Глава IV. СТРАТЕГИЯ.
Глава IV. СТРАТЕГИЯ.
Переход от стратегии средневековья к характеру мышления и к методам ведения войны нового времени разработан в сочинениях Макиавелли. Мы уже отметили, что новая форма развития начинается с возрождения тактической пехотной единицы, сражающейся холодным оружием. Лишь с этого момента появляется и стратегия в полном смысле этого слова103.
Часто повторяемая фраза, что в средние века война была применением грубой силы, а с эпохи Возрождения она превратилась в науку, создает представления, которые, как неправильные во всех отношениях, должны быть отвергнуты. И в средние века война не была простым применением грубой силы, и после того наукой она не сделалась. Война всегда является искусством и никогда наукой сделаться не может. Отношение искусства к науке всегда может заключаться лишь в том, что искусство отдает ясный отчет в себе самом лишь путем теоретических, следовательно, научных размышлений; посредством последних оно приобретает большую способность вырабатывать своих мастеров. Мы видели, что на тактику в ее прогрессивном развитии действительно оказывало влияние научное исследование, но, конечно, она из-за этого не обратилась в "науку". Можно ли повторить это и о стратегии, или в какой мере это возможно, - покажет дальнейший ход нашего исследования.
Уже в главе, посвященной Макиавелли, мы видели, что сущность стратегии приводит нас к центральной проблеме, проблеме двойственной формы стратегии, - стратегии сокрушения и стратегии измора; и эта проблема принудительно определяет все стратегическое мышление.
Первый естественный, основной закон всякой стратегии - сосредоточить свои силы, разыскать главные силы противника, их разбить и развивать преследованием победу до тех пор, пока побежденный не подчинится воле победителя и не примет его условий, вплоть до занятия всей неприятельской страны. Такой способ ведения войны имеет предпосылкой достаточное превосходство сил; но может быть случай, когда превосходство сил у одной стороны достаточно для того, чтобы одержать первую большую победу, и, тем не менее, оно недостаточно для того, чтобы занять всю территорию противника или хотя бы для того, чтобы осадить его столицу. Силы могут также находиться в таком равновесии, что с самого начала можно ожидать лишь скромных успехов и что все надежды должны быть направлены не столько на то, чтобы сокрушить неприятеля, сколько на то, чтобы путем нанесения ему ударов и ущерба всякого рода довести его до такого упадка и утомления, что он, наконец, предпочтет принять условия победителя, который в этом случае должен, конечно, проявить известную умеренность. Это и есть система стратегии измора, великая проблема которой всегда сводится к вопросу, следует или нет стремиться к тактическому решению - сражению - с его опасностями и потерями, и окупят ли ожидаемые от победы выгоды риск нашей ставки? Если в одном случае главная задача полководца - употребить всю силу своего духа и всю свою энергию на то, чтобы добыть при развязке для своей армии возможно большие преимущества и довести свою победу до высшей точки, то в другом случае его соображения направляются на то, в каком месте и каким образом ему удастся особенно чувствительно ущемить неприятеля, оградив собственную армию, страну и народ от ущерба. Он будет задаваться рядом вопросов: осадить ли ему такую-то крепость, занять ли известную позицию, отрезать ли противнику подвоз провианта, напасть ли на отделившуюся часть неприятельской армии, отвратить ли от неприятеля союзника, привлечь ли на собственную сторону союзника, и, главное, не представляется ли условий и удобного случая нанести поражение главным силам противника. Таким образом, сражение играет определенную роль и в стратегии сокрушения и в стратегии измора, но с той разницей, что в первой оно представляет единственное, все превосходящее, все прочее поглощающее средство, а во второй - лишь одно из средств, имеющихся на выбор наряду с другими. Возможность довести противника и без боя до того, что он примет условия, которых мы добиваемся, приводит в конечных своих последствиях к чисто маневренной стратегии, которая стремилась бы вести войну без кровопролития. Такая чисто маневренная стратегия представляет, однако, лишь диалектический плод фантазии, а не реальное явление в мировой военной истории. Если бы даже одна сторона и задалась целью - вести подобную войну, то она все-таки не будет знать, так же ли мыслит и противная сторона и останется ли она при этих мыслях. Поэтому призрак возможного решительного сражения всегда маячит на заднем плане даже у очень не любящих кровопролития полководцев, и стратегию измора никоим образом нельзя рассматривать как чисто маневренную стратегию; на нее скорее приходится смотреть как на способ ведения войны, содержащий в себе внутреннее противоречив. Ее принцип - полярный или двухполюсный.
Уже в древности мы познакомились с антитезой стратегии сокрушения и стратегии измора; теперь вновь, с нарождением новой формы войны, сейчас же возникает и эта проблема. Когда швейцарцы спускались со своих гор в соседние области, у них, естественно, не было иного принципа, как возможно скорее разыскать неприятеля, его атаковать и разбить. Но именно этот принцип и мог быть обращен против них. Все знали, что они всегда стремятся поскорее попасть домой, да и их нанимателям нелегко было долгое время выплачивать им жалование. Поэтому, когда удавалось уклониться от их атаки и отсидеться на неприступной позиции, можно было надеяться выиграть кампанию без риска и без сражения. На это рассчитывал Ля Тремуйль, когда в 1513 г. он осаждал Новару и ему донесли, что на выручку осажденным приближается швейцарская: армия. Он мог бы пойти навстречу этой армии, дабы разбить ее раньше, чем она успеет соединиться с гарнизоном Новары. Ля Тремуйль отверг эту мысль и отошел от города для того, чтобы путем маневрирования связать швейцарцев; однако они его догнали и разбили. Но скоро опыт показал, что такой победой далеко не всегда выигрывается война. Итак, целесообразно ли давать сражение? Мы видели, как сила мышления самого Макиавелли становилась в тупик перед этой проблемой и оказывалась не в состоянии ее разрешить. Логика его мышления приводила его к стратегии сокрушения; античная традиция, в лице Вегеция, рекомендовала стратегию измора. Как на практике, так и в теории последняя одержала верх. Наиболее сильное, непосредственное действие оказала победа имперцев при Павии. Взятый в плен король Франциск должен был принять по Мадридскому мирному договору самые тягостные условия. Однако по прошествии немногих лет, если не все, то существенные приобретения, доставленные этим миром победителю, снова были им утрачены, и можно было задать вопрос, окупилась ли в данном случае ставка.
Сражение при Павии в 1525 г. было последней крупной развязкой этой военной эпохи. Войны продолжались, но целые кампании протекали без единого настоящего сражения, и когда таковое происходило, как например при Черезоле (1544 г.), то последствий оно не имело.
Для полководца, желающего избежать сражения, всегда нетрудно найти позицию, подступы к которой так затруднительны, что противник, даже при значительном численном превосходстве, предпочитает отказаться от такого дерзания. Естественные преимущества местности еще усиливаются полевыми укреплениями. Поэтому стратегическое наступление
необязательно имеет своей кульминационной точкой сражение; часто оно истощается в простом выигрыше пространства, в оккупации области, которую можно использовать. Излюбленным объектом военных действий являлась осада и взятие какой-либо крепости, обладание которой уже дает возможность господствовать над целой областью и ставит противника перед задачей снова ее завоевать, если он хочет получить ее обратно при заключении мира. Все это получает тем большее распространение, чем более укрепляется в господствующем мнении сознание рискованности бросать вызов боевому счастью и чем менее оснований ожидать от противника, чтобы он силой атаковал мало-мальски крепкую позицию. Захватить такие позиции можно было также с помощью удачного маневрирования, между тем как от непосредственного проигрыша сражения, если он не сопровождался в то же время значительными потерями земель и крепостей, неприятель мог сравнительно скоро оправиться. Ведь простая затяжка военных действий, заставляющая обе стороны нести крупные расходы, может скорее привести к намеченной цели войны, если одна из сторон раньше другой увидит дно своего кошелька и вследствие этого будет вынуждена пойти на уступки. "Ибо война, - писал в 1664 г. некий швейцарский военный писатель, - обладает большой дырой и широкой пастью, так что где конец деньгам, там и конец игре". Каждая война в сильной степени определяется экономическим моментом, ибо без снаряжения и продовольствия сражаться нельзя; войны же наемными армиями являются преимущественно войнами экономическими, ибо эти армии вообще не имеют никакой иной базы, кроме экономической. Поэтому от Макиавелли и до Фридриха мы постоянно слышим то же самое изречение: "войну выигрывает тот, у кого сохранился последний талер в кармане"104.
Но уже Макиавелли перевернул эту фразу наизнанку, сказав, что "тот, у кого есть солдаты, может добыть себе и деньги". И то, и другое изречение одинаково верно и неверно. Когда берут верх деньги, стратегия имеет тенденцию к маневрированию; когда же господство переходит к солдату, ее влечет к сражению. Здесь наблюдается та же самая полярность, которая дана в факте, что орудие, при помощи которого должна быть достигнута политическая цель - армия, само ставится на карту и при всех обстоятельствах подвергается более или менее тяжкому ущербу. В стратегии сокрушения считают возможным не обращать внимания на это расстройство и потери, ибо надеются, что победа даст полный успех и скорое окончание, и не страшатся возвратного удара. Но при стратегии измора необходимо самым тщательным образом учитывать свои убытки. Ибо если победа, и даже повторная победа, не приведет к окончанию войны, то возникает вопрос, не станет ли сама победа спорной из-за расходов на восстановление ущерба, понесенного армией для одержания победы. Поэтому верховные хозяйства вооруженной силы весьма часто увещевают полководцев не слишком дерзать и ставят высшей целью не положительный успех, а "сохранение вооруженных сил" (salvirung der Armada), как писал курфюрст Макс Баварский своему фельдмаршалу Мерси. Имперские министры упрекали маркграфа Баденского, когда он отважно атаковал турок, что он легкомысленно жертвует войсками и что ему потребуются для каждой кампании новые армии. Особенно скаредным в отношении затрат своих войск было купеческое правительство Генеральных штатов; впрочем, и Фридрих в первой статье своих "Генеральных принципов", после описания великой ценности и удивительной боеспособности своей армии, говорит: "...с такими войсками можно было бы завоевать весь мир, если бы их победы не были для них столь же роковыми, как и для неприятеля".
Эти соображения имеют особливый вес в войнах, которые ведет коалиция, где победитель, понеся жертвы, в конце концов, пожалуй, бывает вынужден себе сказать, что выгоды-то достались не ему, а его союзникам; в особенности, может быть, потому, что победитель уже не располагает необходимыми силами, чтобы ограждать полностью собственные интересы.
Одним из важнейших вспомогательных средств этой двухполюсной стратегии являются полевые укрепления. Ведь уже Карл Смелый пытался прикрыть себя от швейцарцев под Муртеном и Нанси при помощи укреплений. Первое действительно современное сражение, при Чериньоле (1503 г.) в Нижней Италии между французами и испанцами, разыгралось в борьбе за вал и ров, которые испанцы наспех соорудили перед своим фронтом. С этих пор, вплоть до падения старой монархии, полевые укрепления играли роль, и порою роль решающую. Во время гугенотских войн, когда снова появилась кавалерия, по словам де Ля Ну, каждую ночь окапывались, чтобы оградить себя на всякий случай от внезапного нападения. Густав Адольф также укреплял каждую лагерную стоянку, где его армия проводила более одной ночи. Нередко все дело зависело от того, удалось ли одной из сторон опередить на несколько часов другую и соорудить укрепления, штурмовать которые последняя уже не решалась. Сражение на Белой горе было проиграно, так как нужные лопаты не были своевременно доставлены из Праги. Даун оперировал против Фридриха не иначе как с лопатой в руках. Первоначально Фридрих был противником полевых укреплений, ибо его войска гарантировало от внезапных нападений их проворство, а сражение он всегда стремился вести наступательно, и укрепления ему могли являться только помехой. Порою он высказывается против них даже с известной страстностью105 один из немногих вопросов, в которых он не только на практике, но и принципиально расходился со своими современниками, - и если он все-таки указывает в своих "Генеральных принципах", что "мы укрепляем свой лагерь, как некогда древние римляне", то объясняет он это тем, что укрепления предназначались для воспрепятствования ночным предприятиям столь многочисленных у неприятеля легких войск, а также дезертирству. Для прикрытия тыла во время осады (циркумвалационная линия) король готов допустить сооружение "ретраншементов", но и в этом случае он считал лучшим двинуться навстречу идущему на выручку неприятелю. В крайнем случае, после проигранного сражения или против втрое превосходящих сил неприятеля приходится прибегать и к этому средству; таким образом, когда в 1761 г. русской и австрийской армиям наконец удалось соединиться против него в Силезии, он спасся при помощи Бунцельвицских окопов. Вероятно, в результате этого опыта он изменил свой взгляд и в своих писаниях после Семилетней войны уже принципиально высказывается за сооружение полевых укреплений106.
Давать ли сражение, или не давать - при такой силе тактической обороны часто являлось вопросом, который решался не на месте, а на родине правительством, хотя могли проходить дни и недели, пока запрос, донесение о положении дел и ответ могли быть доставлены туда и обратно. В 1544 г. герцог Энгиенский послал своего начальника штаба (Мао1хе de camp), Монлюка, из Верхней Италии в Париж к королю, чтобы испросить его разрешения дать сражение. Монлюку удалось добиться такого разрешения вопреки возражениям министров; герцог Энгиенский одержал победу при Черезоле, но победа не имела никаких последствий.
Подобные же переговоры велись во время Семилетней войны между Дауном и Веной, между русскими полководцами и Петербургом.
Типичным образчиком бессильной маневренной кампании считается кампания шмалькальденцев в 1546 г.; несомненно, что союзные протестантские государи, особенно вначале, когда у императора еще вовсе не было войск, действовали слишком робко107. Но уже Ранке сказал, что гневные слова Шертелина о ландграфе Филиппе - "он не хотел укусить лисицу; все броды и рвы были для него слишком глубоки, все болота слишком широки" - не следует всегда повторять. Раз уже сложились такие стратегические взгляды, какие, как мы видели, господствовали в эту эпоху, то крайне трудно повести на крупное решительное дело армию, составленную из элементов с разнородными интересами, в которой командование не сосредоточено в одних руках. Император также, когда перевес сил оказался на его стороне, довольствовался маневрированием и в конечном счете победил не боем, а политикой, побудив герцога Морица вторгнуться в земли курфюрста Саксонского, после чего слабые союзные скрепы шмалькальденцев оказались недостаточными, чтобы удержать и сохранить объединенную армию для защиты Южной Германии. Историк этой войны, Авила, пишет по этому поводу:108 "Императору ни разу не представлялось случая дать сражение при равных, не говоря уже при более благоприятных условиях. Однако даже при равных условиях сражения ему не следовало давать, ибо подобная победа всегда сопряжена с потерями, а ослабленная, хотя и победоносная армия не была бы в состоянии привести к повиновению Германию, особенно же города"109.
Во время гугенотских войн происходили весьма кровопролитные сражения, однако стратегически они имели значение лишь стычек, ибо католическая партия, хотя и обладавшая значительным превосходством сил и победоносная на полях сражения, все же не была достаточно сильна, чтобы закончить войну полным одолением противников путем захвата всех их укрепленных пунктов.
О такое же препятствие разбились и все усилия испанцев снова покорить восставшие Нидерланды.
Стратегия Тридцатилетней войны определялась крайне сложными и часто менявшимися политическими отношениями, многочисленными укрепленными городами и все еще численно слабыми по отношению к обширным пространствам армиями. Такой человек, как Густав Адольф, обладавший грандиозной дерзостью напасть из далекого, маленького королевства на императора, который только что поверг к своим ногам всю Германию, герой, обладавший таким авторитетом и инициативой, все же оказался вынужденным продвигаться лишь осторожно, ощупью, шаг за шагом. Клаузевиц называет его "ученым полководцем, преисполненным осторожных комбинаций". "Густав Адольф, - говорит он, - никоим образом не был отважным полководцем вторжения и битв; он предпочитал искусную, маневренную, систематическую войну".
Лишь по прошествии одного года и трех месяцев после его высадки в Германии, дело дошло до решительного сражения при Брейтенфельде. Валленштейн, про "почти устрашающую энергию" которого Клаузевиц отзывается с похвалою, отмечая "граничащее со страхом преклонение перед ним всей его армии", не дал, однако, ни одного наступательного сражения. Торстенсон, наоборот, постоянно стремился к сражению, причем его стратегия принципиально не выходит, да и не могла выйти, за пределы стратегии измора. По множеству содержащихся в ней противоречий, Тридцатилетняя война чрезвычайно интересна в стратегическом отношении и представляет ряд частностей, которые еще недостаточно исследованы. Временами сила выставленных войсковых масс чрезвычайно велика; так, например, в 1627 г. император располагал 100 000 человек полностью, так же и в 1630 г. В конце 1631 г., когда снова вернулся к командованию Валленштейн, налицо было от 30 000 до 40 000 человек, а весной 1633 г. численность войск доходила до 102 000, из коих главная армия под Мюнстербергом насчитывала 43 000, к концу же кампании все еще в общем имелось 74 000110.
Несмотря на это, действующие армии, вступающие в сражения, - малы. Соединенная армия лиги и императора под Белой горой насчитывала около 28 000 человек; Густав Адольф вместе с саксонцами располагал под Брейтенфельдом 39 000, под Люценом - 16 300, в лагере под Нюрнбергом у Валленштейна было не 50 000-60 000 человек, как то часто указывают, а только 22 000111. Армии Торстенсона не превосходили 15 000-16 000 человек. Весьма значительная часть имевшихся войск расходовалась на гарнизоны бесчисленных укрепленных городов. Процент кавалерийских частей растет в полевых армиях, достигая половины и даже двух третей их. Под Янкау (1645 г.) имперцы насчитывали 10 000 рейтаров на 5 000 пехотинцев.
Театр военных действий то и дело переносится от Балтийского и Северного морей до Дуная и Боденского озера, от Вены, более того, от Семиградья до окрестностей Парижа. Оказываются осуществимыми самые длинные марши, ибо войска при их малочисленности могут содержаться за счет тех местностей, которые они пересекают, и как католики, так и протестанты всегда находят сторонников как на юге, так и на севере, предоставляющих им опорные пункты. Поэтому стратегический момент всегда в значительной мере определяется политическими точками зрения, так что история военного искусства не в силах и не должна входить в рассмотрение частностей, за исключением необходимых для анализа отдельных, особенно выдающихся сражений.
С войнами Людовика XIV приближается новая эра для стратегии, характеризуемая всевозрастающим численным составом армий и вытекающей из этого проблемой их продовольствования. Средневековые армии были так малы, что либо можно было без особо значительных трудностей тащить за собою необходимые запасы, либо снабжение войск можно было черпать из местностей, через которые они проходили. И наоборот: из размера совершаемых походов и незначительности мероприятий в отношении снабжения войск мы должны заключать, что армии были весьма малы. С численным ростом войск мы все чаще и чаще слышим разговоры о снабжении их продовольствием112. В "Книге должностей" (Aemterbuch), или "Военном устройстве", сочинении, появившемся в тридцатых годах XVI столетия, очень распространенном и часто употребляемом113, сказано: "...поколику провиант представляет очень большую и наиважнейшую вещь (Prinzipalsteck) на войне", после чего следует тщательный перечень всего необходимого для продовольствия. Такой же перечень мы находим и в "Военной книге" герцога Альбрехта Прусского. Он говорит о войске в 90 801 бойцов и исчисляет на 5 дней 490 фур с хлебом, 383 - с салом, маслом, солью, горохом и крупой, 433 фуры со 100 бочонками вина и 1 000 бочками пива. К этому присоединяется овес на 45 664 лошади114. Некий нюрнбержец, принимавший участие в войне, Иоахим Имгоф, жалуется в письме из лагеря Карла V в 1543 г., что все так вздорожало, потому что солдаты прямо на улице грабят крестьян и горожан, желающих привезти что-нибудь на продажу в город; одно лишь мясо, говорит он, дешево, потому что скот отнимают силой115. Французская армия уже в 1515 г. возила с собою полевые хлебопекарные печи116. Герцог Максимилиан Баварский велел устроить в Богемии магазины для предпринятой им в 1620 г. кампании; он захватил в Линце 300 бочек муки в 70 000 мер (Metzen), для перевозки которых австрийцы должны были ему поставить 220 четырехконных подвод. Хемниц в своей "Истории Тридцатилетней войны" полон соображениями продовольствования в связи с военными операциями, и уже герцог Альбрехт отмечает значение, какое в этом деле имеют водные пути.117
При Людовике XIV численность армий увеличилась втрое и даже вчетверо против Тридцатилетней войны. На первый взгляд, можно было бы предполагать, что более крупные армии должны давать возможность полководцам совершать более великие дела и господствовать над более обширными пространствами. Но если обе стороны растут в одинаковой пропорции, то наблюдается обратное явление. Более крупная армия тяжеловеснее не только вследствие громоздкости своих движений, но и потому, что она уже не может жить непосредственно, без особых мероприятий, за счет занимаемой ею территории - разве только если она очень быстро продвигается вперед и нуждается в организованном подвозе продовольствия. Эта потребность тем более обостряется, что с численным увеличением армии, как мы видели, в нее попадает много ненадежного элемента, который можно удержать под знаменами лишь при помощи дисциплины и надзора. Если предоставить таким войскам жить за счет страны, то они большей частью разбежались бы. По этой причине также регулярное снабжение армии из магазинов становится необходимым; между тем магазины налагают путы на движения войска. И тогда следствие, в свою очередь, начинает оказывать влияние на причину: чем тяжеловеснее становятся движения армии, которая связана магазином, тем меньше она имеет возможности жить за счет страны и тем более она нуждается в помощи магазина.
По расчетам теоретиков, армия не может удаляться от своего магазина более чем на расстояние пяти переходов; посредине, в двух переходах от армии и в трех от магазина, должна находиться хлебопекарня. Выпеченный в полевых хлебопекарнях хлеб был съедобен лишь в течение девяти дней; таким образом, если обозы непрерывно циркулировали взад и вперед и если положить день на погрузку и дневку обоза, то войска могли получать свежий хлеб каждые пять дней, и оставалось еще в запасе некоторое время на непредвиденные задержки, что было крайне необходимо, ибо продолжительная дождливая погода могла сделать дороги непроездными для груженых подвод.
Вестфален следующим образом описывает положение в дождливую пору в 1758 г.: "Имея магазины и хлебопекарни под боком, армия начала испытывать нужду. Подводы с хлебом, чтобы пройти расстояние часа пути, затрачивали целые дни и ночи, да и то им приходилось по дороге сваливать половину груза"118.
В 1692 г. Люксембург не мог продвинуться в Бельгии до Энгиена, как он того хотел, и простоял три недели под Суаньи, так как у него не хватало подвод для того, чтобы доставлять продовольствие из Монса, где находился его магазин. Монс отстоит от Энгиена на расстоянии едва четырех миль, а от Суаньи - двух.
"Не я командую, - говорит Фридрих Великий (1745 г.), - а мука и фураж"; или в другой раз, обращаясь к маршалу Кейту (8 августа 1757 г.): "Я согласен с Гомером - хлеб делает солдата".
Одновременно с внешним ростом и внутренним изменением армий меняется и театр военных действий: срывают укрепления большинства городов и настолько укрепляют некоторые из них, что овладение ими становится возможным лишь после трудной, длительной осады. Экономия, полученная на гарнизонах, опять-таки пошла на усиление полевых армий119.
Карл V еще имел возможность предпринимать несколько кампаний, которые приводили его из Италии, из Германии, из Нидерландов глубоко внутрь Франции. Но с тех пор как Людовик XIV при посредстве Вобана укрепил заново целый ряд пограничных городов, такие нашествия стали уже невозможны. Подобным же образом Фридрих соорудил систему Силезских крепостей, чтобы обеспечить за собой эту вновь приобретенную им область.
Неоднократно, особенно во время командований Торстенсона, создавалась в Тридцатилетнюю войну обстановка, отчасти напоминавшая стратегическую обстановку из войн Фридриха Великого. Однако Торстенсон со своей пятнадцатитысячной армией продвигался гораздо дальше, чем впоследствии Фридрих. Сравнение это, впервые выдвинутое Гобомом в его пробной лекции в Берлинском университете120, в высшей степени поучительно, и я к нему вернусь при исследовании стратегии Фридриха. Разница заключается не в том, отметим это тут же, что у Густава Адольфа или любого из его преемников, будь то Бернгардт Веймарский, Баннер, Торстенсон, Врангель или Карл Густав, было иное, чем у Фридриха, представление о сущности стратегии, особенно же о ценности и значении сражения в открытом поле; разница имеет единственным своим источником различие в условиях как политических, так и военных, различие в размерах, в характере и в самих боевых приемах армий.
Процесс развития заключался, таким образом, не в том, что из эпохи преобладания маневрирования постепенно перешли к стратегии преобладания решительных сражений, но в том, что как теория, так и практика приближаются поочередно то к одному полюсу, то к другому.
В то время как до самого конца Тридцатилетней войны еще вели весьма ожесточенные бои, первые войны Людовика XIV являются чисто маневренными кампаниями. Единственное действительное сражение - при Сенеффе (1674 г.) - не было преднамеренным и осталось нерешенным, так как Конде не захотел рисковать армией и не продолжил бой. Помимо этого сражения, во время войны 1672 - 1679 гг. были только осады, марши и несколько отдельных боев.
В третьей войне Людовика (1688 - 1697 гг.) мы уже снова наблюдаем более сильное напряжение боевой энергии и разряды ее, однако единственное сражение, повлекшее за собою существенные последствия, было сражение на реке Бойне в Ирландии (1690 г.), в котором Вильгельм III одержал победу над Яковом II, что окончательно лишило Стюартов престола; а Флёрюс (1690 г.), Стеенкеркен (1692 г.), Неервинден (1693 г.), при значительной их кровопролитности, почти не оказали никакого действия.
Как новое, ужасное средство войны, появляется систематическое опустошение целых пограничных областей Пфальца в 1689 г., чтобы затруднить неприятелю наступление на этом направлении и облегчить французам оборону крепостей, которые они намеревались удержать за собою, - Майнца и Филиппсбурга. Как ни жестока была эта мера, однако она все же не достигла намеченной цели, ибо немцы все-таки осадили и взяли обратно Майнц. В 1704 г. союзники намеревались проделать то же самое в Баварии и даже приступили к выполнению своего замысла. Принц Евгений писал: "Таким образом, я, в конце концов, не вижу иного средства, как разорить и опустошить всю Баварию и окружающие ее области окончательно (totaliter), для того чтобы на будущее время лишить неприятеля возможности продолжать (prosequieren) войну из Баварии или окружающих ее областей".
Затем идет война за Испанское наследство с ее грандиозными сражениями при Гохштедте (1704 г.), Турине (1706 г.), Рамильи (1706 г.), Уденарде (1708 г.), Мальплаке (1709 г.), результаты которых, однако, заключаются лишь в том, что французы оттесняются вновь в свои границы.
В то же самое время Карл XII пытается сокрушить своих противников все повторяющимися решительными ударами.
Во время войны за Польское наследство (1733 - 1735 гг.) напряжение боевой энергии незначительно, и война протекает без крупных решительных действий.
Тот факт, что решительные сражения, которые во время войны за Испанское наследство хотя порою и имели весьма ожесточенный характер, но представляли лишь редкое явление, а после Мальплаке уже вообще не имели места, сопоставляются со сражениями, все чаще и чаще повторяющимися со времени появления Фридриха Великого, и послужил поводом к обоснованию мнения, будто Фридриха Великого вообще не следует относить к представителям двухполюсной стратегии, а надлежит его рассматривать, так сказать, как инициатора и творца стратегии сокрушения, которая впоследствии была доведена Наполеоном до высшей точки. Это представление, как мы ниже докажем более подробно, совершенно ошибочно. Частые решительные сражения, которые характеризуют метод ведения войны Фридриха, имеют своей основной причиной не какой-либо новый принцип, но титанический склад характера
Фридриха, всегда стремившегося к великим решениям. Средство же, при помощи которого он надеялся добиться желанного решения и которое он для этой цели подготовил, это - косой боевой порядок. "С армией в 30 000 человек, - писал он, - можно победить 100 000, если взять их во фланг". Превосходящая все прочие армии Европы способность маневрировать и проворство пруссаков открывали королю возможность выполнять нужные фланговые движения, прежде чем неприятель мог защитить себя от них. Вот в этом и надо искать источник повышения тонуса традиционного военного искусства; оно и толкало короля к полюсу сражения и накладывало столь существенный отпечаток на картину Семилетней войны, отличавший ее не только от прежних кампаний, протекавших без сражений, но и от войн Густава Адольфа, Мальборо и Евгения. Тем не менее метод ведения войны Фридриха остается в границах стратегии измора и нередко толкает его назад, к полюсу маневрирования, в особенности тогда, когда противники в занятии позиций, возведении полевых укреплений и в усилении артиллерии нашли средства оградить себя от опасности внезапной фланговой атаки косым боевым порядком.
В ходе нашего изложения мы выявим и остановимся на тех моментах, которые даже при наличии качественного, а иногда и количественного превосходства связывали короля и препятствовали ему развивать преследованием победу до принуждения противника к миру, т.е. перейти к стратегии сокрушения. Кое-что отметим теперь же.
Прежде всего укажем на чрезмерно высокий процент ненадежных элементов в его армии, который заставлял его всегда считаться с угрозой дезертирства. Его наиболее обширное дидактическое сочинение "Генеральные принципы войны" ("General-Prinzipien vom Kriege", 1748 г.) начинается с 14 правил о том, как бороться с дезертирством на войне: "Не должно становиться лагерем близ леса; во время походного движения через лес надлежит высылать по бокам пехоты гусарские разъезды; следует по возможности избегать ночных переходов; солдаты должны всегда в походе идти повзводно; при проходе через теснины, при входе и выходе их, должны быть поставлены офицеры, которые бы тотчас же снова строили войска".
Ночные атаки он запрещал самым решительным образом.
Безусловно не допускается распускать войска и рассылать их для реквизиций по стране. Лишь в самых исключительных случаях, при быстрых маршах, Фридрих организовывал снабжение своих войск продовольствием через местных жителей. Переходы не должны были также быть слишком длинными и утомительными; иначе некоторые отставали, и такой пример мог оказаться заразительным.
C такой армией стратегическое преследование является совершенно невыполнимым. Даже непосредственное преследование сильно ограничивалось требованием поддержания порядка, являвшимся верховным законом. В диспозиции для сражения под Цорндорфом121 категорически предписывается: "...хотя первая линия и не должна задерживаться на том рубеже, где был опрокинут неприятель, а продолжает далее наступать нормальным образом, предоставляя это второй линии", но в то же время категорически запрещается преследовать противника бегом, а надлежит "следовать за ним установленным шагом". Дальнейшее преследование принципиально производилось только отдельными отрядами, которые должны были сопровождать отступательный марш противника, висеть на его походных колоннах и отбивать у него подвозимые запасы. Но сперва производился сбор одержавшей победу армии.
Несомненно, такой полководец, как Фридрих, не мог не сознавать всего значения преследования после победы, и, особенно после Гогенфридберга и Лейтена, он старался его осуществить; однако после Гогенфридберга - совершенно безуспешно, а после Лейтена - с очень скромными результатами, хотя преследованием руководил Цитен.
Маршал Саксонский в своих "Мечтах" ("Rxveries") рискнул подняться до следующего парадокса: "...после победы все маневры хороши, за исключением благоразумных"; Фридрих же более реалистично рекомендовал осторожность именно в преследовании, ибо здесь особенно легко может последовать обратный удар122. "Никогда, - пишет он, - армия не бывает менее пригодной для боя, как тотчас после одержанной победы. Все решительно вне себя от радости, толпа в восторге, что избежала опасностей, которым она подвергалась, и ни у кого нет охоты снова подставлять им свой лоб".
Невозможность уничтожающего преследования в свою очередь оказывала влияние на решение - дать само сражение. Во всяком случае, риск был очень велик, потери болезненны, ожидаемые же выгоды, за невозможностью преследования, более или менее ограничены. Если опасение внезапного поворота счастья доводило до совета строить для бегущего неприятеля золотой мост, то тем более становится ясным, что полководец нелегко приходил к такой оценке обстановки, из которой бы вытекало, что дать сражение - разумно. Когда Франциск I в 1536 г. одной выдержкой принудил Карла V, проникшего до Марселя, очистить Францию и отступить за Альпы, французы порицали короля, что он не причинил императору больше вреда при его отступлении. Впоследствии Иовий расспрашивал по этому поводу короля, и тот ему ответил, что он не вполне доверял своим ландскнехтам и придерживался принципа древних, что отступающему неприятелю не только следует построить мосты, но и позолотить их.
Фридриху чужды были такие соображения, но стратегическое наступление в условиях, в которых он находился, могло быть также только весьма коротким. Лишь однажды, и притом издалека, он демонстративно грозил неприятельской столице Вене, но как цель операции он ни разу ее не имел в виду. Прага (в 12 милях от проходов Рудных гор), Ольмюц (в 8 милях от границы Верхней Силезии) представляют действительные объекты, на которые он зарился. Уже проникновение до Брюнна, в 10 милях на юг от Ольмюца, казалось великим предприятием, а если в 1744 г. он продвинулся на 15 миль за Прагу, до Будвейса, то он сам себе засчитывает это как ошибку.
Правда, французы во время войны за Австрийское наследство проникли в Австрию до Линца и Праги. Но их база была не во Франции, а в союзной им Баварии.
Раз стратегическое наступление лишь коротко и медленно, то из этого следует, что оно очень легко снова переходит или бывает вынуждено перейти в оборону. Наступление и оборона быстро сменяют друг друга и переходят одно в другую. Стратегическое наступление не в силах одним махом мощно и надолго овладеть положением123.
Чуть ли не важнейшим следствием этого основного отношения является регулярно повторяющийся зимний отдых. Страдания, которые причиняет войскам зимний поход, чрезвычайно тяжелы. К потерям, вызываемым тягостными условиями и болезнями, присоединяются потери от повышенного дезертирства, когда ненадежные наемники усмотрят, что к ним начинают предъявлять чрезмерные требования. Если полководец рассчитывает, что в продолжение военных действий он достигнет конца - заключения мира, то он открыто идет на эти потери. Если же он не может рассчитывать добиться мира, то он взвешивает, не окажутся ли эти потери больше, чем ожидаемые выгоды, а так как этот подсчет производят обе стороны, то военные действия понемногу замирают, и противники расходятся по зимним квартирам, причем главные силы обеих сторон несколько удаляются друг от друга и обеспечивают себя от внезапного нападения наблюдением и выставлением сторожевого охранения, а иногда даже заключают между собою договоры о ненападении в течение определенного срока. И сражение при Люцене, и сражение при Лейтене определялись мыслью о зимних квартирах. И Валленштейн, и Карл Лотарингский - оба полагали, что кампания на этот год уже закончилась, когда пришло известие, что неприятель приближается; тогда, не имея никакого собственного положительного плана сражения, заняли войсками оборонительную позицию (6 ноября и 5 декабря).
Не только до декабря, но даже до января, случалось, затягивали кампанию, чтобы добиться того или другого преимущества. Новая кампания нередко открывалась только в июне, когда можно было найти подножный корм для лошадей. Зимние походы, которые все же порою имели место, должны рассматриваться как явления исключительные124. Зимним отдыхом пользовались для того, чтобы во всех отношениях восстановить армию, а именно, чтобы набрать, завербовать волей или неволей новых рекрутов (если находились в неприятельской стране, то и там) и вымуштровать их так, чтобы их можно было поставить в строй к началу будущей кампании. У полков не было особых запасных частей для подготовки пополнений; их функции возлагаются, так сказать, на зимний отдых, причем получалась та выгода, что можно было сразу выставить в поле всех боеспособных людей.
Во всякой войне огромную роль играет элемент, не поддающийся расчету - случай, а способность своей решительностью властвовать над этим темным элементом неизвестности составляет существеннейшее качество полководца. Особенную силу приобрел этот момент в эпоху Фридриха Великого, благодаря тому, что растянутые тонкие линии пехоты были чрезвычайно хрупки. Сражение могло быть решено в самый короткий срок, в одно мгновение. Не представлялось никакой возможности затягивая бой, выиграть время для подтягивания подкреплений, исправления ошибок или выхода из боя без существенных потерь125.
В редких случаях местность бывает настолько открыта, чтобы полководец мог ее вполне обозреть; в ней могут скрываться препятствия - пруды, болота, скаты, - которые разорвут его диспозицию, разрушат построение войск и приведут к проигрышу сражения. Должен ли он поставить себя в зависимость от этих случайностей? Такое решение чрезвычайно трудно принять. Ниже я приведу тому несколько примеров.
Даже тогда, когда неприятель сделает ошибку или вообще представится благоприятный случай дать сражение, использовать такой случай было все же очень трудно в эпоху Фридриха, ибо сражения при линейной тактике требовали законченного, сомкнутого развертывания и потому не могли быть сразу, без приготовлений, импровизированы. Если Соор и Росбах являются сражениями импровизированными, то именно поэтому на них и следует смотреть как на особое доказательство гениальности царственного полководца и тактической выучки его войска.
Сделаем краткий обзор взглядов теоретиков, начиная с XVI и кончая XVIII столетием.
Дюбелле в 1535 г. советует полководцу никогда не отваживаться на сражение, если он не убежден совершенно, что преимущества на его стороне. В противном случае, он должен выжидать.
Лазарус Швенди (род. в 1522 г., ум. в 1584 г.) рекомендует на войне играть наверняка и даже при хороших шансах не слишком рисковать. "Тот, кто может или заставить неприятеля голодать, или, имея силу на своей стороне, перетерпеть его, поступит неразумно, если он поставит свою ставку на сражение. Тот же, кто воюет с сильнейшим противником, с которым он долго тягаться не может, тот, наоборот, должен действовать наудачу и ставит свою ставку на сражение". "Тот, кто ограничивается обороною, может много проиграть и мало выиграть".
Испанец Мендоса поучает в 1595 г.: "Далее следует тщательно следить за тем, чтобы не сделать первого шага к сражению, разве к этому принудит крайняя необходимость, и чтобы не сразу ввести в дело все свои эскадроны; в противном случае, одержав победу, не очень-то придется ей радоваться, так как обошлась она дорого и потери были большие: но надо медленно, обдуманно и словно с тяжелым грузом на ногах подбираться к сражению".
Вильгельм Людвиг Оранский советует своему двоюродному брату Морицу в 1607 г.:126 "Мы должны так вести свои дела, чтобы они не были подвержены случайностям сражения"... "вступать в бой не иначе, как под давлением крайней необходимости". При этом он ссылается на Фабия Максима перед сражением при Каннах.
Дилих в "Военной книге" (Dilich. "Kriegsbuch", 1607 г.) предостерегает: "Никогда не подвергать себя без крайней нужды и без полной уверенности в успехе случайностям сражения как исходу неизвестному и сомнительному, ибо лучше ничего не завоевать, чем потерпеть урон и что-нибудь утратить". Он, однако, не хочет сказать, что совершенно не следует давать сражений; это было бы глупостью. "Но можно с успехом сражаться, сотворив молитву, в благоприятное время года, когда от сырого воздуха порох не делается сырым, когда враг утомлен, а сами мы свежи, или вообще, когда к тому представляется благоприятная обстановка".
Де Билльон в 1612 г. ("De fbrnehmsten Hauptstecke der Kriegskust") рекомендует полководцу: "Никогда не вести своих солдат в сражение, не испытав несколько раз и не узнав их основательно перед этим, лучше пусть он, наступая и обходя неприятеля, утомит его, осилит и превозможет, чем доверится неверному счастью сражения, которое - столь опасное дело, что в него пускаться можно лишь под давлением крайней необходимости и лишь после того, как солдаты будут приучены и закалены в стычках и опасностях, ибо сражение - своеобразная (sembliches?) игра, попадая в которую новички очень теряются (entsessen befinden).
"Конде де Бюкуа можно поставить в заслугу то, что он неохотно ведет своих солдат на бойню", - прославляет некий памфлет 1620 г.127
Неймайер фон Рамсла, весьма плодовитый военный писатель времен Тридцатилетней войны, ставит вопрос: когда же следует давать сражение, и перечисляет 55 оснований для этого. Между прочим, "когда убеждаются, что нет другого способа помочь делу".
Монтекукули (род. в 1609 г., ум. в 1681 г.) пишет: "Тот, кто полагает, что может не вступая в сражения одерживать успехи и завоевать что-либо значительное, тот сам себе противоречит или, по меньшей мере, высказывает такое курьезное мнение, что оно поневоле вызывает насмешку. Правда, я знаю, что знаменитей генерал Лазарус Швенди утверждал, что никогда не следует отваживаться на бой и что он продвигается, действуя лишь оборонительно и до известной степени воруя у противника свои успехи. (Так уж далеко Швенди не заходил в своей осторожности!) Но стоит войскам это заметить, как велик будет их страх, как велика станет дерзость неприятеля! На худой случай необходимо быть готовым дать сражение и удержать за собою поле, на котором оно будет иметь место. Правда, никогда не следует легкомысленно и самонадеянно решаться на сражение, и еще менее - позволять себе его навязывать, но надо ловить удачный для него момент. Фабий Кунктатор отнюдь не бежал от сражения, но он хотел вступать в него лишь тогда, когда он имел обоснованные надежды на победу". А в другом месте (I, 328) мы у него читаем: "Тот, кто выигрывает сражение, не только выигрывает кампанию, но и большой кусок территории. Поэтому, лишь бы полководец сумел вступить в бой в хороших условиях, и ошибки, которые он раньше сделал в маневрировании, ему простятся; если же он погрешил против учения о сражениях, то, хотя бы он и в остальных подробностях проявил себя с хорошей стороны, все же не довести ему до конца войны с честью".
Тюренн однажды дал Конде совет: лучше наносить возможно больше вреда противнику в боях в открытом поле, чем осаждать и брать города.
Даниель Дефо в своем "Essay on projects" (1697 г.) утверждает, будто еще во время английской гражданской войны придерживались правила: "Бей врага, где бы ты его ни встретил"; теперь же оно гласит: "Никогда не вступай в бой без очевидных преимуществ". Поэтому и войны затягиваются на долгое время, и в результате лучше всего выдерживает войну не тот, у кого самый длинный меч, а у кого самый тяжелый кошелек.