XVII

XVII

В России война обернулась революцией. Проект германо-российского договора был заморожен после того, как выяснилось, что французы получили о нем полную информацию. 6 февраля 1905 года Вильгельм направил Николаю послание с поздравлениями по поводу геройского поведения его гвардии: «Я рад, что твои солдаты показали свою надежность и верность своей молитве (кайзер ошибся: надо было сказать — присяге) императору».[12] Затем кайзер принялся давать своему кузену советы, как перестроить страну после военного поражения и революционного взрыва. По его мнению, следовало включить в состав Государственного совета наиболее выдающихся представителей земств — местных органов самоуправления, созданных в 1864 году, а также политикой щедрых подарков рабочим выбить почву из-под ног у смутьянов — «как я это сделал в 1890 году». Многое в этих рекомендациях было подсказано Вильгельму его экспертом по России, профессором Шиманом.

Мысли Вильгельма о перспективах развития событий в России, которыми он поделился с Бюловом, были вполне здравыми: «Кайзер считает вероятным, что заключение мира после непрерывной череды военных неудач приведет к утрате престижа армии; царю придется уйти: при всей его привлекательности как личности и при всех его добрых намерениях это почти неизбежно; возможно, падет и монархия, и начнется переход к демократической форме правления, которая, в условиях, когда всего пятая часть населения умеет читать, будет выглядеть совсем не так, как в Америке».

21 февраля Вильгельм отправил кузену новую порцию своих советов. В них он иначе расставил акценты, царю следовало бы выступить перед своими подданными в роли отца нации, быть более открытым для общения; если бы он сам явился перед толпой во главе своей гвардии, то и кровопролития не было бы. У Вильгельма все чаще стали проскальзывать замечания о том, что Россия — это не Европа. Появилась и критика в адрес русского самодержца: «В одном, кажется, все в Европе согласны, налицо „консенсус“: царь несет единоличную ответственность за развязывание войны, за то, что она началась так неожиданно, за полную к ней неподготовленность. Тысячи семей, потерявших своих родственников-мужчин, возлагают вину за это на царский трон».

Шиман, с 1906 года — постоянный участник «северных экспедиций», которого Вильгельм сильно приблизил к себе, одарил того изрядной долей «балтийского менталитета». В прибалтийских государствах всегда было немало немцев — их колонии состояли главным образом из помещиков, потомков тевтонских рыцарей, которые прибыли туда в Средние века. В городах была сильная прослойка немецкого купечества, а в Дерпте (Тарту) немцы имели собственный университет. В 1870–1880 годах царь начал политику русификации Прибалтики, которая сопровождалась ущемлением немецкой культуры. Многие представители немецкой диаспоры в этих условиях предпочли эмигрировать в Германию, где стали проповедовать идеологию агрессивной ненависти против всего русского. Вот что, по словам Шимана, представлял собой «балтийский менталитет». Ранее Шлиман опробовал свое искусство убеждения на Вальдерзее и Гольштейне. Его адептом стал генерал Фридрих фон Бернарди, автор книги «Германия и будущая война», воспевавшей культ войны и получившей широкое признание (книга появилась в 1912 году). Бюлов считал, что влияние Шимана перешло разумные рамки, и тщетно пытался обуздать его. Имея в виду Шимана и Бернарди, он как-то сказал Вильгельму: «В нашей стране эмоционально неустойчивые профессора-пангерманисты произносят глупые речи, а отставные военные пишут нелепые статьи».

В годы после поражения первой русской революции петербургские власти усилили политику русификации прибалтийских провинций. Пятьдесят тысяч этнических немцев, среди них большое количество дворян, покинули свои дома и переселились в Германию. Шиман и историк Ганс Дельбрюк призывали к военной интервенции с целью присоединения Прибалтики к рейху. Даже обычно шовинистически настроенный Гарден считал, что они заходят слишком далеко: войну ради спасения прибалтийских баронов-реакционеров он считал непростительной авантюрой. Шиман обратился к Вильгельму — тот заверил, что не оставит балтийские государства на произвол судьбы, но дела за этими словами последовали много позже — когда во время Первой мировой войны его армии вторглись в регион. Пока что любой жест, который можно было истолковать как вмешательство во внутренние дела России, стал бы помехой в его упорных попытках привлечь на свою сторону петербургского кузена.

Не следует думать, что Бюлов всегда смело резал правду-матку кайзеру. В этом он не многим отличался от своего преемника Бетман-Гольвега. Бюлову очень не нравилась гонка морских вооружений, но вслух он об этом не говорил, тем более в присутствии Вильгельма. Он жил в постоянном страхе перед речами кайзера — как бы тот не ляпнул чего-нибудь неподобающего. Как он поведал своему преемнику, ему «приходилось тратить значительную часть своего времени и своих сил на то, чтобы подчищать то, что оставалось после каждой благоглупости или нескромного откровения». Порой он так глубоко скрывал свою иронию по поводу того или иного высказывания кайзера, что его комментарий вполне можно было принять за изощренный комплимент. 23 марта Вильгельм произнес громоподобную речь в Бремене, где были такие, например, перлы. «Я заставил замолкнуть пушки и штыки (?). Однако штыки и пушки нужно держать острыми и готовыми к бою, дабы завистливые и недоброжелательные взгляды извне на постройки нашего чудесного дома и сада не смогли нарушить нашего спокойствия… Мы — соль земли, но мы должны доказать, что мы этого достойны» — и так далее в том же духе. 27-го Бюлов отреагировал следующим образом: «Здесь все находятся еще под впечатлением сильной речи, произнесенной Вашим Величеством в Бремене. У меня такое ощущение, что Ваше Величество никогда не говорили с большей глубиной и силой. Я прочел речь с совершенным восхищением».