Глава 2. КОРИНФ

Коринф располагался возле перешейка (Истма) в северо-восточной оконечности Пелопоннеса, контролируя его сообщение с остальной частью Балканской Греции. К западу от Истма простирается Коринфский залив (выходивший к Ионическому и Адриатическому морям), а к востоку — Саронический залив, глубокая излучина Эгейского моря.

Древний городской центр находился на склонах Акроко-ринфа. Это был неприступный акрополь в 9,6 км к западу от перешейка, в 3,2 км в глубь суши от Лехея, гавани в Коринфском заливе, и в 12,8 км от Кенхрей — другого города-порта в Сароническом заливе.

Акрокоринф, господствующий над небольшой, но весьма плодородной и густонаселенной прибрежной равниной, был обитаем с эпохи неолита, однако в поздний бронзовый век здешнее поселение, по-видимому, затмил приморский Кора-ку — который, возможно, и был тем «богатым Коринфом», что упоминается в Гомеровой Илиаде^, — городом, зависевшим от властителей Микен. Коринф, отождествлявшийся с Эфирой (городом, в иных контекстах не известным), связывался в греческой мифологии с Сисифом — фольклорным персонажем, вором и плутом, осужденным после смерти катить большой камень на вершину горы, откуда тот снова скатывается вниз. Другим местным мифическим героем был Бел-лерофонт (тот самый, что скакал на крылатом коне Пегасе), чья связь со страной на юге Малой Азии свидетельствует о торговых отношениях с теми краями. По мере постепенного краха микенской цивилизации, примерно в XI веке до н. э., сюда проникли доряне и захватили Коринф. По преданиям, их вождем был Алет, чьи потомки впоследствии утвердились на коринфском троне.

На протяжении VIII века до н. э., возможно, в его начале, Коринф превратился в городской центр путем слияния восьми соседних деревень, за которым вскоре последовало присоединение множества других поселений по обе стороны перешейка: их жители были рады обрести защиту от морских добычников — настоящего бедствия здешних мест. Недорийское население области было низведено до полурабского подчинения под презрительной кличкой сброда «в колпаках из песьих шкур» (кгпофосАхн).

Быстро наладив вывоз своей геометрической керамики, коринфяне основали поселение на ионическом (адриатическом) острове Итака (ок. 800 г. до н. э.) и вывели колонии (как предполагается, почти одновременно, ок. 733 г. до н. э.) на Керкире (ныне Корфу, ближе к северу, почти в самом узком месте Адриатического моря) и Сиракузы в Восточной Сицилии. Эти выселки, затеянные с одобрения Дельфов, превратились в прочные опорные точки обширной коринфской колонизации, причем метрополия продолжала поддерживать со всеми ними необычайно тесные связи¹².

В период, на который пришлось основание этих двух колоний, или чуть раньше, коринфяне присоединили и северную часть собственного перешейка (южный участок Мегари-ды), чтобы обезопасить свои морские пути. Здесь, в Пирее (Перахора) были найдены развалины сооружения VIII века до н. э., пролившие свет на древнейшую историю греческого зодчества и на ту важную роль, которую издавна играл в его развитии Коринф. Это была постройка с апсидами, некогда, очевидно, имевшая стены из крашеного щебня (или из обмазанного глиной плетня), соломенную кровлю с коньком и вход с крыльцом. Судя по посвятительным надписям архаической эпохи, это сооружение было святилищем Геры-Акреи и Геры-Лимении: в сотне метров от руин была найдена ограда, которая, как установлено, окружала территорию, прилегавшую к этому святилищу. Среди развалин была обнаружена и восстановлена (отчасти на основе догадок) терракотовая модель храма простой планировки, ныне датированная примерно 725–720 гг. до н. э. (и следственно, современная подобной же находке из Аргивского Герейона, см. раздел 1, выше).

Шестой коринфский царь из рода Алета носил имя Бак-хида, и его потомки составили династию Бакхиадов. Однако после того, как отцарствовали пять представителей этого дома, по-видимому, весь клан Бакхиадов, включая породненные семьи (возможно, на сомнительных основаниях), заявил о своем происхождении от царской семьи, упразднил единовластие (согласно традиции, ок. 747 г. до н. э.) и учредил собственное аристократическое правление. При этом режиме численность гражданского Народного собрания была ограничена до двухсот членов из их же рода, а надзор за его деятельностью был вверен совету восьмидесяти — с одновременно действующей группой из восьмерых человек и ежегодно избираемым председателем. Страбон подчеркивал упорство этих Бакхиадов — сперва как царей, а затем как союза аристократов: «Бакхиады — богатая, многочисленная и блистательная семья — сделались тиранами Коринфа и властвовали почти что двести лет, спокойно пользуясь плодами торговли» ¹³. Правители-аристократы Бакхиады призвали коринфских законников из своих же рядов — Фидона (не аргивянина) и Филолая, — дабы определить и оправдать собственное привилегированное положение. (Филолай установил должную численность семей, чтобы сохранить их.)

Эпический поэт Эвмел, виднейший пелопоннесский аэд своей эпохи (ок. 725 г. до н. э. — или следующее столетие), сам принадлежал к линии Бакхиадов и очевидно сочинил «историю» ее исконного владычества, опираясь на новые сведения из архивов и законоположений, несомненно, сфальсифицированные ради возвеличивания правящего дома. Эвмел сложил также просодион (песнь для шествия) для мессенского хора, отправлявшегося на Делос. Кроме того, он выказывал интерес — весьма ранний — к Причерноморью, привлекавшему внимание коринфян, хотя туда уже выводили колонии милетяне.

Ибо коринфяне, по почину Бакхиадов, стремились извлечь всяческую выгоду из своего географического положения. Памятуя об этой выгоде, они строили флот, использовали как могли свои колонии, развивали — как заметил Страбон — торговую деятельность (которую доверяли, по большей части, местным уроженцам или частым гостям-чужеземцам), а наибольшую прибыль извлекали благодаря взиманию подати на прохождение грузов через их перешеек, — и таким образом скопили колоссальные, по греческим меркам, богатства.

Как писал Геродот, коринфяне менее других презирали ремесленников (Глава I, примечание 29). Они изготовляли статуэтки из слоновой кости, бронзы и, может быть, из камня, и не знали себе равных в отливке скульптуры в форме. Прорисовка контуров линиями тоже, как сообщает Плиний Старший, была изобретена коринфянином по имени Клеанф, — если только не следует поставить это изобретение в заслугу египтянину (или греку, жившему в Египте), некоему Филок-лу, — а быть может, и выходцу из древнего Сикиона, города в 17,6 км к северо-востоку от Коринфа: «одни… утверждают, что она [живопись] придумана в Сикионе, другие — что у коринфян»¹⁴. Таково предание, и по всей видимости, его подтверждают доподлинные данные в отношении коринфян, ибо за ними явно сохранялось первенство в производстве и вывозе замечательной керамики, долгое время остававшейся непревзойденной. Впоследствии за этими вазами укрепились названия протокоринфского и коринфского стилей; они зародились в конце VIII века до н. э., достигли зенита в начале VI века до н. э. и удерживались на высоте примерно вплоть до 550 г. до н. э. Чистую, беловатую коринфскую глину, которой придавали в процессе обжига бледно-зеленый или буроватый оттенок, покрывали блестящей краской, отливавшей множеством цветов — от черного до ярко-рыжего. Затем на этот фон наносили силуэты будущих изображений (изредка прибегая к стародавнему методу процарапывания, и наконец расписывали размашистыми криволинейными узорами, словно кружившимися в буйном вихре.

Эти вазы положили знаменательное начало ориентализи-рующему движению в искусстве, распространившемуся по всей Греции благодаря возобновлению связей с городами на побережье Сирии (Глава VI, раздел 4), где, начиная с первой четверти VII века до н. э., особенно ценилась коринфская утварь (это подтверждают раскопки). Но эти коринфские мастера отнюдь не подражали сирийской керамике, потому что она не казалась им привлекательной. Зато они выборочно позаимствовали множество мотивов (сразу же внеся собственные усовершенствования), обратившись к деталям скульптур и прочих изделий из бронзы и слоновой кости, а также, несомненно, и к тканям (хотя сами они и не сохранились) из ближне- и средневосточных областей, поставлявших товары в прибрежные сирийские земли. Особенно полюбились коринфянам изображения животных — козлов, оленей, собак, птиц и львов (имевших сирийское, а потом и более броское ассирийское обличье), — а также сфинксы, грифоны и другие чудища, олицетворявшие неукротимые демонические силы, которые окружают человека. Коринфские художники долгое время предпочитали именно такие предметы изображения сценам из человеческой жизни, которые понемногу «оживляли» вазопись в Афинах и других городах.

Среди прекраснейших образцов протокоринфской керамики, быстро развивавшейся в начале и середине VII века до н. э., были маленькие сосудики для благовоний и масел — арибамы (арираААоО. Их украшали четкие росписи, обнаруживавшие тщательное мастерство и изящество в проработке миниатюрных деталей. Затем последовала фаза, к которой относится шедевр протокоринфского стиля — «ваза Киджи», или олъпа (оАлгп) работы так называемого мастера Макмиллана (ныне в римском музее Вилла Джулиа), датированная приблизительно 640 г. Ольпа демонстрировала новые, более широкие возможности крупномасштабных композиций, была впервые расписана четырьмя разными красками и являла изображения людей, смело объединенные в тесные группы.

К тому времени в Коринфе была изобретена и более простая, «чернофигурная» роспись (хотя позднее она прославилась значительно больше в Афинах): такая техника сводилась к тому, что фигуры и прочие узоры заливали черным лаком, а фону оставляли естественный цвет глиняной поверхности. На 615–620 гг. до н. э. пришлось становление «зрелого» коринфского стиля¹⁵; его повсеместный успех породил более грубую и беглую технику, зато было усовершенствовано изображение человеческих фигур.

На одном сосуде для вина, или ойнохое (о1ю%6 т) конца VII века до н. э. — этрусской находке из Тральятеллы, сделанной в подражание утраченному коринфскому подлиннику, — изображены две сцены разнополой любви, пожалуй, самые откровенные в греческом искусстве; а на коринфских арибаллах появлялись отвлеченные изображения женских гениталий. Подобные рисунки вполне отвечали стойким представлениям о коринфянах как о распутниках и сластолюбцах. Такой дурной славой они были обязаны бытовавшему у них культу Афродиты (отождествляемой с сирийской богиней Астартой-Аш-торет), которая носила прозвище Урании, как и на Кипре.

Ей служили, как и в Малой Азии, храмовые проститутки: считалось, что их «служение» способствует плодородию природного мира. Коринфские проститутки, чья слава разлеталась по городам и весям, в ремесле не знали себе равных¹⁶.

Незадолго до 600 г. до н. э. Коринф достиг вершины в торговых делах, прямо-таки завалив западный мир собственными изделиями, а заодно и перекупленными египетскими товарами — терракотами, скарабеями и амулетами, — в обмен на сицилийскую пшеницу и этрусские металлы. Коринфская утварь проникла и в глубь Балканского полуострова, добралась до греческих городов в Малой Азии, хотя, например, Милет и сам производил товары не хуже. Кроме того, коринфская колония Керкира (явно оказавшаяся во власти демократически настроенных правителей: в одной надписи, датированной примерно 600 г. до н. э., в пяти гекзаметрических строчках слово 5арод — «народ» — упоминается четырежды) превратилась в очередную, нередко весьма враждебную, соперницу своей метрополии, и нанесла ей тяжелое поражение в морской битве при Сиботах (ок. 664 г. до н. э. или позже). По мнению Фукидида, это сражение и положило начало греческим морским войнам. Однако стремление Коринфа производить и вывозить собственную керамику ослабло не раньше 550/540 гг. до н. э., когда господство в области торговли перешло в руки афинян.

Древнейшее коринфское святилище, храм Аполлона (позднее перенесенный в другое место), превосходило все известные ранее храмы как по длине, так и по ширине. По-видимому, этот храм был сооружен ок. 700 г. до н. э. или несколько позже. К тому же времени относится и святилище Посейдона в Истмии (Криас-Вриси), на отобранной у Мегар земле; обломки расписанной штукатурки говорят о том, что его украшала стенопись с крупными изображениями животных. Оба храма обнаруживают совершенно неожиданную новизну как в монументальном строительстве, так и в дорическом архитектурном стиле, воплощая наиболее значительный и самобытный вклад Коринфа в развитие греческой художественной цивилизации¹⁷.

В скором времени в городе пришла к власти диктаторская династия; о самом первом из череды этих «тиранов» известно довольно много благодаря обилию исторических сведений (не говоря уж о сопутствующих легендах, которых на сей раз оказалось даже больше, чем обычно). Основатель этого рода Кипсел выдворил династию Бакхиадов и воцарился сам. Он и сам состоял в косвенном родстве с этим кланом: ведь хотя его отец Ээтий был «чужаком» из додорийской среды, его мать Лабда (которая была хрома) происходила из дома Бакхиадов. Возможно, прежде Кипсел занимал должность председателя в Народном собрании и тем впоследствии оправдал свою узурпацию; в то же время он ссылался на имевшийся прецедент — случай Фидона Аргосского, чьей поддержкой он, по-видимому, и заручился. К тому же Кипсел принес щедрые дары в Олимпию и Дельфы, дабы завоевать их благорасположение. Сокровищница коринфян в Дельфах стала древнейшим и богатейшим из всех подобных сооружений, приняв в свои стены роскошные лидийские приношения (Приложение 1).

Кипсел царствовал около тридцати лет — примерно с 658/657 г. до н. э. по 628 г. до н. э. (хотя недавно стали предлагать другие даты — на тридцать или сорок лет позже), Кипсел поубивал вождей из числа Бакхиадов, остальных членов рода изгнал, а земли их распределил (как бы выполняя призыв, популярный в ряде греческих полисов) между своими сторонниками, к которым принадлежала не только уцелевшая прослойка знати, но и множество бедняков. Такое расширение числа землевладельцев обернулось соответственным увеличением числа граждан, и Кипсел, или его сын (если только это не произошло уже в позднейшую олигархическую эпоху) заново разбили население на восемь территориальных фил, упразднив прежнее аристократическое деление с его наследственными союзами-«братствами», или фратриями. Примерно в ту же пору городские законы были освобождены от прежних предвзятых толкований, навязанных им Бакхиадами, и были обнародованы в кодифицированном и, может быть, пересмотренном виде. Сам Кипсел употреблял слово ?????????, говоря о себе, что «водворил в Коринфе право», или «дал ему справедливость», или «предписал ряд правил». Иные называли Кипсела кровожадным, но более поздние авторы находили его вполне мягкосердечным. Он обходился всего одним телохранителем, хотя на деле он, должно быть, опирался на мощное войско вымуштрованных гоплитов, уже устроенное по недавнему образцу, как видно, учрежденному Фидоном Аргосским (раздел 1, выше, и примечание 7). (I Трудно сказать, помогла ли Кипселу гоплитская поддержка в действительности завоевать трон, но в любом случае она помогла ему удержаться у власти: так, на "вазе Киджи" (ок. 640 г. до н. э.) изображена фаланга гоплитов, решительно идущая в бой, а в ходе раскопок был найден ранний, «зачаточный» образец «коринфского» шлема, входившего в гоплитское снаряжение. Вероятно, Кипсел явился одним из первых преемников Фидона Аргосского, воспользовавшихся боевым строем и тактикой гоплитской фаланги, и такое войско, состоявшее преимущественно из представителей среднего сословия, выходцев из крепнущей купеческой и крестьянской среды, превратилось в один из главных столпов его правления.

Оставшиеся в живых Бакхиады, бежавшие от Кипселова режима в Коринфе, нашли приют на Керкире, однако оказались загнаны в угол, потому что коринфяне принялись расширять свое влияние, забрав под контроль Амбракийский залив (Амбракия — ныне Арта): под началом трех царевых сыновей были основаны зависимые от Коринфа колонии Амбракия, Анакторий, Левкада на одноименном острове, а еще севернее, в землях Иллирии, — Эпидамн (Циррахий, Дуррес)¹⁸. Эта экспансия на запад явилась наиболее долговечным и ценным политическим наследием коринфских диктаторов; в хозяйственной же области она позволила проторить коринфской керамике путь в греческие города Южной Италии и Сицилии, куда она поступала в огромных количествах.

При сыне Кипсела Периандре (ок. 628–586 гг. до н. э., согласно более «ранней» хронологии, которой мы придерживаемся) поток вывозимых товаров продолжал расти, и город достиг вершины процветания Периандр проложил поперек перешейка волок — диолк (5юАлс6$), чтобы можно было перетаскивать корабли из одного моря в другое (и тем самым наживаться на податях), так что суда, стоявшие на приколе по разные стороны Истма — в Кенхреях и Лехее, — могли беспрепятственно выходить в оба моря.

В Коринфе была изобретена по крайней мере одна (а очень может быть, что и все три) из главнейших разновидностей греческих военных судов, появившихся одна за другой: это были пентеконтера, диера и триера. До сих пор ведутся споры о том, следует ли относить к веку диктаторов, или к предыдущему, или к последующему периодам тех коринфских корабелов-новаторов, которым кораблестроение обязано некоторыми качественными техническими достижениями, приписываемыми гпекам. Олнако тяппрниа т «лг будь то раньше или позже, должно бьггь, сыграли немалую рань в укреплении державного могущества Кипсела и Пери-андра. Коринфским корабельным мастерам помогли приступить к работе торговцы из Сирии и Финикии. Кроме того, им пригодился опыт предков: ведь греческие корабли IX века до и. э. известны нам по изображениям на вазах.

Как бы то ни было, коринфяне, столкнувшись с необходимостью строить двойной флот для обоих морей, на века утвердили свое морское главенство. Еще до 700 г. до н. э. на коринфских вазах начали появляться изображения различных пентеконтер, а в течение следующего столетия такой тип военного корабля стал преобладать над остальными. Это были быстроходные суда с носами, укрепленными остроконечным однозубым конусообразным тараном (ёцРоЛхх;), обшитым бронзой. На пентеконтере у каждого борта помещалось по двадцать четыре гребца, а еще двое сидели на рулевых веслах, на корме. Такое судно было грозным боевым орудием, но в то же время из-за чрезмерной длины и узости оно нередко становилось игралищем стихий, к тому же им было трудно маневрировать.

Появившаяся в VIII веке до н. э. диера (или, по-латыни, бирема) воплотила новый, поистине революционный замысел.

Здесь двадцать четыре гребца, сидевшие у каждого борта, располагались в два ряда скамей, один над другим: двенадцать вдоль планшира и двенадцать вдоль нижней банки (эти гребли через отверстия в корпусе корабля), так что длина судна не была увеличена, скорее наоборот, зато скорость возросла.

Рельефы ассирийского владыки Синаххериба (705–681 гг. до н. э.) свидетельствуют о том, что его моряки-финикийцы уже ходили на таких судах — более компактных, прочных и остойчивых, чем пентеконтеры, и представлявших менее удобную мишень для вражьих таранов. Вероятно, таков был восточный источник, откуда коринфяне почерпнули столь удачную идею¹⁹. Четыре корабля, построенные, по сообщению Фукидида²⁰, коринфским кораблестроителем Аминоклом для самосцев, вероятно, представляли собой диеры. Однако неясно, посещал ли он Самос в ту пору, когда в Коринфе правили аристократы, ок. 704 г. до н. э., или пятьюдесятью годами позже, когда власть захватил Кипсел.

Триеру (она же трирема), появившуюся вослед диере, Фукидид недвусмысленно называл коринфским изобретением²¹.

Однако его предположение, что оно тоже относится к докип-1 селовои поре, хотя и нашло некотопкгх птопоныиктш к ктоI поставлено под сомнение, так как нет никаких других свидетельств о существовании этого типа кораблей ранее третьей четверти VI века до н. э. Правда, можно увязать между собой оба мнения, если допустить, что изобретение было сделано в VII веке до н. э., а сами такие корабли вошли в широкое употребление в конце VI века до н. э. Триера произошла напрямую от диеры, только в ней помещалось по двадцать семь гребцов на каждом из двух уровней, к тому же прибавился третий ряд, где с обеих сторон находилось по тридцати одному гребцу. Они сидели по трое на одной скамье, причем каждый гребец орудовал собственным веслом (а не по двое-трое — одним веслом), размахиваясь от утлегаря (яар-е^ефеспа) — края судна, не занятого веслами и скамьями. Каждая триера, имевшая обшитый бронзой таран уже с тремя (вместо одного) зубцами на конце, была оснащена легкой палубой, где могли разместиться моряки — как правило, четырнадцать копейщиков и четыре лучника. Штатный состав корабля включал также двадцать пять младших и пять старших военных чинов.

Менее тяжелая и более подвижная триера превзошла суда всех более ранних типов в скорости, в таранной силе и способности маневрировать в замкнутых водных пространствах, обычно избираемых для морских сражений. Она одинаково хорошо годилась и как линейный корабль, и как перевозочное средство для войск и лошадей, и как конвоирующее или почтовое судно. К тому же триера идеально подходила для комбинированных боевых операций (на суше и на море), так как из-за малого веса ее не составляло труда втащить на берег.

И все же триера не вытеснила полностью более ранние типы кораблей, так как для управления ею требовались опыт и сноровка, которых достичь можно было лишь путем длительного обучения, а полисам, не столь богатым, как Коринф (а позднее — Афины), такие траты были не под силу. К тому же на триере было тесно (прежде чем идти в бой,'большие паруса приходилось оставлять на суше), и на борту могла поместиться только провизия на несколько дней; собственно, такие корабли приходилось каждую ночь пригонять к берегу, чтобы команда могла поужинать и выспаться. Вдобавок, при всей мощи весел и парусов, нижний планшир судна оказывался уязвимым в открытом море, особенно в ненастье. Но тем не менее появление триеры на коринфских судоверфях ознаменовало решительный поворот в тактике морских сражений на много лет вперед.

Периандр, несомненно сумевший воспользоваться этими новыми достижениями, удостоился чести быть причисленным к «семи мудрецам». Его двор, где важное место отводилось искусствам, привлек славнейшего поэта и певца того времени, почти легендарного Ариона, которому пришлось покинуть свою родную Метимну на острове Лесбос. Вокруг личности Ариона ходило множество легенд; Геродот утверждал, будто он «первым стал сочинять дифирамб и дал ему имя²².

Это были стихи в честь бога Диониса, хотя не обязательно о нем самом. Периандр особо пестовал культ Диониса, так как он пользовался большой любовью среди народа. Первоначально это были примитивные нескладные напевы,· исполнявшиеся во время сбора винограда, — Арион же, очевидно, придал им художественную форму, возвысив до настоящей поэзии, — и они преобразились в вольно льющиеся чарующие гимны. Эти дифирамбы пел — и плясал — хор из пятидесяти мальчиков, замысловато наряженных сатирами и сопровождавших свои роли мимическими жестами. Если обратиться к мнению (которого держатся некоторые), что афинская трагедия (Глава I, раздел 4) восходит скорее к пелопоннесским, нежели аттическим истокам, — то Ариона, ввиду его новшества, можно рассматривать как одного из предшественников, или даже основателей, драматического искусства. Зарождение этого искусства осталось отражено и в изображениях плясунов в масках и накладных копытцах (представлявших дионисийских божков-даймонов), появившихся в начале VI века до н. э. на коринфских вазах; там эти плясуны разыгрывают разные драматические сценки.

Периандр вогнал в повиновение Керкиру и превратил ее в зависимое владение Коринфа; одновременно были основаны и новые колонии — Аполлония (ок. 600 г. до н. э.), несколько в глубине того же побережья, на земле Иллирии (Глава VIII, раздел 1, и примечание 3), и Потидея, стратегически выгодно расположенная на Эгейском побережье Македонии. Были заключены союзы с рядом греческих и других государств, главным образом, диктаторских (в частности, с Милетом, где властвовал Фрасибул), хотя в числе коринфских союзников были и республиканские Афины.

Периандр нрав имел лихой и горячий: именно из-за него слово «тиран» (диктатор) приобрело бранный оттенок и стало означать кровожадного и жестокого правителя. Ибо высшие сословия в Коринфе прекрасно помнили, что он угнетал их куда пуще отца; к тому же он прикончил собственную жену, а сына сослал на Керкиру, — но тамошние власти, по словам Геродота, навлекли на себя его грозный гнев владыки, убив юношу²³. Другие сыновья Периандра тоже не пережили отца, и наследником был назначен его племянник Псамметих (названный в честь египетского союзника Периандра, царя Псамметиха И), которого убили три года спустя, ок. 581 г. до н. э. Так коринфской тирании настал конец. Дабы отпраздновать ее крушение, коринфяне вышвырнули останки Кипселидов за пределы коринфских владений, а все дома, принадлежавшие им, сровняли с землей.

Власть Кипселидов сменилась, как это часто случалось после падения тирании, олигархическим правлением. В Коринфе оно продержалось на удивление долго — почти двести лет, потому что основную массу граждан, которая жила на доходы от земельной собственности (и увеличивала их путем торговли), вполне устраивал традиционный консерватизм дорийского государства с его приверженностью к иерархическому благочинию. Хотя о характере этого правительства известно мало, оно, по-видимому, опиралось на тонкий конституционный слой, состоявший из немногочисленного штата влиятельных чиновников — Ttpofk))A.oi — и из совета, ограниченного восемьюдесятью членами. Кроме того, оно ввело более мягкий, нежели при старой аристократии эпохи Бакхиадов, имущественный ценз для граждан (членов Народного собрания): новое правительство пошло на такое расширение цензовых границ, так как стремилось залучить на свою сторону гоплитов из среднего сословия, которые прежде поддерживали тиранию. Возможно, именно в эту пору (ок. 581 г. до н. э.) наиболее знатными коринфскими семьями были учреждены Истмийские игры — в ознаменование возврата к республиканскому строю.

Игры эти устраивались в честь Посейдона, неподалеку от его Истмийского святилища VII века до н. э. Приблизительно в 560/540 гг. до н. э. было отстроено заново другое крупное святилище той же эпохи — храм Аполлона в самом Коринфе, что упрочило главенствующую роль этого города, да и всего северо-восточного Пелопоннеса, в развитии дорической архитектуры. Новое храмовое сооружение насчитывало по шесть колонн с фасада и тыльной части и по пятнадцать колонн с обеих сторон (семь колонн возвышаются там и поныне); имелась при нем и новая наружняя колоннада, а также культовое изваяние. Вначале для постройки внешних частей здания использовали вместо дерева известняк-порос покрытый штукатуркой, раскрашенной красным и черным, а крышу выложили желтыми и черными терракотовыми черепицами, которые считались коринфским изобретением. Возможно, что коринфяне задумали и построили еще одно знаменитое святилище, которое обычно относят к более раннему времени, — храм Артемиды на Керкире. Храм украшал скульптурный фронтон, а это напоминает о распространенном убеждении, что родиной греческой скульптуры был Коринф. Такое мнение подтверждается тем, что именно коринфские художники раньше других принялись ваять самые разнообразные статуи и статуэтки.

Несмотря на то что коринфяне явно занимались строительством на Керкире, именно в этот период их возрожденная олигархия была вынуждена окончательно отступиться от власти над островом, который обрел самостоятельность и стал выказывать вражду по отношению к бывшей метрополии. Примеру Керкиры последовала другая коринфская колония, Амбракия: там появилось независимое государство с демократическим правительством. С остальными же колониями коринфяне сохраняли дружбу, которая была особенно заметна на западе, куда они отправляли своих художников и ремесленников — до самой Этрурии (например, тех мастеров, что в начале VII века до н. э. сопровождали Демарата к Таркви-ниям — Приложение 3).

Коринф чеканил серебряные монеты, в обиходе звавшиеся «жеребчиками» (?????), потому что на них было выбито изображение Пегаса, Беллерофонтова крылатого коня. Их начали выпускать ок. 570 г. до н. э., всего четверть века спустя после того, как в Балканской Греции впервые принялись чеканить монету по эгинским стандартам (Глава II, раздел 6); однако коринфские стандарты значительно отличались от эгинских, так как в их основу была положена драхма, весившая значительно меньше — всего три грамма (по-видимому, переиначенная из какой-то разновидности эвбейских стандартов). Благодаря выгодному географическому положению Коринфа эти «жеребчики», как и их эгинские и аттическо-эвбейские «собратья», играли важную роль в средиземноморской торговле. В некотором смысле представляется странным, что чеканка была учреждена ок. 575 г. до н. э… ведь всего четверть века спустя, а то и раньше, коринфская керамика уступила свою былую монополию в западных землях афинской утвари, что свидетельствовало об относительном спаде торговли. Тем не менее, так как Афины еще не обладали в ту пору собственным флотом необходимой численности (еще в 490 г. до н. э. им пришлось занять у Коринфа двадцать кораблей, чтобы выступить против Эгины), — коринфяне, наверное, извлекали немалую при- | быль, снабжая афинян судами для перевозки их керамики и прочих товаров.

Между тем во внешней политике коринфские олигархи соблюдали осторожность. Они заметили, сколь возросло могущество спартанцев в Пелопоннесе, и заключили с ними примирительный союз (ок. 525 г. до н. э.) против Артоса. Но в 506 г. до н. э. вожди коринфского войска откололись от экспедиционных отрядов, возглавлявшихся спартанским царем Клеоменом I, поняв, что он собирается вмешаться в дела Афин и вновь водворить там диктатора Гиппия: коринфяне сознавали, что это чересчур отчаянная, да и нежелательная, затея. Вскоре они и других союзников Спарты отговорили помогать ей в подобных действиях. Вместе с тем коринфские олигархи дали понять, будто они выступают «посредниками» между Клеоменом и Афинами. Это и вправду было их излюбленной позицией: в 519 г. до н. э. они посредничали между Афинами и Фивами, а в 491 г. до н. э. действовали как третейские судьи в спорах Сиракуз с Гелой.

Хотя коринфяне успешно сражались в греко-персидских войнах, разразившихся позднее, они уже вступили в период упадка. Но упадок этот был постепенным нисхождением с высот славного прошлого («Ты славу зрел во всей ее красе, во всех обличьях», — как сказал Уолтер Сэведж Лендор), и не скоро, лишь во II веке до н. э., Антипатр Сидонский воскликнет: «Где красота твоя, город дорийцев, Коринф величавый?»²⁴