IX

IX

Новый, 1890 год Вильгельм открыл кровавой оргией. Она развернулась в силезском местечке Нейдек, в поместье графа Гвидо Хенкеля. Граф считался одним из богатейших людей Германии — перед ним в списке были кайзер и, вероятно, Альфред Крупп. Вильгельму там нравилось все: угощение (каждый день икра на завтрак!), местные крестьяне, которые бросались ниц перед графиней, целуя полы ее платья, но главное, конечно, охотничьи угодья, полные дичи, — где еще можно было за один день уложить пятьсот пятьдесят фазанов (!). Возможно, этой бойней кайзер готовил себя для решающей схватки с всесильным канцлером. Идиллию (в понимании Вильгельма) пришлось прервать: пришло известие, что при смерти его бабушка Августа. В последний день рождественских каникул Вильгельм возвратился в Берлин. 7 января Августа скончалась.

В середине января Вильгельм все еще не решил, увольнять канцлера или нет. Вопрос о дальнейших шагах кайзера стал предметом обсуждения между Вальдерзее и дядей Вильгельма, великим герцогом Баденским. По мнению последнего, Бисмарк скорее всего сохранит свой пост, но его полномочия будут несколько урезаны. Его собеседник не согласился с этим прогнозом, предположив, что Вильгельм просто не хочет, чтобы весь мир раньше времени узнал о его намерении отделаться от Бисмарка — человека, который, по сути, создал германский рейх. В дневнике Вальдерзее мы по этому поводу читаем следующее:

«Канцлер хочет всем управлять, а сил у него уже нет. Он — министр иностранных дел, но вмешивается в дела всех департаментов через голову их начальников. Он министр-президент Пруссии и министр торговли, а прочие министры для него не более чем мальчики на побегушках. Притом он сидит в своем Фридрихсру, и порой связаться с ним бывает очень трудно. Ни министры, ни главы департаментов не осмеливаются ему противоречить. И все жалуются на отсутствие или неясность инструкций, на то, что канцлер зачастую вводит их в заблуждение… В периоды, когда проходят сессии рейхстага и ландтага, как сейчас, это создает особую неловкость».

Лучше других понимала сложность ситуации супруга канцлера, Иоганна. 20 января она писала сыну Вилли: «Поистине необходимо, чтобы папа приехал (в Берлин), дабы положить конец всему этому смятению, волнениям и трусливым воплям». Вильгельм, по ее мнению, настолько увлечен своими детскими грезами, что уже не способен отличить белое от черного. Она имела в виду, очевидно, различие взглядов кайзера и канцлера по поводу закона против социалистов, которое должно было привести их к открытому столкновению. Герберт считал, что «опыт», накопленный его отцом, будет важным аргументом в его пользу, но Вальдерзее был убежден, что Вильгельм «не уступит».

24 января, после нескольких месяцев отсутствия, Бисмарк наконец прибыл в Берлин. На имперском совете он заявил, что к 1 октября внесет в рейхстаг новый, еще более драконовский законопроект против социалистов, и прямо пригрозил отставкой в случае, если Вильгельм по-прежнему будет выступать с речами на тему социальной справедливости. В общем, если один хотел предложить рабочим перспективу улучшения их жизни, то другой намеревался показать им «оскаленные зубы». Вильгельма все больше раздражало, что бисмарковская пресса употребляет формулировку «политика канцлера», а не «политика кайзера». «И министры-то уже не мои, а князя Бисмарка!» — жаловался он. Тем не менее он не решился прямо выступить против канцлера; как пишет Эйленбург, «в глазах немцев кайзер предстал в виде несмышленого юнца». Это было нестерпимое унижение для Вильгельма.

Канцлер не мог не понимать, что его законопроект будет отклонен рейхстагом. Назревал кризис, но, видимо, расчет Бисмарка как раз и состоял в том, чтобы половить рыбку в мутной воде: пусть все увидят, что Германия погружается в анархию, и тогда он вновь явится в тоге спасителя отечества. Прочие министры как завороженные следили за происходящим наверху, полностью выпустив из рук бразды правления. Впрочем, видимо, Бисмарк понял, что слегка перехватил в своей оппозиции к кайзеру. Когда на следующий день после заседания имперского совета рейхстаг, как и ожидалось, не одобрил законопроект Бисмарка, тот счел за благо отступить, возложив вину за ухудшение своих отношений с Вильгельмом на интриги третьих лиц. В качестве козлов отпущения фигурировали то Хинцпетер, то Беттихер, хотя обоснованность обвинений в их адрес более чем сомнительна. Что касается Хинцпетера, то он действительно посетил в январе Берлин и имел встречу с Вальдерзее. По его мнению, его бывший ученик стал более нервным, более импульсивным. Он с одобрением отметил эволюцию позиции Бисмарка.

Канцлер продолжал угрожать отставкой. Он решил уступить один из своих постов — министра торговли, который занял один из ближайших советников Вильгельма — Берлепш. Двумя днями позднее Бисмарк дал понять, что готов согласиться с политикой Вильгельма в рабочем вопросе при условии, если позднее можно будет вновь вернуться к жесткому закону против социалистов. Этот момент слабости, видимо, и стоил ему канцлерского кресла. 1 февраля Вильгельм сообщил генералу Каприви, что в скором будущем он будет, возможно, нуждаться в его услугах.

Вильгельм решил изменить правило, согласно которому никто из министров, за исключением военного, не имел права прямого доклада кайзеру. Бисмарк сослался на принятое в 1852 году постановление кабинета, которое как раз и вводило такое правило. О существовании такого постановления, как выяснилось, никто не знал, а документ долго искали — он был обнаружен только 23 февраля. В обстановке, когда с начала 80-х годов Бисмарк подолгу отсутствовал в столице, соблюдение этого документа означало полный паралич государственной машины. Настаивая на том, что документ 1852 года продолжает действовать, Бисмарк фактически занимался обструкцией. Министры его не поддержали. Начались тайные встречи недовольных своеволием канцлера членов кабинета в доме Беттихера.

3 февраля в ходе аудиенции у кайзера Бисмарк выразил свое согласие с тем, что ему нужно постепенно уменьшать объем своих полномочий; в день выборов — 20 февраля — он готов объявить об уходе с поста министра-президента Пруссии, потом можно подумать и о сложении с себя других должностей. Вильгельм, поначалу встретивший канцлера ледяным молчанием, смягчился. 5 февраля он устроил для него обед, где была предпринята попытка примирения. Бисмарк чувствовал за собой поддержку промышленников, напуганных радикальными взглядами кайзера по вопросам социальной политики, и решил не уступать. 8 февраля он вновь заявил о намерении расстаться с постом министра-президента Пруссии и назвал кандидатуру преемника — Каприви. Герберт Бисмарк, по мнению канцлера, должен был сохранить пост статс-секретаря в министерстве иностранных дел. Сам Бисмарк остается канцлером. Каприви имел в виду и кайзер, но предполагал предоставить ему более высокий пост. Вальдерзее не возражал: он был не прочь стать канцлером, но разумно решил, что пока лучше воздержаться — иначе все посчитают, что он «подсидел» своего великого предшественника; пусть молва припишет это кому-нибудь другому, тому же Каприви, например.

Тайным союзником Вальдерзее стал Эйленбург, который сохранял видимость хороших отношений с Бисмарками и мог снабжать генерала последними новостями из Фридрихсру. Оба затем попеременно обрабатывали кайзера. 16 февраля в Потсдаме Вильгельм принял Вальдерзее, а вечером долго говорил с Эйленбургом, гуляя по Шарлоттенбургскому парку. По воспоминаниям последнего, кайзер пребывал «в глубокой печали». Судя по его словам, он вначале хотел лишь уменьшить полномочия канцлера, отнюдь не увольняя его в отставку; его постигло разочарование. В воспоминаниях Эйленбурга речь императора предстает в виде сплошных восклицаний:

«Как же трудно с ним ладить! Мне всегда приходится уступать. А ведь я требую так мало: чтобы он просто подумал над тем, что я ему говорю, даже необязательно соглашался; а если я в чем-то не согласен с ним, то чтобы он хотя бы раз мне уступил — мне, его королю! Так ведь нет же! Для него его воля — высший закон. Он не переносит, когда я ему что-то велю сделать. Ради него я принес в жертву свои отношения с родителями. Я его всегда слушался и слепо ему повиновался — как новобранец какой-то! Но ведь я это делал, пока не был монархом, а сейчас?!»

За день до этого разговора Вильгельм заявил Хинцпетеру о своем намерении уволить Бисмарка. В дневнике за 18 февраля Вальдерзее пишет о Каприви как очевидном преемнике Бисмарка: «Думаю, канцлер не смог бы сделать лучшего выбора», — генерал, по мнению автора, честен, пользуется уважением и завоевал признание депутатов рейхстага своей деятельностью в качестве морского министра. Вильгельм, надо сказать, не хотел полного разрыва с кланом Бисмарков — он пытался сохранить Герберта в качества статс-секретаря в МИДе.

Выборы, как и предполагалось, принесли поражение Бисмарку. Канцлер стал усиленно искать союзников. Вальдерзее с явным торжеством записал в своем дневнике: «Канцлер выразил желание нанести мне визит! Я не поверил своим ушам, когда мне сообщили об этом». Ультраконсерватору Вальдерзее не менее, чем канцлеру, была чужда идеология социальной политики кайзера — он опасался, что джинн вырвется из бутылки.

В последнюю неделю февраля случилось событие, которое, вероятно, несколько задержало отставку Бисмарка. Новый рейхстаг проголосовал против военного бюджета страны. С точки зрения Вальдерзее, это был подходящий повод для отмены всеобщего избирательного права, введение которого он считал печальным следствием революции 1848 года. Он поспешил поделиться своей идеей с Бисмарком. Тот заявил, что он слишком стар для таких мер. Канцлер лицемерил — он в это время размышлял над планами государственного переворота. Позиция Вильгельма ужесточилась, главной мишенью для него стали социал-демократы, и кайзер был уверен, что справится с ними без помощи Бисмарка. Выступая 5 марта в ландтаге Бранденбурга, он заявил, что «разнесет в клочья» всех тех, кто стоит у него на пути.

Еще один эпизод способствовал дальнейшему отчуждению между кайзером и канцлером. Вильгельму попали на глаза донесения о передвижениях российских войск в окрестностях Киева, и он решил, что речь идет о военных приготовлениях против Австрии. Он запросил мнение Бисмарка, но тот не торопился с ответом. По его мнению, не было никаких оснований паниковать, а тем более поднимать панику у австрийцев передачей им вышеупомянутых донесений. Вальдерзее и Вильгельм пришли к выводу — канцлер во власти старых пророссийских традиций, он ничего не может поделать со своим естеством пруссака до мозга костей.

Сам Вильгельм, как уже говорилось, предпочитал не выставлять свое пруссачество наружу — за редкими исключениями, когда ему, например, приходилось общаться с представителями юнкерских династий на придворных балах. Открытая демонстрация приверженности «прусским ценностям», считал он, может повредить его популярности. Бисмарк этого не понимал и порой саботировал рассчитанные на благоприятную реакцию общественного мнения мероприятия молодого кайзера. Пример такого саботажа не заставил себя ждать. 15 марта в Берлине по инициативе кайзера открылась международная конференция по защите прав рабочих. Бисмарк с самого начала рассматривал ее как пустую затею и был прав — конференция окончилась ничем. Для Вильгельма все было ясно — виноват только Бисмарк.

К списку прегрешений канцлера добавился еще один пункт: 12 марта Бисмарк провел тайные переговоры с лидером католической партии Центра Людвигом Виндхорстом. Это был вынужденный шаг, с помощью которого канцлер надеялся преодолеть блокаду своих законопроектов в рейхстаге. Центр был сильнейшей фракцией, сторонники Бисмарка — в меньшинстве. Бисмарк, вероятно, планировал заговор с целью ввести в стране военное положение и принять жесткие меры против социалистов. (Для ареста лидеров социал-демократов ему нужно было получить согласие Центра.) Далее, по плану, Вильгельм отрекается от престола в пользу сыновей, а престолонаследники одобряют новую конституцию, запрещающую деятельность «врагов рейха», в частности социалистов. Виндхорст, не предупредив Бисмарка, предал историю гласности, и 15 марта о ней узнал кайзер. Сказать, что он проявил недовольство, — ничего не сказать. Он справедливо заподозрил, что тут не обошлось без закулисной деятельности банкира Блейхредера. Свои эмоции кайзер выразил фразой, которая не лучшим образом сказалась на его репутации: «Иезуиты и евреи всегда находят общий язык».

Кайзер немедленно потребовал экипаж и отправился на квартиру Герберта на Вильгельмштрассе, где имел обыкновение ночевать Отто Бисмарк во время своих наездов в Берлин. Канцлер еще был в постели. Ворвавшись в спальню, Вильгельм, сорвав шляпу и перчатки, нервно спросил: «Светлейшество, что у Вас происходит с Виндхорстом?» Бисмарк был изумлен — он не ожидал, что католический лидер предоставит газетчикам свою версию их беседы — во всяком случае, так оперативно. Натянув на себя простыню (Бисмарк был не одет), он ответил: «Сожалею, но я не могу предоставить Вашему Величеству сведения о переговорах с партийными лидерами, пока эти переговоры еще не окончены и не дали результатов».

Вильгельм негодовал: зачем Бисмарк выбрал частную квартиру для обсуждения государственных дел? Тот надменно заявил, что монаршие приказы и запреты не действуют в его личных покоях. «Даже когда речь идет о приказах Вашего короля?» «Даже и тогда», — ответил Бисмарк. Вильгельм обрушился с площадной руганью на Блейхредера и евреев вообще. Бисмарк с достоинством парировал: они составляют «полезный элемент человеческого общества» и выполняют важные функции, особенно при зарубежных дворах. Вильгельм выразил желание ознакомиться с оригиналом постановления кабинета 1852 года. Бисмарк замешкался, но затем твердо заявил, что сейчас не сможет удовлетворить его пожелания. В ответ Вильгельм потребовал от канцлера написать прошение об отставке.

Позднее Вильгельм описывал свое поведение иначе: он отправился к Бисмарку «почти как покорный слуга» к своему господину, ограничился скромной просьбой несколько увеличить роль монарха в принятии политических решений, дав ему право предоставлять аудиенции отдельным министрам, а не только канцлеру. В мемуарах он писал, что «был тогда молод и хотел сделать все как лучше. Прежде всего речь шла о том, что новый век трудно понять людям старшего поколения, они должны уступить место более молодым; те, кто не может идти в ногу со временем, должны уйти». Выслушав все это, Бисмарк вышел из себя, и вот что последовало:

«Я сидел за столом, покуривая сигару, ножны с саблей между ногами. Канцлер стоял передо мной. Чем более агрессивно он себя вел, тем спокойнее становился я. Под конец он схватил большой портфель с бумагами и шарахнул им по столу. Я испугался — вдруг он запустит в меня чернильницей! Конечно, тогда я воспользовался бы саблей. Но потом я подумал: не может быть, чтобы князь настолько потерял всякое почтение к своему монарху. Мое хладнокровие на него, видимо, подействовало. Он неожиданно разразился рыданиями. Потом опять последовал приступ ярости…»

Другие источники не подтверждают версии о вежливо-рассудительной манере поведения кайзера в этом эпизоде. Во всяком случае, ясно, что Вильгельм решил раз и навсегда отделаться от властного канцлера. «Править страной может только одно лицо, это лицо — я, и каждый, кто против, будет раздавлен» — так передает слова Вильгельма автор, который пользовался особым доверием Вильгельма в изгнании. Вальдерзее был в восторге — его мечты наконец сбываются. Он записал в дневнике услышанную от Вильгельма версию разговора:

«Случился большой скандал! Я только что от канцлера. Был большой спор, теперь все кончено — и наилучшим образом… Я сказал канцлеру, что в настоящее время он не уполномочен вести переговоры с господином Виндхорстом, тем более не информируя меня об этом. Он ответил сразу в очень агрессивной манере, что в своем качестве ответственного министра-президента он может принимать любого, кого считает нужным; кроме того, он один только и может перехитрить Виндхорста, никто другой на это не способен».

Далее, по версии Вальдерзее, Вильгельм по сути согласился с этим доводом Бисмарка, заметив только, что все было бы замечательно, если бы Герберт потрудился сообщить ему о переговорах.

Другим яблоком раздора стало постановление кабинета 1852 года, согласно которому обсуждение политических вопросов с прусским королем было прерогативой канцлера. Вильгельм хотел отменить это постановление (однако позже он изменил свое мнение, и постановление продолжало действовать). Это был предлог — Вильгельм откровенно говорил Вальдерзее, что это лучший официальный мотив отставки. Вальдерзее добавил от себя уже упоминавшееся обвинение в адрес канцлера: он сознательно утаивал информацию об угрозе агрессии со стороны России и Франции.

Как бы то ни было, сам Бисмарк не ощущал себя проигравшей стороной в этой стычке с юнцом кайзером. Иначе вряд ли он решил отпраздновать ее окончание бутылкой шампанского. Видимо, немалое удовлетворение Бисмарк испытал, наблюдая реакцию кайзера на перехваченное письмо русского царя, которое канцлер почтительно вручил Вильгельму, — скорее всего в опровержение обвинений, что Бисмарк не следит за русскими делами и не информирует о них кайзера. Оказывается, царь отзывался о своем немецком родственнике как о «помешанном», «мальчишке, который получил плохое воспитание и которому нельзя доверять». Ввиду горделивых деклараций Вильгельма о том, какие хорошие отношения он завязал с российским монархом, это выглядело особенно унизительно. Кайзер даже решил было отменить официальный визит в Россию. Вальдерзее скандал дал дополнительный довод в пользу немедленного увольнения Бисмарка: почему он раньше не просветил кайзера насчет вероломства русского самодержца? Вильгельм в ответ ограничился пожатием руки и замечанием: «Спасибо, все скоро будет хорошо. Хорошей охоты!» (Вальдерзее отправлялся пострелять зверя.)

16 февраля Вильгельм категорически потребовал от Бисмарка доставить ему оригинал постановления 1852 года. Канцлер медлил, к нему был послан Ханке с поручением получить от Бисмарка письменное прошение об отставке. 18 февраля кайзер и Вальдерзее встретились на церемонии освящения гарнизонной церкви в Шпандау. Генерал осведомился, получил ли кайзер какой-либо ответ от Бисмарка. «Нет. Ни прошения об отставке, ни текста постановления», — бросил Вильгельм. С аналогичной миссией к канцлеру был послан Луканус. Вальдерзее решил ковать железо, пока горячо, — он, конечно, не настолько тщеславен, чтобы желать для себя должность Бисмарка, но если его величество прикажет… К вечеру в Берлине объявился Эйленбург. Вильгельм ввел его в курс событий: «Ввиду его буйного поведения другого выхода я не вижу. Печально, конечно». Как вспоминает Эйленбург, Вильгельм указал ему на фортепиано: «Ну, хватит об этом, давай помузицируем. Спой что-нибудь». Вокальный вечер был прерван появлением Ханке. Вильгельм, прочтя врученную ему бумагу, возликовал: «Уходит! В отставку!» Комментарий Эйленбурга звучит несколько суховато: «Мне пришлось спеть больше обычного». Кайзер, отметил он, был бледен и нервозен.

Семья Бисмарков была вне себя. Баронесса фон Шпитцемберг красочно писала: «Мне как будто камень на голову свалился; я так и осталась сидеть как сидела; в голове — пусто; на душе — глубокая скорбь, из глаз — слезы. Просто представить себе невозможно: князя, самого Бисмарка, выгнали как какого-нибудь простого министра! Уж не пошутил ли кто-то ненароком?» Позднее, впрочем, ей пришлось признать, что основания для такого решения имелись: «Множество нужных законов осталось нерассмотренными — либо потому что они противоречили его личным интересам, либо потому что он просто не удосужился ими заняться».

Престарелый Мольтке охарактеризовал всю историю как «отвратительную», но отметил, что Бисмарк действительно нарушал субординацию и слова кайзера о том, что «у него не было выбора», кроме как уволить строптивца, — содержат в себе зерно истины. Вернемся, впрочем, к музыкальному вечеру в замке. Эйленбург высказал мнение, что место Бисмарка должен занять какой-нибудь военный. Вильгельм послал за Каприви, который был «крайне удивлен и испуган» своим новым назначением, но принял его как солдат, исполняющий приказ командира. По крайней мере так генерал говорил о своих чувствах баронессе фон Шпитцемберг. Вальдерзее узнал обо всем только на следующий день. Трудно, конечно, сказать, что он подумал, но отозвался он об удачливом конкуренте вполне благожелательно. Это было разумно.

Менее разумно вели себя Бисмарки. Их уверенность в собственной незаменимости наводит на печальные мысли о несовершенстве человеческой природы. Герберт отозвался об акции Вильгельма с предельной откровенностью: «Он сам не знает, что творит». Вильгельм сообщил старшему Бисмарку, что он хотел бы сохранить Герберта в кабинете. Тот уклонился от ответа, ограничившись репликой: «Моему сыну уже за двадцать». Герберт решил уйти, заявив: «Я привык служить под началом моего отца и просто не смог бы вытягиваться в струнку, с портфелем под мышкой, перед каким-то другим канцлером». Характерно, что никто из прочих министров его примеру не последовал. Вильгельм выразил сожаление по поводу решения Герберта: «Я рассчитывал, что он останется, я считал его достаточно разумным, чтобы правильно оценить ситуацию». Представляется, что из всех Бисмарков наиболее хладнокровно отреагировала на случившееся супруга уволенного канцлера, Иоганна, о чем свидетельствует лаконичная запись в ее дневнике за 17 марта: «Бомба взорвалась, и мы будем отмечать 1 апреля (день рождения главы семейства) не здесь, а во Фридрихсру».

Отставник с презрением отверг пилюли, которыми ему пытались подсластить опалу. Он получил титул герцога Лауэнбургского, а 29 марта стал генерал-полковником, но канцлер сделал вид, как будто это его не касается. Кайзер пообещал подарить ему свой портрет «в натуральную величину», но было ли это обещание исполнено, и какова была реакция опального канцлера на эту монаршую милость, остается тайной. Известно лишь, что, получив отставку, он возложил розы к усыпальнице своего старого господина — кайзера Вильгельма I и начал готовиться к переезду. Были упакованы многочисленные бумаги, три тысячи бутылок вина и около трехсот коробок с сигарами. На Лертерский вокзал в центре Берлина его сопровождал эскадрон гусар. Бисмарк иронически прокомментировал: «Похороны по высшему разряду». Как и ожидалось, прощание с канцлером вылилось в массовую демонстрацию: люди приветственно махали шляпами и платками, под колеса экипажа бросали цветы. На вокзале Бисмарк случайно столкнулся с принцем Максом Баденским, которому впоследствии тоже пришлось посидеть в неуютном канцлерском кресле, но в еще менее уютный период немецкой истории. Бисмарк сказал принцу, что Вильгельм еще позовет его обратно.

Не тут-то было. Свое настроение кайзер выразил словами: «На вахту заступил! Курс прежний! Полный вперед!» Он любил метафоры с использованием морского лексикона. Английский юмористический журнал «Панч» в мартовском номере за 1890 год изобразил его в виде капитана корабля, провожающего взглядом спускающегося по трапу Бисмарка. Подпись гласила: «Прощание с лоцманом». Но реакция Вильгельма была более чем кислой. Возможно, он не забыл, что журнал год назад прошелся по поводу «цезаризма» нового правителя Германии. Следующий шарж юмористов из «Панча» — немецкий кайзер в виде обиженного ребенка, восклицал:

О, убрать этот мерзкий «Панч»,

Не хочу я видеть сегодня «Панч»!

Иоганне Бисмарк карикатура «Прощание с лоцманом» очень понравилась — она повесила ее в своей спальне.

Разумеется, не вся пресса выразила сожаление по поводу отставки Бисмарка. «Франкфуртер цейтунг» высказала мнение, что «нация вскоре включит день 18 марта в список праздников».

21 марта Гогенлоэ в своем дневнике отметил, что разрыв был «неизбежен», но не все с этим согласны. Нельзя сказать, чтобы реакция за рубежом на отставку Бисмарка была однозначно негативной. Вовсе нет. Тем не менее Вильгельм явно чувствовал необходимость как-то объясниться. Показательны в этом отношении строки его личного послания императору Францу Иосифу. Вильгельм оставил копию этого письма в личном архиве, чтобы наследники смогли с ней ознакомиться.

«Этот человек был всегда моим кумиром, из-за чего я подвергался настоящей травле в родительском доме. Ради того, чтобы он остался на своем посту после смерти моего деда, я пошел на крайние меры — это вызвало взрыв ярости у моего умирающего отца и непреходящую ненависть ко мне со стороны матери. Для него это все были мелочи, не стоящие внимания; и вот теперь он гордо удалился, только из-за того, что я один раз осмелился его ослушаться! Он нанес мне удар прямо в сердце!»

Безоговорочную поддержку Вильгельм получил от российского самодержца, с которым встретился вскоре на маневрах под Нарвой. Царь просто не мог понять, почему вокруг всей этой истории с отставкой Бисмарка возник такой шум. Он заявил кайзеру:

«Я вполне понимаю Ваши действия. При всех своих заслугах князь был не более чем Ваш чиновник, Ваш слуга. Коль скоро он отказался повиноваться Вашим приказам, Вы просто не имели права поступить иначе, как отправить его в отставку. Что касается меня, то я никогда ему не доверял, не верил ни одному его слову, ни его собственному, ни тому, что он мне передавал со слов других, потому что я был уверен, что он меня просто дурачит. Что касается наших взаимоотношений, дорогой мой Вильгельм, они отнюдь не пострадают от ухода князя; как раз наоборот. Я доверяю Вам, а Вы можете положиться на меня».

Кайзер, приводя в мемуарах это высказывание российского монарха, подчеркивает, что тот впервые назвал его тогда «дорогой мой». Действительно, какая честь!