Глава 3. ПРИЧЕРНОМОРЬЕ: СИНОПА, ИСТРИЯ, ОЛЬВИЯ

Греки называли Черное море Понтом Эвксинским (Ей^тчх;), го есть «гостеприимным», хотя считалось, что это эвфемизм, заменивший более раннее название — Понт Аксинский СА?е-то есть «негостеприимный». Но не исключено, что новое название было искажением какого-то негреческого слова, означавшего «темный» или «северный». В мифологии море было знаменито благодаря истории об аргонавтах, изложенной в эллинистической эпической поэме Аполлония Родосского, но отражавшей морские географические исследования (в поисках меди?), которые восходили ко II тысячелетию до н. э.

К 800 г. до н. э. ионийцы и другие восточные греки уже знали кое-что об обычаях племен, населявших берега Понта, и гомеровские поэмы обнаруживают смутное знакомство с его южной кромкой. Но достоверные сведения об этих краях появились у греков лишь в VII веке до н. э… В ту пору милетяне настолько освоились в Черном море, что практически превратили его в «собственный водоем» (Глава V, раздел 2).

Войдя в море, они, по-видимому, в первую очередь обратились к его южному побережью: оно было доступнее остальных, потому что течение здесь устремляется вдоль берега на восток. За приморской полосой северной Малой Азии, которую они принялись заселять, начинались глубинные земли, тоже носившие название Понта. Там обитали разноязычные племена негреческого происхождения, объединявшиеся в крупные независимые храмовые сообщества, которыми управляли жрецы с помощью «священных рабов» (иеродулов). Понт, область плодородная и хорошо орошаемая, обладал мягким климатом в поймах Галиса (Кызыл-Ирмак) и Ириса (Ешиль-Ирмак) и в прибрежных равнинах. Здесь в изобилии произрастали зерновые культуры, разнообразные плоды и орехи, имелись и тучные пастбища. Ближайшая из параллельных горных цепей в глубине области одаряла поселенцев строевым лесом для кораблей. Кроме того, здешние склоны были богаты железом, которое добывали халибы — по преданиям, первый в мире народ, постигший обработку металлов²⁵.

В срединной точке этого побережья милетяне основали Синопу (совр. Синоп). Имевшееся здесь ранее поселение занимало полуостров или мыс, а обитателями его были местные понтийцы — пафлагонцы, возможно, вперемешку с фригийцами (Приложение 1). Но в одном важном вопросе мнения античных авторов разделялись: пришли ли милетяне в Синопу — а иными словами, начали ли они колонизацию Причерноморья, — ок. 756 г. до н. э. или ок. 631 г. до н. э.? Имеющиеся свидетельства запутанны — Евсевий предлагает обе даты, — но вполне вероятно, что какие-то выходцы из Милета, а быть может, и из других мест, действительно учредили здесь торговый пост (вроде тех, что существовали в Кампании и Сирии) в период, соответствующий более ранней дате. Передавали, что они явились под началом некоего Габ-ронда. Но этот эмпорий — если он и вправду существовал — позднее разрушили киммерийцы (Приложение 1), а уже позднее, ок. 631 г. до н. э., группа милетян во главе с изгнанниками Коем и Кретином заново основала здесь колонию.

Синопа имела большие запасы пресной воды и могла выращивать собственные маслины — в отличие от прочих понтийских городов, кроме Амиса. Она располагала сельскими угодьями и лесом и имела доступ к серебряным и железным рудникам в глубинных областях. Местные находки — фригийские вазы — подтверждают такую связь с малоазий-скими внутренними районами. К тому же город прославился своим суриком, или рДтск; — иначе, «синопской глиной», рыжей охрой или бурой окисью железа, — который шел на покраску кораблей. Сюда же его доставляли из Каппадокии, хотя неясно, когда именно была налажена торговля этим красителем.

Но, в любом случае, всякое сухопутное сообщение было для Синопы нелегким, сильнейшей же опорой для нее служили две глубоководные гавани. Эти порты считались чуть ли не лучшими в округе на много километров, и синопиты богатели на ловле тунца. Кроме того, колония располагалась в такой точке, откуда лежит кратчайший путь до противоположного берега Черного моря, и поэтому ее граждане без труда контролировали движение судов через свои воды.

Судя по товарам, вывозившимся в самые разные края, в Синопе изготовляли множество амфор, которые недавно подверглись тщательному исследованию (как и местные надписи). Сосуды, найденные в местных захоронениях, происходили по большей части из восточногреческих городов, хотя попадалась и коринфская утварь начала VI века до н. э… В области словесности связи с греческой культурой тоже бережно сохранялись: известно, что здесь было в чести изучение гомеровских поэм — по крайней мере, в отдельные периоды синопской истории²⁶.

Трапезунт (Требизонд, Трабзон), расположенный к востоку на том же побережье, возвышался на прибрежном горном отроге у подножья Париадр. Его основание — как и основание его метрополии Синопы, согласно одному из рассказов Евсевия, — возводят к 756 г. до н. э. Из этого следует вывод, что и здесь еще в VIII веке до н. э. мог возникнуть эмпорий, впоследствии превратившийся в самостоятельный город, — хотя в начале IV века до н. э. его граждане по-прежнему выплачивали дань городу-основателю Синопе²⁷. Трапезунт, располагавшийся на плато столовой горы (по-гречески трйяе^а — «стол», откуда и название), был одинаково удален от Синопы и от дальнего края северного побережья. Окрестности его населяло варварское племя моссинэков, которые украшали свои тела татуировками в виде цветов, питались вареными каштанами и приторговывали чудовищно раскормленными мальчиками.

Так как в остальном их, должно быть, не подпускали к новой колонии, — моссинэки оставались недружелюбными соседями, а неудобная гавань Трапезунта оказалась еще одним препятствием для развития. В то же время, город был хорошо защищен: по обеим сторонам поднимались утесы, за которыми простирались лощины. Его расположение способствовало и торговле с халибами, обработчиками железа. И наконец, Трапезунт служил крайней северной точкой главной сухопутной дороги, которая затем, через Зиганский перевал, вела в Армению и Месопотамию.

Ок. 564 г. до н. э. милетяне и фокеяне сообща основали Амис (совр. Кара-Самсун). В окрестностях хорошо прижились маслины — что для прочих мест, кроме Синопы, было здесь редкостью. Амис, лежавший к востоку от Синопы и к западу от Трапезунта, между дельтами Ириса и Лика, — располагался, подобно Трапезунту, на торговом пути, ведшем во внутренние районы (об этом свидетельствуют фригийские вазы, найденные в Ак-Алане, километрах в шестнадцати в глубь страны), и, подобно Трапезунту, получал от халибов железо, которое затем развозил по греческому миру. Опять-таки, как Трапезунт, Амис занимал хорошо защищенное место — полуостров, с обеих сторон омываемый морем и почти отрезанный от суши глубоким ущельем, — так, что он более походил на остров.

Далее, ок. 560 558 гг. до н. э., на том же побережье, но значительно западнее этих трех городов, мегаряне под началом Гнесилоха основали еще одну новую колонию — пополнив свои ряды беотянами и, возможно, получив молчаливое согласие милетян. Эта колония была названа Гераклеей Пон-тийской (ныне Эрегли) — в честь Геракла, который, по преданию, спускался в подземное царство через Ахерусию — пещеру на одноименном соседнем полуострове (Баба-Бурун). Город располагался ступенчатыми террасами, наподобие театра; было подсчитано, что здесь могло проживать до десяти тысячи человек. Коренных обитателей-варваров, представителей племени мариандинов, колонисты поработили, но, в свой черед, обязались за пределы родины никого из них не продавать.

Аристотель упоминает о нетипично ранних политических новшествах в Гераклее²⁸. Ее первые правители — ????????, то есть «знатные», — были низложены почти немедленно, взамен же был введен демократический строй. Но изгнанники возвратились, свергли этот режим и вновь учредили олигархию, которая опиралась на народное собрание из шестисот граждан.

Нажившись на тучных сельских угодьях и прибыльной рыбной ловле, Гераклея вскоре распростерла свое влияние на побережье вплоть до Китора (ныне Кидрос) — города, упомянутого в «Илиаде»².

Весьма рано — согласно общепринятой датировке, в 657 г. до н. э., — милетяне добрались и до западного побережья Черного моря. Они основали колонию Истр (Истрия) в нынешней румынской Добрудже, чуть южнее дельты Дуная (Истра, который и дал этому месту название) и менее чем в 80 км от большой излучины, которую образует эта река, прежде чем впасть в море.

Новая колония расположилось на невысоком холме у оконечности острова или полуострова — внутри залива, позднее превратившегося в морскую лагуну, а ныне представляющего собой озеро Синое, со всех сторон окруженное сушей. Колонисты обосновались на месте бывшего поселения гетов (Приложение 2). По сообщению Аристотеля, правление осуществлял узкий круг знати, который со временем вытеснила группа богачей, дотоле не допускавшихся к власти³⁰.

Поначалу Истрия оставалась скромным селением с каменными домами в одно помещение, построенным на сваях — для укрепления болотистых земель возле древней пристани. Жители довольствовались рыбной ловлей в дельте Дуная. Но со временем колония приобрела более внушительные размеры. Ибо раскопки возле лагуны, проводившиеся на глубине около 4 м ниже нынешнего уровня земной поверхности, обнаружили целое скопление культовых сооружений, в том числе ранний храм Афродиты. Кроме того, Истрия наладила торговлю с восточногреческими центрами. (Об этих связях свидетельствует хотя бы имя гончара, работавшего ок. 650 г. до н. э. в Смирне, — Истрокл.) Такой торговой деятельности способствовало и то, что Милет вывел и другие колонии на морском пути от Боспора Фракийского. Одной из них была Аполлония Понтийская (совр. Созопол), основанная, согласно традиции, ок. 610 г. до н. э., — своего рода греческий оазис в гуще враждебных фракийских племен (саму же ее постоянно раздирала междоусобная борьба олигархов-расхитите-лей)³¹. Примерно в ту же пору был основан Одесс (совр. Варна), а позднее, незадолго до 500 г. до н. э., — Томы (совр. Констанца), куда пятьсот с лишним лет спустя был сослан Овидий, к превеликому его отвращению. Истрийцы учредили ряд небольших эмпориев — в частности, Истрий-скую Гавань, значительно дальше по Черноморскому побережью, неподалеку от Ольвии (см. ниже).

В то же время Истрия поддерживала живейшие связи и с соседями-варварами. Обнаруженные в пригороде дома из сырцового кирпича — предположительно, жилища туземцев, — наводят на мысль, что колонисты жили бок о бок с коренными обитателями — гетами, — неплохо уживаясь с этими и другими племенами, населявшими богатые зерном внутренние земли. Такой вывод подтверждается археологическими данными: на месте, туземного поселения Тариверде, в 18 км к юго-западу, в начале VI века до н. э. существовал богатый эмпорий. Греческая торговля с окрестными народами приняла следующий оборот: внутрь Европы греки отправляли вино и масло (в сосудах местного изготовления), а также домашнюю утварь и оружие, — а взамен приобретали и везли в прибрежные земли рабов, шкуры и сельскохозяйственные продукты. Кроме того, близость к Дунаю — у излучины которого был создан эмпорий (возле современной Брэилы), — позволяла подобраться к залежам золота и серебра в горах на другом берегу.

Но этим поселениям не суждено было просуществовать долго: прежде чем наступил 500 г. до н. э., нагрянули скифы (Приложение 2) и разрушили Истрию. Правда, со временем город воспрянул, и даже значительно расширил свои торговые связи в последующем столетии, — но до заката античности ему предстояло еще трижды подвергнуться основательному разрушению.

Всего десять лет спустя после основания Истрии, как рассказывали — а недавние археологические открытия опровергают более позднюю датировку, — группа предприимчивых миле-тян, с примкнувшими к ним выходцами из других греческих городов, проделала изрядный путь к северу и основала Ольвию (близ современного села Парутина) у самой дальней точки Черного моря.

Новое поселение, основанное под покровительством Аполлона — с одобрения его дельфийского оракула, — расположилось на правом (восточном) берегу Гипаниса (Буга), возле входа в его большой залив, образованный его устьем, — лиман (от греческого ?????), в 37 км к западу от реки Бо-рисфен (позднее Данапр, ныне Днепр), который сперва и дал колонии свое имя (пока ее не назвали ^????? — от слова ????? «счастье»). Место, выбранное для колонии, хотя и не занятое прежде оседлыми жителями, отличалось выгодным расположением, потому что отсюда легко было контролировать движение торговых кораблей в глубь суши по обеим этим крупным судоходным рекам, составляющим типичную особенность южнорусского ландшафта.

Новое поселение состояло из нижнего города возле Гипа-нисского (Днепровско-Бугского) лимана и верхнего города на плато, поднимавшегося на 36,6 м над морем. Сейчас нижний город частично погружен в воду из-за поднятия уровня моря, но недавно были произведены раскопки в четырех зонах затопленного участка. Выяснилось, что численность населения быстро возросла с шести до десяти тысяч жителей. Общественные здания в верхнем городе восходят, очевидно, к 550–500 гг. до н. э. Рядом с агорой стояли священные участки Зевса и Аполлона Дельфиния, а к северу от нее располагались большие купеческие дома с закромами для припасов (причем подобный размах даже в Балканской Греции был еще в диковинку). Контраст им составляли хижины, числом около сорока, обнаруженные неподалеку и принадлежавшие людям более скромного достатка. Другой жилой квартал был выявлен у западного края города, над Заячьей Балкой; там же имеются следы ремесленных мастерских. Могильники вокруг города поражают разнообразием форм.

Стремясь подчеркнуть свою греческую принадлежность, колония поощряла изучение гомеровских поэм. Сходное явление наблюдалось и в Синопе, но родиной подобных штудий была, разумеется, Иония, — Ольвия особенно старалась во всем походить на свою ионийскую метрополию, Милет. Она заключила с Милетом договор об исополитии (совместном гражданстве) и, возможно, освобождала милетян от налогов³². Кроме того, в Ольвии соблюдали точную последовательность милетских месяцев года (и сохраняли их названия), а также предоставляли пристанище — временное или постоянное — милетским златокузнецам.

Но великолепные золотые изделия, которые они производили, предназначались главным образом для населявших внутренние области скифских племен, с которыми ольвиополиты тоже поддерживали тесные связи. Эти отношения были отражены в многочисленных рассказах Геродота (который самолично здесь побывал и знал о Гипанисе не понаслышке, проделав многодневное путешествие вверх по его течению)³³. По-видимому, между колонистами и туземцами заключалось немало смешанных браков, и по меньшей мере один из скифских кочевых народов — каллипиды — под влиянием ольвиополитов перешел к оседлому образу жизни.

Такие отношения породили разумное предположение, что уже с самого начала Ольвия — хотя и обнесенная стенами, но достаточно уязвимая, — была обязана своим существованием защите соседей-скифов, — хотя теория о том, будто скифы составляли важную прослойку в ольвийском правящем сословии, якобы подкрепляемая рассказом Геродота о прогречески настроенном скифском царе С киле (Приложение 2, примечание 50), так и остается недоказанной. Археологические свидетельства выстраиваются в схожую историю о тесном этническом взаимодействии. Так, воинское погребение в Ма-рицыне (ок. 490 г. до н. э.) являет пример полного культурного смешения: в типично скифский могильник поместили множество греческих изделий. А в другом кургане было найдено 377 наконечников от стрел, причем все — той определенной формы с гнездышком, которую занесли к скифам греки.

В письменных источниках много говорится о торговле с Причерноморьем в позднейшие периоды, но о торговом обмене, происходившем до 500 г. до н. э., они ничего не сообщают. Зато о характере этого обмена позволяют судить археологические данные. Что касается сухопутного сообщения, то главный торговый путь Ольвии уходил прямо на север, по долине реки Ингул (впадавшей в тот же лиман, что и Гипанис), — туда, где сейчас находятся Смела и Черкассы. Оль-вийские купцы плавали и вверх по Гипанису, добираясь в края, удаленные от устья по меньшей мере на 320 км: ибо в ходе раскопок в Немирове были найдены восточногреческие вазы конца VII века до н. э.

Если обратиться к морским путям, то найденные в Ягор-лыке и на Березани (см. ниже) каменные глыбы эгейского происхождения явно были использованы как судовой балласт. Это означает, что сюда прибывали корабли со сравнительно легким грузом (вино, масло), так что им требовался дополнительный вес, — а отсюда они увозили груз более тяжелый (зерно), выбрасывая не нужный более балласт. В VI веке до н. э. Милет способствовал этим межгреческим контактам, выведя очередную колонию, Тиру (ныне Белгород-Днестровский), у лимана реки Тирас (Днестр), между Ольвией и Истрией, — а последняя, как уже говорилось выше, основала собственный эмпорий, Истрийскую Гавань близ Ольвии.

Ольвиополиты подчинили себе многие греческие причерноморские поселения и торговые посты, и в их владении находилась обширная территория — глубиной в тридцать и протяженностью в 64 км. И эта прибрежная полоса была густо населена: как показали недавние исследования, здесь обитало не менее семидесяти сообществ, объединенных продуманной системой связи. Досадным упущением является невнимание большинства книг по истории Греции к этому обширному участку эллинского мира (которое объясняется тем, что отнюдь не многим под силу одолеть отчеты российских археологических экспедиций, выходящие на русском языке) составляло ядро торговых отношений греков со скифами из внутренних районов. Античные авторы писали о несметных количествах зерна, привозившегося из плодородного черноземья украинских и молдаванских равнин; а о той роли, которая принадлежала Ольвии в этой хлебной торговле, можно судить по находке в Широкой Балке — урочище в полутора километрах к югу от городища: там были раскопаны двенадцать огромных зерновых ям, а вдобавок к ним и печь — вероятно, использовавшаяся для сушки зерна.

Но хлеб был не единственным богатством, каким могли похвастаться здешние глубинные земли. Полибий позднее упоминает скот, мед и воск³⁵; к ним можно добавить мех, строевой лес, металлы (сплавлявшиеся сюда по реке из Трансильвании), а еще — массу рабов, которых вывозили из Ольвии и прочих причерноморских городов в другие греческие края; грузили же их, по большей части, на милетские суда. Взамен греческие корабли, заходившие в черноморские порты, привозили в изрядных количествах вино и оливковое масло — и не только для греческих поселенцев, желавших пировать не хуже своих соотечественников в дальних землях, но и для варваров, населявших необъятные просторы Северной и Центральной Европы и Средней Азии. Можно заключить, что уже в VI веке до н. э. эта торговля велась в обоих направлениях.

Важнейшим из соседних поселений, находившихся под влиянием Ольвии, была Березань (ее греческое название неизвестно). Располагалась она на островке (в древности, должно быть, являвшемся полуостровом), в устье Борисфена (с которым в этом месте сливается Ингул) и Гипаниса, впадающих здесь в море и образующих крупнейший из черноморских лиманов. Существует предположение, что Березанское поселение возникло раньше Ольвии, впрочем, оно труднодоказуемо. Вероятно, дело все-таки обстояло наоборот.

Дома на Березани представляли собой крытые соломой жилища в одно помещение, чаще всего прямоугольные, но иногда и круглые, величиной примерно 1,8 м на 2,8 м или 2,8 м на 3,7 м. Они были частично врыты в землю — для защиты от зимней стужи, — и снабжены очагами. Обнаружены здесь и ямы — для хранения запасов или для отбросов. Островок, на котором ныне находятся развалины Березани (в том числе пристань на восточном берегу), оказался богат находками самых разных периодов. В частности, недавно была найдена небольшая группа монет из Электра, относящихся к VI веку до н. э.

В трещине стены было обнаружено частное письмо (ок 500 г. до н. э.), написанное на свинцовой пластине и скатанное в свиток³⁶. Этот ранний образец торговой переписки свидетельствует о существовании «профессионального» слоя купцов. Письмо, написанное на ионийском диалекте, изобилует неясностями и намеками, но, согласно одной версии истолкования, суть сводится к следующему. Автор послания, Ахиллодор, совершает деловое путешествие по поручению некоего Анаксагора, но тут вмешивается третье лицо — Мата-сий, — захватывает его груз, а его самого пытается обратить в рабство. Возможно, посягнув на товар Анаксагора, Матасий попытался воспользоваться правом личного захвата собственности: часто гражданин одного полиса, понеся обиду от гражданина другого города, пускал против него в ход это право. Ибо Матасий заявляет, что ранее лишился имущества по вине Анаксагора, — а потому Ахиллодор, будучи рабом Анаксагора, подлежит захвату, ради возмещения убытков. Ахиллодор же просит своего сына Протагора сообщить все эти новости Анаксагору и поясняет, что он свободный человек, а не раб и потому не подлежит захвату.

Скифский поход Дария I ок. 513–512 гг. до н. э. (Приложения 1 и 2), должно быть, посеял панику среди подобных купцов, да и среди всех жителей Ольвии и Березани. Вероятно, из-за него пресекся их доступ к одному из источников прибыли — рудникам в Трансильвании; кроме того, возникла угроза, что Причерноморье превратится в персидское озеро.

К юго-востоку от Ольвии находился Херсонес Таврический (Крымский полуостров), гористые области и свирепые жители которого внушали греческим морякам несказанный ужас. И все-таки восточная оконечность полуострова (Керченский полуостров), выходящая к Боспору Киммерийскому (Керченскому проливу), показалась колонистам — особенно милетя-нам — заманчивой, потому что этот пролив вел к озеру Меотиде (Азовскому морю) — пусть и бурному, зато буквально кишевшему рыбой.

Кроме того, через озеро путь на север лежал к Танаису (Дону), в устье которого милетяне (если это были они, что кажется весьма правдоподобным) основали самую дальнюю из всех своих колоний (ок. 625–600 гг. до н. э., или чуть раньше), названную по имени реки Танаисом; она открыла грекам доступ к скифским внутренним землям. Страбон писал о крупном греческом эмпории Танаис — общем торговом центре европейских и азиатских кочевников³⁷, — в котором была опознана нынешняя Недвиговка, — но, очевидно, более древнее поселение находилось в каком-то ином месте. Возможно, оно было в Таганроге — где под водой обнаружилась греческая керамика VII века до н. э., — или в островной станице Елизаветинская (где, по другой версии, располагалась древняя Алопекия)., возле главного южного рукава дельты Танаиса.

У южного края Меотиды, по обоим берегам Боспора Киммерийского, выросли греческие колонии. Важнейшей из них стал Пантикапей (совр. Керчь) на западном побережье, основанный ок. 600 г. до н. э. милетянами. Он расположился на месте прежнего скифского поселения (Панти-Капа), ранее торговавшего с заезжими греческими купцами: в скифском царском кургане на Темир-Горе, в 3 км от городища, был найдена греческая энохоя 640–620 гг. до н. э.³⁸ Пантикапей, явно поддерживавший тесные отношения с окрестными племенами, был обязан своей мощью выгодному расположению — под прикрытием хорошо защищенного акрополя (на горе Мигридат); а его граждане богатели благодаря соседству лучил их во всем Херсонесе Таврическом хлебородных земель.

Наследственными правителями (архонтами) Пантикапея были представители милетского рода Археанактидов. Спустя одно или два десятилетия после завершения периода, охваченного в настоящей книге, они упрочили свое могущество, образовав долговечное Боспорское царство, которому подчинялся ряд местных коренных народов, более или менее обратившихся в эллинство. К той поре рядом с Пантикапеем возникли и другие греческие колонии³⁹.

Пантикапей не обошел вниманием и восточный (кубанский) берег Боспора Киммерийского (ныне Таманский полуостров, омываемый Таманским — в древности Корокондамским — заливом), стремясь подобраться к богатому залежами металла Кавказу. Насколько возможно судить, самое раннее греческое поселение на этом побережье было основано (как и сам Пантикапей) милетянами. Поселение это — Гермонасса (совр. Тамань). Находясь вблизи южного входа в пролив, Гермонасса пользовалась всеми возможными выгодами такого расположения. В ее распоряжении было и устье реки Антикит (ныне Кубань)⁴⁰, главный рукав которой в древности впадал в Черное море чуть южнее этого города (а не в Азовское море как сейчас). В ходе недавних раскопок в Гермонассе был обнаружен ряд сооружений, улиц и захоронений начала VI века до н. э. — то есть эпохи основания города. Другие колонии по соседству восходят приблизительно к тому же периоду⁴!. По речной долине греки легко добирались до туземных центров в глубине полуострова, — среди которых было небольшое укрепленное поселение, позднее покинутое изгнанными киммерийцами (Приложения, примечание 2), — хотя иные из этих племен имели обыкновение захватывать ионийских моряков в плен и приносить их в жертву своей Великой Богине (Табити).

Но главной греческой колонией на восточной стороне пролива была Фанагория, лежавшая чуть к северу (возле нынешней станицы Сенная), на острове между Меотийским и Корокондамским озерами и протокой Антикита. В отличие от большинства причерноморских колоний, основали ее не милетяне, а выходцы из другого ионийского города — Теоса. Поселение занимало две террасы: одна из них служила акрополем, а вторая — нижним городом. Булыпая часть последнего в настоящее время погружена в воду (на расстоянии от 92 см до 92 м) в силу геологического явления, получившего название «фанагорийской регрессии». На верхней же террасе раскопаны остатки четырех ранних жилищ, одно из которых, видимо, относится к самой поре возникновения колонии. Находки в пригородном некрополе свидетельствуют о преобладании в тот период ионийской керамики, вслед за которой появились сосуды из аттических и фасосских мастерских; начиная же с VI века до н. э., греческим вазам стали подражать местные гончары. К юго-запашу и к западу от города были возведены пышные усыпальницы. Среди найденной в них погребальной утвари оказались роскошные дары, например, седла и упряжь из золота и позолоченной бронзы.

Так, минул всего век — и западное и северное Черноморские побережья оказались сплошь усеяны греческими городами, поначалу служившими как торговые посты или а1рарные селения. Кроме того, и на восточной стороне моря, неподалеку от Кавказских гор, раскинулось несколько милетских поселений VI века до н. э., хотя неясно, были ли они полноправными городами (??????) или только рынками (???????), лишенными гражданского статуса.

Самым северным из них был Питиунт (совр. Пицунда, Бичвинт) в землях племени гениохов, от которых греческие поселенцы или торговцы, возможно, находились в некоторой зависимости. (Ныне это территория Абхазской Автономной республики, входящей в состав Грузии). Далее, возле устья речки Беслетки, располагала Диоскуриада (совр. Сухуми, столица Абхазии), вытеснившая туземное поселение, восходившее ко II тысячелетию до н. э. (или присоседившаяся к нему). Несмотря на свою удаленность, этот торговый городок постепенно стал ввозить товары из самых разных греческих краев, одновременно наладив вывоз местной соли и кавказской древесины, льна и конопли. Рассказывали, что на торговых площадях Диоскуриады раздавалась речь на семидесяти языках — а по словам иных, на трехстах наречиях, — хотя Страбон подвергал последнюю цифру сомнениям⁴².

Еще южнее находился третий милетский эмпорий — Фасис, где-то возле устья реки с тем же названием (ныне — Риони в Грузии). Из-за речных наносов его точное местонахождение определить трудно, но, возможно, это было в Симагре, в 18 км вверх по течению: там, на холме, были раскопаны руины строений VI века до н. э… Верхняя долина реки Фасис (прежде чем перейти в гнилостную болотистую низину) снабжала эмпорий теми же дарами земли, что продавались в Диоскуриаде; к тому же сюда поступало железо из страны халибов (примечание 25). Эта плодородная область составляла ядро Колхидского царства, которое, возможно, возникло в течение VI века до н. э., придя на смену разрушенному ок. 720 г. до н. э. государству Колха, или Кулха⁴³, — хотя, согласно другой точке зрения, Колхида обрела черты государственного строя не раньше 300 г. до н. э.

Как бы то ни было, в греческой мифологии Колхида занимала видное место уже с весьма древних времен — быть может, со II тысячелетия до н. э., или, во всяком случае, с самых ранних лет милетских географических исследований. Земля колхов была той самой сказочно богатой страной, куда плавали аргонавты за золотым руном. Там правил царь Эет, чье имя происходило от названия его царства — Эя, то есть страна восходящего солнца. Эю обычно отождествляли с Колхидой, хотя в качестве другой возможности порой указывают Таманский полуостров.

Во главе аргонавтов стоял Ясон, которого Пелий, захвативший власть в Фессалийском Иолке, хитростью услал добывать золотое руно, прежде чем юноша заявит о своих законных правах на престол Иолка. Войдя через Боспор Фракийский в Понт Эвксинский, благополучно миновав «сдвигающиеся скалы» Симплегады (пустив впереди Арго голубку), моряки встретили радушный прием у мариандинов. Затем, после недолгой остановки в Синопе, они приплыли в Эю, или Колхиду, высадившись в устье Фасиса, возле которого и стоял царский город. Благодаря помощи царевны Медеи Ясон справился с заданиями, порученными ему Эетом, а именно — впрячь в ярмо пару огнедышащих быков, вспахать на них поле, засеять его зубами дракона или змея (убитого некогда Кадмом) и перебить вооруженных воинов, которые вырастут из посеянных зубов. После этого, опять-таки с помощью Медеи, Ясон завладел руном и пустился в бегство. О его возвращении в Грецию ходило немало противоречивых рассказов, да и вся эта история являет целое нагромождение легенд и элементов волшебной сказки. Вместе с тем в мифологической форме она отразила подлинные ранние странствия греков, отважно исследовавших опасное Черноморское побережье.

С дальними берегами Черного моря, или даже с областями, лежащими в стороне от моря, связан и другой известнейший греческий миф, а именно — миф о племени амазонок. Они обитали в Темискире на реке Термодонт на севере Малой Азии, к востоку от Амиса и от реки Ирис⁴⁴ (откуда, впрочем, по словам Страбона, их изгнали⁴⁵; возможно, такое утверждение основывалось на полном отсутствии следов их пребывания здесь). Иные же рассказывали, что амазонки жили далеко на северо-востоке — возле устья Танаиса⁴⁶, а то и еще восточнее, у Каспийских ворот, к югу от одноименного моря⁴⁷.

Здесь важно одно: греки «поселяли» их у самого края ведомого мира, потому что их жизнь представляла обратный — по сравнению с «обычным» — ход вещей (являя образец известного типа народных сказаний: со сходными мерками Геродот, например, подходил к египетским обычаям)⁴⁸. Ибо амазонки — женщины и вместе с тем воительницы не хуже мужчин: так, Гомер дважды награждает их эпитетом аупбуецхп⁴⁹. Так, среди них царил «порядок наоборот» — потому что война почиталась исключительно мужским уделом. А греки — пожалуй, как никто еще — были убеждены (за исключением очень немногих), что женщины стоят на другой (гораздо более низшей) ступени, нежели мужчины.

Амазонки же не только были «мужеподобны» — они еще и сражались против мужчин. Так, Арктин — милетянин, живший в VIII веке до н. э., — повествовал в своей «Эфиопиде» (или «Амазониде»), как во время Троянской войны царица амазонок Пентесилея явилась на помощь осажденной Трое⁵⁰ (тогда как в «Илиаде», напротив, она изображалась врагиней троянцев⁵¹) и вступила в единоборство с Ахиллом. Он поверг ее наземь и убил: амазонки во всех мифах погибали, сражаясь с мужчинами (прежде Ахилла амазоноубийцами стали Геракл, Тесей и Беллерофонт). Ибо их чудовищную гордыню — соперничество с мужской воинской доблестью — требовалось покарать. Но о том значении, которым греки наделяли этот миф, говорят сцены амазономахии, часто сопоставляемые в искусстве со сценами кентавромахии, — а такое подразумевающееся сравнение должно было подчеркнуть сходство обоих этих вымышленных народов. Пусть одно племя — похотливые самцы, а второе — целомудренные женщины: обе стихии одинаково враждебны «правильному» строю людских отношений, в котором царят мера и лад. Такие изображения амазонок появляются начиная с VII века до н. э.: воительницы облачены в короткие туники, а иногда — в скифские или восточные штаны.

Но исключительная дерзость и отвага, которой наделялись в мифах эти грозные женщины, настолько захватила воображение греков, что амазонки фигурируют в самых различных ролях и местах, — причем не только в качестве вопиющего примера, оправдывающего расхожие взгляды на различие полов и засилье «мужского шовинизма» (пользуясь бытующим ныне выражением), но и в качестве основательниц важных городов на западе Малой Азии, в том числе Кимы и Эфеса (ибо Артемида Эфесская далеко не всегда сохраняла неподвижный облик изваяния в своем главном храме, но порой принимала амазоноподобный образ). Голос Геродота явно выпал из общего хора, когда он предположил относительное равенство между полами, а именно — «выдал» амазонок замуж за родственное скифам племя савроматов или сарматов, живших к северу от Танаиса⁵². В описанном им вымышленном обществе отношения между мужчинами и женщинами были установлены, а их роли распределены, таким образом, что ни одна из сторон не могла похвалиться полным господством над другой.