III

Идея отречения Вильгельма от престола имела своих сторонников и в ОХЛ. Тема активно обсуждалась в кругах наиболее политизированных офицеров, которых не удовлетворяло то, как осуществляется руководство войной. Кронпринцу даже предлагали возглавить дворцовый переворот, но тот отказался. Пытались заинтересовать этой идеей других сыновей кайзера, но никто не откликнулся. В критический момент начала Ноябрьской революции кронпринц никак себя не проявил. Одно время считалось, что, если бы кронпринц действовал решительнее, монархия была бы спасена. Однако более разумным следует признать мнение Макса Баденского: если и была возможность сохранить монархию, то лишь при непременном условии, что и кайзер, и кронпринц своевременно исчезли бы с политической сцены. На этом настаивали как президент Вильсон, так и маршал Фош.

Эту точку зрения разделяли и многие члены последнего кабинета рейха. Не только консерваторы Фридрих фон Пайер или Вильгельм Древс, но и социал-демократ Филипп Шейдеман считали, что регентство при внуке-наследнике было бы оптимальным решением. Кронпринц понял это слишком поздно. 7 ноября он заявил о своих претензиях на трон, но социал-демократы, которых он непрерывно поливал грязью с момента своей первой политической речи в Эльсе, только отмахнулись. Их лидер Эберт был не против установления регентства при том условии, что корона достанется одному из младших сыновей Вильгельма — Эйтелю или Оскару, но только не Вилли Маленькому. Гренер идеальным решением считал регентство, при котором в качестве формального главы государства будет фигурировать, вплоть до совершеннолетия принца Фридриха Вильгельма, его дядя Эйтель Фриц.

Пока Макс Баденский бездействовал, а Вильгельм колебался, немцы все больше и больше прислушивались к содержавшимся в нотах Вильсона обещаниям, что они получат мир на лучших условиях, если избавятся от Гогенцоллернов. Такова была, во всяком случае, точка зрения Густава Носке. Непримиримая позиция Вильгельма объяснялась в первую очередь, как уже говорилось, влиянием бывшего шефа гражданского кабинета Берга. Такую же позицию занимал Плессен, который более сорока лет своей главной задачей считал делать так, чтобы до Вильгельма не доходили плохие известия. Он не был политиком и был уверен, что война — естественное состояние для нации. Всю жизнь он поддерживал курс на военное решение всех проблем. В сложившейся ситуации он и мысли не допускал о возможном отказе кайзера от своего трона. Офицеры-прагматики — Людендорф, полковник Бауэр — считали, что в Спа господствует атмосфера «отрыва от реальности».

Вильгельм, желая снять нервное напряжение, по утрам начал пилить дрова. Ильземан оставил нам краткое описание того, как для кайзера прошел день 1 ноября 1918 года. На виллу «Френез» прибыл Древс. У него было деликатное поручение от канцлера открыть кайзеру глаза на сложившуюся ситуацию и убедить его в необходимости того, чтобы ради спасения династии и смягчения условий мира для Германии он отрекся от престола и заставил кронпринца отказаться от прав наследования. Этот план берлинский эмиссар изложил Вильгельму во время их совместной прогулки по парку в присутствии Плессена. Реакцию кайзера можно было предвидеть — он пойдет на такой шаг только в случае полного поражения. Он заявил: «Я здесь со своей армией. Если к нам придет большевизм, возьму несколько дивизий, двину их на Берлин и повешу всех тамошних изменников. Тогда посмотрим, с кем массы — они, я уверен, за своего кайзера и за рейх!»

В Берлине принц Макс вместе с Вальтером Симмонсом пытались убедить Фридриха Карла Гессенского взять на себя миссию по вразумлению кайзера. Тот отказался, посчитав, что это бессмысленно. Юрист Симмонс стукнул кулаком по столу: «Если те, кто представляет монархическую идею, отказываются выступить в ее защиту, то придет республика!» «Ну и пусть!» — отреагировал их собеседник. Никто из прочих монархов или принцев также не пожелал взять на себя ответственность и сказать наконец правду Вильгельму. Когда Макс Баденский заявил одному из сыновей Вильгельма, Ауви, что его отцу следовало бы уйти самому, до того, как соответствующее решение примет рейхстаг, Ауви сделал вид, будто не понимает, о чем идет речь. А может быть, и в самом деле не понял.

Так был упущен последний шанс спасти монархию. К тому времени, когда Вильгельм дозрел до решения расстаться с короной, было поздно. Необходимые документы для акта отречения остались невостребованными. У Макса Баденского начался кризис — в прямом, медицинском смысле слова. Врач ввел ему успокоительное — принц проспал тридцать шесть часов.

Но вернемся на виллу «Френез»: Вильгельм в этот первый ноябрьский день много гулял в парке. Встретив там Нимана, кайзер обрушил на него поток своих мыслей: ругал на чем свет Гинденбурга — за то, что он считает себя главнее монарха; хвалил «южанина» Гренера — за то, что прямо заявил наглецу министру, что главная опасность исходит не от противника, а от розни и смуты внутри страны… В этот день капитулировала Турция.

3 ноября Древс доложил о результатах своей миссии. Они были неутешительны: Вильгельм не проявил ни малейшей склонности сделать то, что от него требовалось, — отречься от престола. Макс Баденский обратился к Хефтену: может быть, тот сумеет как-то убедить кайзера? Хефтен заявил, что он офицер, а не политик, и не его дело давать инструкции главе государства: «Делайте уж сами Вашу грязную работу». Сыновья Вильгельма по-прежнему не желали вмешиваться, идея регентства им явно не импонировала. Вильгельм высказался наконец сам. «Если я уйду, то армия развалится, и враг беспрепятственно обрушится на Германию». В стране к 4 ноября признаки надвигающейся революции были налицо.

Вильгельм как будто не замечал, что творится вокруг, продолжая свою обычную рутину: посетил штаб-квартиры принца Рупрехта и генерала Сикста фон Арнима, раздал очередную порцию наград… 4 ноября на ставку был совершен воздушный налет, вблизи кайзеровского поезда разорвались три бомбы. На сам поезд обрушился только дождь пропагандистских листовок. Среди гражданских лиц началась паника, они бросились в укрытия, включая повара в белоснежном колпаке, — солдаты от души веселились. Ниман вспоминает, что Вильгельм по этому случаю процитировал шекспировского «Фальстафа»: «Осторожность — лучший вид смелости». Потом он улыбнулся, глядя на комичное зрелище мечущихся вокруг штатских, и произнес: «Идиоты!» Тем не менее на следующий день по его указанию на крыше вагонов поезда были установлены пулеметы. Кайзер припомнил строки из драмы «Юлий Цезарь» о том, что трус умирает тысячу раз, а смелый — лишь однажды. Сообщил, что от смерти все равно не уйти, рано или поздно встреча с ней неминуема.

Сам он встретил ее в своей постели двадцать три года спустя.