Глава 3. СОЛОН

Впервые о Солоне стало слышно в связи с тем, что Афины, завершив подчинение материковой Аттики присоединением Элевсина, возгорелись желанием завладеть еще и весьма выгодно расположенным соседним Саламином. Этот остров, находящийся прямо напротив элевсинского побережья, был необходим афинянам, дабы единолично пользоваться его гаванями и якорными стоянками, превратив остров в «конечный пункт» своего хлебного пути, тянувшегося из Причерноморья¹^. Но Саламин, хотя о его ранней истории сохранились противоречивые мнения, принадлежал Мегарам (Глава III, раздел 5), отобравшим его у Эгины (примечание 45), — поэтому Афинам (с которыми у островного пиратского населения имелись давние связи) теперь пришлось втянуться в борьбу с мегарянами за обладание островом. Но, вероятно, их успех оказался в лучшем случае временным, так как несколько лет спустя Солон принялся побуждать разочарованных и павших духом сограждан вновь устремиться на войну за желанный остров¹⁶.

Солон — первый из древнейших греческих государственных деятелей, чьи собственные слова дошли до нас доподлинно: он оставил величавые, звучные и тревожные стихи, напоминающие пророчества оракула¹⁷. Солон, глубоко взволнованный событиями своей эпохи, воспользовался поэтическим даром, чтобы высказать свои политические убеждения. Возможно, он декламировал свои элегии на аристократических пирах — симпосиях, где подобные дела вполне могли служить предметом споров. Солон был ярким мыслителем, которому удалось стать и смелым пропагандистом. Он имел явно благородное происхождение, но скромный достаток: согласно традиции и судя по его путешествиям и экономическим реформам, он был купцом — человеком новой породы, аристократом из рода землевладельцев, пустившимся в торговую деятельность.

Однако действительный ход его жизни восстановить трудно: уже к V–IV векам до н. э. его личность обросла легендами; вразрез с исторической истиной его превозносили или порицали за достоинства и недостатки демократического правления уже этих позднейших эпох. Тем не менее попытаемся выяснить, что же он сам совершал и думал в действительности, — и хотя наш лучший источник, Плутарх, писал спустя почти 800 лет после эпохи Солона, все же не стоит выказывать излишний скептицизм. По-видимому, аграрные затруднения, накопившиеся за предыдущие годы, вылились наконец в кризис, сопровождавшийся соперничеством между могущественными родами. Некоторые из этих кланов выступили с чересчур смелыми или необдуманными посулами перед роптавшими бедняками, так что остальные дома обратились за помощью к Солону, дабы тот избавил их от полного хаоса в земельных отношениях и предотвратил диктаторский переворот. Так этот исключительный человек — мыслитель, поэт и делец в одном лице — был назначен главным архонтом — если верить античной традиции, в 594/593 или 592/591 гг. до н. э. (Высказывались также настойчивые предположения, что Солон занимал какую-то особую должность, ввиду чего пик его законодательной деятельности следует отнести к 580/570 гг. до н. э. Однако доказать это невозможно.)

Аттика действительно переживала тяжелую пору в аграрно-хозяйственной жизни и, вероятно уже была на грани гражданской войны. Главные причины такового кризиса уже были изложены. Земельные угодья сосредоточились в руках зажиточного меньшинства, тогда как население продолжало расти, и многие имения дробились между сыновьями до тех пор, пока эти наследные владения не превращались в скудные лоскутки земли, не способные прокормить хозяев. Бедняки продолжали нищать, тщетно возделывая бесплодные окраинные наделы, вжатые в холмные подножья. Воцарилось тягостное уныние, а несколько неурожайных лет сделали такое положение вконец невыносимым.

Главное бедствие заключалось в том, что разорившиеся граждане (зачастую эти люди скатывались к той установленной Драконом черте, когда невыполнение обязательств приводило к немедленному закабалению) были вынуждены занимать зерно у своих богатых соседей. Тогда они становились ёкттщороц «шестидольниками». Это понятие, вокруг которого велось немало споров, вероятно, означает, что из-за долгов земля таких людей переходила в собственность заимодавцев. Последние водружали на участках, таким образом приобретенных, деревянные или каменные закладные столбы (брог) — в знак того, что сам земледелец, угодивший в кабалу (а заодно и все его семейство), находится во власти заимодавцев до тех пор, пока не выполнит своих обязательств. Но и это еще не все: заимодавец позволял должнику продолжать возделывание этой земли лишь при условии, что он будет отдавать ему одну шестую урожая (отсюда и прозвание — «шее-тидольник»). Это была весьма обременительная повинность особенно если земля у должника была худая, так что и десятая часть (десятина) показалась бы суровым оброком, — и особенно после того, как появление писаных (драконовских) законов породило было радостные надежды, а многие другие граждане заметно поправили свои дела благодаря прибыльной чужеземной торговле.

Но Солон с большой жесткостью применил свою власть. Он отменил все долги, залогом которых стала земля или личная свобода, и впредь воспретил давать взаймы под залог свободы: так все формы долгового рабства были упразднены. Те, кто лишился своих наделов, получили их обратно. Солон сам скажет о своей заслуге:

Я убрал позор

Повсюду водруженных по межам столбов.

Была земля рабыней, стала вольною¹⁸.

К тому же он приказал разыскать и выкупить всех проданных в рабство, куда бы их ни угнали. Солон также «урезал долю прироста»¹⁹ — иными словами, ограничил ссудный процент до приемлемого уровня.

Солон добился удивительных результатов. Но он прекрасно понимал, что ему удалось это лишь благодаря хитрому подспудному компромиссу — маневру проницательного и бдительного распорядителя.

Я меж народом и знатью, щитом прикрывая обоих,

Стал, — и ни тем ни другим кривдой не дал побеждать, —

заявлял он сам; и вот теперь многие «затаили обиду»²⁰. Он приструнил алчность богачей-заимодавцев, и они понесли немалые убытки, что, разумеется, не могло прийтись им по нраву. Вместе с тем вполне возможно, что он спас их от куца горшей участи, ибо не допустил полного передела земли на основе всеобщего равенства, — а именно этого требовали его сторонники-бедняки (как и в других греческих краях).

Ибо Солон, насколько можно судить по сохранившимся скудным свидетельствам, был по своим убеждениям одним из величайших в истории ревнителей умеренности. Он хотел устранить несправедливость, но избегал обеих крайностей, — а это роль чрезвычайно трудная и неблагодарная, как и поныне ежедневно показывает история. Однако следует добавить, что эта его тяга к умеренности — пусть он и отказал беднякам в радикальном переделе земли — в конце концов привела к своего рода общественному перевороту, в ходе которого свободное крестьянское большинство, былые жертвы угнетения, составило основу афинского общества, остро сознававшую свои личные права. Не нужно отрицать, что именно к этому к стремился Солон. Он не предвидел лишь одного следствия: вызволение из кабалы всех ёкт^юрсн. поставило в большое затруднение заимодавцев, разом потерявших даровую рабочую силу Им оставалось только ввозить из чужих краев огромное количество рабов, — хотя это явление стало ощутимо сказываться лишь много лет спустя.

Забота Солона о простых гражданах проявилась и в иных областях. Он был первым, кто наделил каждого гражданина правом возбуждать судебное разбирательство. Так, в ход тяжбы могла вмешаться третья сторона, защищая того, кто понес обиду, и «обида каждого стала общим делом». Здесь следует отметить одну чрезвычайно значимую подробность: вмешивающееся лицо имело право действовать независимо от своего семейства или рода. Старинные кровнородственные узы, подточенные и ранее, отныне заметно ослабли. По-ви-димому. они ослабли и еще в одном звене, ибо, желая упрочить драконовские меры, согласно которым пеню за убийство должно взыскивать государство, а не семья или род убитого, — Солон вовсе запретил семье жертвы убивать убийцу; взамен она должна была возбудить судебный иск весьма сложного свойства. Правда, здесь дело далеко не продвинулось: общественная власть оставалась еще довольно слабой. Зато был сделан важный шаг, призванный укрепить ее могущество.

Однако Солон отнюдь не задавался целью ослабить все кровнородственные связи. Напротив, отлучив, с общего согласия, родичей от расправы над убийцами, в другом отношении он явно стремился возвысить и упрочить роль семьи. Ибо некоторые из его постановлений (если Плутарх прав, приписывая Салону их авторство) свидетельствовали о намерении защитить семейную собственность. В частности, Солон провел закон относительно категории женщин, которых в Афинах называли еткХцрог. Как уже говорилось в Главе I, это были девушки, не имевшие братьев. Такая единственная наследница становилась «предметом спора» (ётйбисо^). Иными словами, ей надлежало выйти замуж за ближайшего родственника по отцу — согласно установленному порядку первенства, начиная с его брата. Такое положение вещей ясно показывает, сколь беззащитную роль отводило афинское государство женщинам, — особенно в ту пору, когда окрепшие демократические настроения стали навязывать большинству общественные нормы, опиравшиеся на подобные ограничительные меры. Хотя и здесь, как в прочих местах, у женщин, благодаря их ведущей роли в некоторых религиозных празднествах²¹, оставалась спасительная отдушина. Афинские поэты — трагики и комедиографы — вскоре примутся свободно рассуждать о бесчисленных парадоксах женской натуры.

Итак, Солон отнюдь не выказал себя освободителем женщин, и, вероятно, он разделял общее мнение касательно того, что их следует держать в узде. Вместе с тем, по словам Плутарха, он тщательно пекся об их семейных обязанностях. В частности, он ввел правило о непременном завещании, так что отныне должны были появляться распоряжения относительно браков ётик>лро1. Он не разрешал усыновлять мужчин из других семей, ибо те не прочь были воспользоваться этим, в надежде заполучить богатую наследницу — ёя1кХтро<;. Более того, он отвадил от подобных браков и стариков, которые стремились завладеть имуществом жены, но не способны были произвести потомство. Для этого Солон прибег к довольно странному способу: он как будто постановил, что муж любой Ешккт^рос, должен спать с ней не менее трех раз в месяц, а если он окажется неспособным на это, то ей позволяется разделять ложе со следующим за ним родственником, дабы обеспечить наследников для ее (точнее, для отцовского) ойкоса.

Солон не стремился предоставлять женщинам свободу, но он сумел обернуть существующие обычаи к наибольшей выгоде, а именно — не дал пресечься тем родовым линиям, которые иначе бы непременно затухли. Его законы и вправду свидетельствуют о том, в чем он усматривал драгоценное назначение женщины — в поддержании ею кровного преемства, передаче семейного имущества, а тем самым и сохранении общественного порядка.

Возможно, те меры, что он принял, дабы алчные старцы не проникали в чужие семьи и не расстраивали браков, отчасти должны были предотвратить межсемейную рознь, которая нарушила бы городской покой. Вполне вероятно, что он руководствовался тем же побуждением, учреждая дома разврата и завозя в них специально купленных женщин. Правда, не исключено, что его внимание к женщинам носило несколько отрешенный характер, йбо его поэзия обнаруживает определенную наклонность к педерастии, которая едва ли сводилась исключительно к литературной условности²². Но, как бы то ни было, Солон (как говорили, вслед за Драконом)

принял закон, ограждавший мальчиков от сексуального насилия. Передавали также, что он позаботился и об их воспитании, обязав по закону каждого гражданина обучить сыновей грамоте. К этому времени Афины, первыми среди греческих городов, вытеснили в школьной системе воинскую выучку с первого места на второе.

Подобные постановления касательно семейных дел заняли видное место в обширном своде — настоящей лавине — Со-лоновых законов, который, очевидно, был задуман как исчерпывающая кодификация права. Это важнейшее свершение Солона в течение долгих веков продолжало служить свою службу. Подобно законодателям-предшественникам — появившимся прежде всего на Крите и в италийских Локрах, — он, должно быть, видел свою задачу в записи обычного права²³. Но, как и везде, сам этот процесс (например, в случае с реформой долговых отношений, не входившей в свод законов) неизбежно толкал общество в сторону реформ.

С той же целью Солон учредил и Гелиэю (пАла1а), которой он отводил весьма важное место. Это слово вначале означало «собрание», теперь же оно стало относиться к афинскому народному собранию (которое существовало уже давно, но носило несколько призрачный, формальный характер и было лишено власти), или, быть может, к определенной части его представителей, проводившей судебные заседания и выслушивавшей прошения отдельных граждан, несогласных с решениями и приговорами, вынесенными государственными чиновниками²⁴. Вероятно, вначале эти разбирательства касались только смерти, изгнания и утраты гражданских прав; неограниченное право обжалования любых вопросов являло бы демократический идеал, о котором в ту пору никто еще не мечтал. Тем не менее начала демократического правосудия были заложены, ибо стал очевиден важнейший принцип: пострадавший может обратиться напрямую к своим согражданам для восстановления справедливости²⁵.

Солон воспользовался и своим прежним опытом купца, поощряя сельское хозяйство. Он стал поощрять производство оливкового масла, вероятно, преследуя политику «возвращения к земле» и к тому же желая надежнее оградить производителей масла от угнетения. Согласно Плутарху, имелось и еще одно соображение: вывоз масла пришлось увеличить для того, чтобы платить за привозное зерно, в котором все больше нуждалась Аттика. Однако вывоз всех остальных сельскохозяйственных продуктов был запрещен (особенно это касалось зерна), — чтобы их случайно не продали возможным врагам — Эгине и Мегарам. Солон покровительствовал также торговле и ремеслам, обязав всех отцов обучать сыновей своему уменью.

Вдобавок Солон начал поощрять метэков (????????) — постоянных переселенцев, чьи ремесленные навыки могли теперь сослужить полису бесценную службу. Этот обширный слой чужестранцев (по большей части, тоже греков из других полисов), лишенных гражданства (как рабы и женщины), обладал тем не менее признанным статусом в аттической общине, пользовался покровительством закона, выплачивал умеренный налог и, наравне с афинскими гражданами, нес военную службу (в мирное время — добровольную). Вместе с тем метэкам не позволялось иметь во владении землю. Поэтому они занимались ремесленным производством, а вывоз этих товаров, наряду с вывозом масла, уже позволял метэкам занять заметное место в жизни города с его портом. Солон понимал, какую пользу приносят эти люди (и даже даровал нескольким метэкам гражданство).

Едва ли можно назвать Солона «политэкономом» в современном смысле слова, — ибо, ратуя за сохранение старинных нравственных и религиозных ценностей, он взваливал все беды общества на Корысть и Кривду — полубожественные олицетворения людских пороков. В то же время то обстоятельство, что Солон питал интерес к торговле и сам, несмотря на знатное происхождение, ее не чуждался, наложило особый отпечаток на этот род деятельности. Не представляется разумным сомневаться, ставил ли он себе целью процветание города в ремеслах и торговле: безусловно, именно благодаря его мерам полис сделал огромный скачок в этом направлении.

Солон произвел также (возможно, на втором этапе своей деятельности) ряд законодательных преобразований, которые — несмотря на пелену позднейших искаженных пересказов — явно имели огромное значение как для той эпохи, так и для грядущих времен. Для начала Солон ввел имущественный ценз, разделив всех граждан на четыре разряда (????): пен-такосиомедимны (??????????????????) — люди, чья земля давала ежегодно не менее пятисот медимнов зерна или равной меры прочих продуктов; всадники (??????) — граждане, которые были в состоянии держать собственных лошадей для военной службы; зевгиты (????????) — что-то вроде «крестьян» (возможно, их прозвание происходило от слова ?????? — «упряжка волов»), — получавшие от двухсот до трехсот мер жатвы; и наконец феты (?????), беднейшая категория граждан, в основном поденщики, наемные работники²⁶. Первый из этих разрядов стал новшеством; его составляла немногочисленная, но явно влиятельная группа отчасти знатных, отчасти незнатных богатых (или сравнительно богатых) людей, что отражало рост достатка в течение недавних лет. Остальные категории, в том или ином виде, существовали издревле; теперь же Солон окончательно распределил их по ступеням новой сословной лестницы.

И вновь он добился «внепартийного» равновесия между крайностями консерватизма и излишнего новаторства. Проведенная им классификация носила консервативный характер, вполне отвечая старинным аристократическим представлениям о том, что каждому должно знать свое место, и являла образцовый пример эвномии — благочиния и твердого правления. О насильственных диктаторских мерах не могло быть и речи: «Я не хочу ничего силой тиранской вершить»²⁷. Вместе с тем построив новую иерархию на основе тимократии, то есть избрав в качестве главного критерия достаток, а не происхождение, Солон создал понятие безличного государства (в противовес прихотливому самовластью знати) и тем самым заметно подточил господство евпатридов — причем без всякого сожаления, так как во многих из них видел людей беспощадных.

Даже феты — пусть они были слишком бедны, чтобы иметь собственное оружие и доспехи, пусть они были отлучены от любых государственных должностей, — даже они теоретически наделялись правом участвовать и голосовать в Народном собрании и заседать в суде присяжных — гелиэе. В какой мере и начиная с каких пор они стали пользоваться этим правом на деле, остается неясным. Однако сам по себе такой шаг — включение беднейшей категории жителей в политическое сообщество — по-видимому, был афинским новшеством, которому другие города, насколько нам известно, не спешили последовать. Что касается зевгитов, этого «среднего сословия», то им отныне был открыт путь к правительственной службе. Очевидно, высшие государственные должности, распределявшиеся между девятью архонтами (и пожизненное участие в заседаниях древнего Ареопага, которое предусматривалось по окончании срока их службы), — по-прежнему могли занимать представители лишь двух высших разрядов (или даже, вплоть до 487/486 гг. до н. э., только первого разряда), — опять-таки, заметим, по праву достатка, а не происхождения.

Но особенно важным обстоятельством стало то, что зев-гитам, по-видимому, разрешили заседать в другом, новом совете — буле (?????). Этот совет, состоявший из четырехсот человек (по сто от каждой филы), будто бы был создан Со-лоном: так считалось с конца V века до н. э. (а возможно, и много раньше). И хотя предпринимались усиленные попытки, особенно за недавние годы, опротестовать такой взгляд как позднейшие измышления местных хронистов-атфидогра-фов, стремившихся «изыскать» почтенный прецедент для созданного впоследствии Совета пятисот (Клисфеном — раздел 5, ниже), — мнение о том, что Совет четырехсот учредил именно Солон, все же можно считать приемлемым. При том, что позднейшие афинские писатели действительно были горазды на такие «подтасовки», — в данном случае едва ли что-либо подобное было совершено и встречено всеобщим доверием, будь оно отъявленной ложью.

Итак, допустим, что Солон учредил новый Совет четырехсот. В чем же заключались его задачи? Остается признать, что это нам неизвестно — хотя совет этот и называли одним из «двух якорей государства»²⁸. С определенностью можно лишь сказать, что он помогал Ареопагу поддерживать порядок в городе, и в то же время ограждал афинян от излишне суровых решений этого аристократического суда, ограничивая его повседневные полномочия (хотя Ареопаг продолжал проводить испытания «на благонадежность» среди должностных лиц и проверять их отчеты — ????????? ???????, вплоть до 462 г. до н. э.). Учредив новый Совет, Солон, должно быть, помнил о спартанском прецеденте.

Мы не знаем, был ли уже Совет четырехсот, как позднее Совет пятисот, пробулевтичен (то есть выносил ли предварительные постановления для Народного собрания [экклесии]). Но вполне возможно, что этих четырехсот избирало именно Народное собрание, уже превратившееся в силу, с которой нужно считаться (хотя представление о народовластии внедрилось отнюдь не во все умы). Это явно признал Солон, коль скоро сам он провозгласил, что ?????, или «народ» (здесь — синоним Народного собрания) вполне достоин ???? — «чести», или привилегии²⁹, то есть является подлинной политической силой, — так что у всех его сторонников из народной среды, присполненных надежд, имелись основания для удовлетворения. Солон снова показал себя образцовым мастером на компромиссы. И снова, благодаря такому сохранению равновесия между стариной и новизной, он дал этой новизне ход, словно перекинув мостик к политической философии будущего, в рамках которой предстояло расцвести демократическому строю.

Салон не чуждался телесных радостей, ценил красоту юношей и женщин, почитал за счастье иметь сыновей, дру-зей-чужеземцев, добрых коней и охотничьих псов. Но знал он и то, что все это не в силах отвратить болезней и смерти, которая бесшумно настигла его в возрасте восьмидесяти лет. Он чрезвычайно гордился тем, что, невзирая ни на какие уле-щения, отказался стать тираном Афин³⁰. Он хотел, чтобы народ был доволен жизнью, но не хотел ни приказывать ему, ни внушать, как должно достигнуть такого состояния: народ должен понять это сам.