в Илиаде), сперва, вероятно, как военное объединение, «кровное братство». Это было очень древнее явление, хотя в сохранившихся текстах на микенском линейном письме Б слово «фратрия» и не встречается. Итак, если представить структуру этого догородского племенного мира в виде перевернутой пирамиды: ойкос — генос — фратрия, то фратрия окажется на ее вершине, выше нее будет только само племя. Общая численность одной фратрии была, вероятно, сравнима с численностью жителей деревни или городского квартала.

Начиная с VIII века до н. э. фратрии обретают все большее значение, начинают играть важную роль в жизни любого афинянина и становятся главным очагом его деятельности. Каждое общественное объединение, начиная от ойкоса и ге-носа, было также религиозным союзом (и чтило какого-либо собственного героя, давшего ему имя). Поэтому каждая фратрия ежегодно справляла празднества (Апатурии), дабы почтить покровительствующие божества (Зевса-Фратрия и Афину-Фратрию) и принять в свое общество новых членов. Причем фратрии пополнялись не только за счет представителей собственных ????, которые звались ???????? (геннеты, родичи): на определенной стадии они стали допускать в свои ряды значительное количество посторонних, незнатных служителей и последователей — крестьян, ремесленников и «сомнительных» граждан, то есть не имевших родословной ни в одном из ???? (а следовательно, не имевших и хорошей пахотной земли); ибо, невзирая на множество других объяснений, именно этот наружний слой представителей фратрий и представлял, очевидно, ту категорию граждан, которую афинские писатели называли оргеонами (????????).

В каждой из четырех афинских фил, или племен, было по три фратрии (отсюда еще один загадочный термин трит-тия —???????, «треть», — который, по-видимому, вначале служил синонимом «фратрии» в территориальном значении и употреблялся в целях местного управления). Обе формы объединения, фратрия и фил а, упомянуты рядом в Илиаде⁷. Филы с теми же именами (примечание 4) существовали также в ионийских городах Малой Азии; они соответствовали четырем культовым прозвищам Зевса. Филы, возглавлявшиеся собственными племенными вождями, служили родственными объединениями, а их древнейшее назначение (отраженное у Гомера) было сродни военным общинам; маловероятно, что они когда-либо носили исключительно местный или географический характер.

Согласно преданию (а ему представляется разумным довериться) жившие в Аттике и в Афинах племена сплотились под властью единого царя из династии Медонтидов, который вел свой род от Медонта, сына мифического Кодра. Вместе с тем гражданское устройство населения в первое время отличалось примитивностью, являя собой лишь ряд политических, юридических и религиозных союзов между филами, фратриями, родами и семьями, о которых шла речь выше. Царю же полагалось поддерживать их единство, насколько это было в его силах, — хотя, несмотря на свой авторитет и формальное главенство по отношению к «царям» всех четырех фил, он оставался фигурой менее величественной, нежели микенские владыки прежних эпох. Однако к 700 г. до н. э., как и в прочих краях греческого мира (но не везде, так как еще продолжали существовать этносы (???? — «племена»), внегородские родовые объединения), такая рыхлая структура преобразовалась в более тесно увязанную гражданскую систему, присущую полису, хотя, собственно, город Афины начал по-настоящему разрастаться лишь почти столетие спустя; но даже тогда его население едва доходило до 10 тысяч человек.

Судя по позднейшим рассказам (вполне правдоподобным), афинская монархия Медонтидов постепенно уступила власть группе знатных сановников. По-видимому, началось это с того, что править наравне с царем был назначен полемарх (?????????? — военачальник), а позднее царь оказался в подчинении у архонта (????? — правитель), ведавшего гражданскими делами. Впоследствии, как считалось (хотя точный ход событий, обрисованный античными авторами, и вызывает сомнения в подлинности), царь Акает вовсе уступил свою самодержавную власть архонту (позже именовавшемуся «первым архонтом»), назначавшемуся пожизненно⁸ (хотя при этом сохранялась особо должность царя-архонта, отвечавшего за религиозные дела). Следующий шаг был сделан в середине VIII века до н. э., когда пожизненная должность архонта сменилась десятилетним сроком службы. Позднее (в 683–682 или 682–681 гг.? до н. э.) архонта стали выбирать уже ежегодно.

К этому времени многочисленные обязанности, прежде возлагавшиеся на одну особу — монарха, — оказались распределены между первым архонтом, царем-архонтом и полемархом. Должности первого архонта и полемарха были выборными; выбирали их «по благородству происхождения и по богатству»⁹. Первый архонт (иначе, архонт-эпоним, так как его именем назывался год его правления) обладал верховной властью и являл собой средоточие политических прений и борений. Военачальник, или полемарх, занимал третью ступень сверху, так что управление государством почти свелось к гражданским делам. Ко второй половине VII века до н. э. а может быть, еще раньше, к этим трем архонтам добавилось еще шестеро. Эти тесмотеты (??????????, то есть «законодатели») понадобились ввиду роста численности (и склонности к тяжбам) афинского населения. С тех пор в Афинах ежегодно заново избирались девять архонтов (????????).

Они совещались с Ареопагом — высшим судом, гордившимся тем, что его будто бы учредили сами боги. Его членами становились пожизненно. Это были евпатриды (??????????, «благородные»): в некоторых греческих государствах в эти древнейшие советы допускались только главы семейств, — но истинно ли это для Ареопага VII века до н. э., остается неясным. Назначение другой сходки — народного собрания (????????), включавшего всех граждан полиса, оставалось в ту пору размытым и во многом формальным, так как за ней не было решающего голоса.

На протяжении этого периода, ознаменовавшегося политическим развитием, искусство тоже не стояло на месте. Первым мастером в афинской (протоаттической) вазописи стал Аналат (ок. 700 г. до н. э.); позже работал вазописец Несс (ок. 620 г. до н. э.). Обратившись к достижениям коринфской ориентализирующей керамики и к чернофигурной технике, эти художники порвали со строгой геометрикой и дали прорваться наружу собственной яркой индивидуальности — мощной и напористой, пусть еще несколько грубоватой.

Приблизительно в. 632 г. до н. э. (по другой версии, после 621 г. до н. э.) влиятельный евпатрид Килон (зять Феагена, диктатора Мегар) дерзнул было совершить автократический переворот в Афинах, напав на Акрополь. Его попытка провалилась, а сам он был убит, — вероятно, из-за того, что афинян возмутила поддержка, оказанная ему из Мегар. Вполне возможно, Килон отстаивал радикальные взгляды и надеялся, что ему сыграет на руку недовольство граждан текущей аграрной политикой (об этом подробнее в разделе 3); но, если это было так, то он действовал преждевременно, так как афиняне, в большинстве своем, еще не разделяли такого радикализма. И в любом случае его неудавшийся переворот не был изначально вдохновлен демократическими идеалами, а скорее, явился результатом жарких схваток между аристократами — главами различных кланов евпатридов. Когда мятеж был раздавлен, сообщники Килона укрылись в храме — неприкосновенном убежище, — но были убиты по повелению другого влиятельного рода, Алкмеонидов. За такое святотатство их изгнали из Аттики. Позднее враги отзывались об Алкмеонидах как об «аристократах-разбойниках», хотя их кровожадность, возможно, оказалась достаточно типичным проявлением ненависти, которую питали друг к другу вожди враждующих кланов.

Так или иначе, наступила тревожная пора смут. Как бы ни обстояло в действительности с «радикализмом» Килона (или клана Алкмеонидов), по-видимому, афинские граждане, знавшие о том, что в других краях греческого мира уже записывают законы (сперва, очевидно, на Крите, а затем в Южной Италии и на Сицилии), с возраставшим недовольством переносили правление евпатридов-тесмотетов и судей с их произвольными устными решениями, не закрепленными никаким писаным законодательством. Ибо в 621–620 гг. до н. э. граждане поручили некоему Дракону (иначе называемому Драконтом) кодифицировать афинские законы. Это не обязательно означает, что он был избран архонтом: может быть, он просто получил особое личное назначение на должность законодателя, как это уже случалось ранее в Локрах Эпизефирийских, в Катане и других полисах.

Драконовский свод законов, не вылившийся в «конституцию» (представление, согласно которому он ввел нечто подобное, возникло позже и является анахронизмом), порой истолковывали как попытку евпатридов заглушить народный ропот, которым дерзнул было воспользоваться Килон. Мы не можем быть уверены в истинности такого мнения, и все же благодаря законам Дракона был сделан важный шаг вперед, по крайней мере в одном отношении, — а именно, в своем определении смертоубийства. Ибо в этих законах впервые появилось понятие умысла (как явствует из повторного обнародования свода в V веке до н. э.)¹⁰: таким образом, было проведено разграничение между преднамеренным и случайным убийством, или убийством, совершенным при смягчающих обстоятельствах. Так Дракон положил начало государственному вмешательству в кровавые родовые усобицы. Ранее они затрагивали исключительно отдельные кланы и семьи и «доставались по наследству» родичам жертв, — отныне же государство попыталось взять на себя главенствующую роль в усмирении вражды, провозгласив, что подобная резня оскорбительна для чтимых общиной богов, и объявив всякого злодея, пролившего кровь, нечистым в религиозном смысле.

Но другие драконовские меры показались позднейшим поколениям чересчур суровыми: говорили, что его законы «на-писаны кровью». Так, кража капустного кочана каралась казнью. Вдобавок его долговое право действовало© неодинаково для благородных и низкородных — для геннетов, то есть членов клана, с одной стороны, и оргеонов, то есть их «прихлебателей», — с другой стороны. Если знатные люди становились должниками (о чем речь еще пойдет в разделе 3), их, по крайней мере, не продавали в рабство, — каковая участь, по словам Плутарха, выпадала беднякам¹¹.Но сколь бы жестокими ни были эти наказания (даже если они не превзошли в жестокости прежние), — важнейшей особенностью законов Дракона стало то обстоятельство, что их суровый свод был наконец записан. Тем самым он (быть может, сам того не желая) привлек к ним общественное внимание, и при таком ослепительном освещении их угрюмое правосудие не могло не показаться вопиющим пережитком мрачноватой древности.

За тот период, что ныне подходил к концу, Афины оставили довольно тусклый след в греческой межполисной истории. Одно время они входили в Калаврийский союз (о. Калав-рия — ныне о. Порос, расположенный к востоку от берегов Арголиды — Глава III, примечание 2) — после того, как утратили былое морское могущество (после 730 г. до н. э.) из-за вражды с Аргосом и утверждения морского надзора над Сароническим заливом островом Эгиной (см. конец настоящей главы). В отличие от множества других полисов, Афины не выводили колоний, — возможно, из-за того, что сравнительно обширная площадь Аттики долгое время позволяла избежать нехватки земли. Но как показал разразившийся долговой кризис, этому относительно спокойному положению уже грозила опасность. К концу VII века до н. э. аттическое население заметно увеличилось (пусть и не настолько, чтобы множество жителей стало сниматься с обжитых мест в поисках лучшей доли на чужбине). Поэтому потребовалось принять новые меры, чтобы прокормить людей. На деле это означало, что следует во что бы то ни стало взять под контроль хлебный путь, тянувшийся от Понта — Черного моря — и Пропонтиды (Мраморного моря — Глава VIII, раздел 2).

И вот что афиняне предприняли. Собрав войско во главе с олимпиоником Фриноном, они захватили город Сигей (возле нынешнего Енишехира) в Троаде (северо-запад Малой Азии), расположенный рядом с плодородными землями и занимавший стратегически выигрышное положение к югу от входа в Геллеспонт (Дарданеллы). Захват Сигея вызвал продолжительную войну с Митиленой (на Лесбосе); митиленский властитель Питтак сразил Фринона в единоборстве. Однако Периандр, коринфский диктатор, решил спор в пользу Афин, хотя окончательно водвориться в Сигее афинянам удалось лишь спустя полвека.