Глава III. ВЗГЛЯД НА СТРАТЕГИЧЕСКУЮ ПОДГОТОВКУ ВОЙНЫ.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава III. ВЗГЛЯД НА СТРАТЕГИЧЕСКУЮ ПОДГОТОВКУ ВОЙНЫ.

 Теперь на основании установленной нами научной точки зрения мы снова возвращаемся к началу боевых действий с обеих сторон.

 Иосиф Фукс недавно опубликовал свои превосходные труды53, к которым я всецело присоединяюсь.

 Ганнибал двинулся по суше, ибо этот путь вел его к галлам - народу, готовому немедленно объединиться с ним против римлян. Если бы он из Африки перебросился в Сицилию, то в течение долгого времени принужден был бы рассчитывать только на собственные силы. Кроме того, каждой морской экспедиции угрожало нападение численно превосходных морских сил римлян, а создать транспортный флот, способный перевезти 10 000 лошадей для армии, было невозможно. Это - последняя и решающая точка зрения, ибо сразу противопоставить неприятелю кавалерию, значительно превосходящую в силах, и этим выиграть первое сражение - вот план, из которого вытекали все дальнейшие действия.

 Ганнибал, будучи уверен, что сумеет создать себе в самой Италии новую базу, отказался от длительной связи с родиной и снабдил флот лишь самым необходимым. Все силы и средства он бросил на сухопутье, обеспечив себя также финансовыми средствами. Не имея на море численного превосходства над противником, Ганнибал скорее предпочитал иметь наличные деньги, чем флот средней мощности, ибо тогда он мог регулярно рассчитываться с наемниками и не быть сразу в тягость предполагаемым союзникам. Поэтому указания Полибия (III, 17, 10) на то, что Ганнибал взял в экспедицию с собою и деньги, совершенно естественны.

 Замысел римлян для нас менее понятен, чем план Ганнибала. До Фукса их поведение определяли как совершенно не свойственную римлянам нерешительность и ничем не оправданную медлительность.

 Почему римляне не перешли сразу в наступление и, воспользовавшись отвлечением ганнибаловых сил к осажденному Сагунту, не перенесли театра войны в Испанию?

 При тактическом превосходстве карфагенян, которое впоследствии обнаружилось при Каннах, каждое войско, даже вдвое более сильное, будучи послано римлянами в Испанию против Ганнибала, легко стало бы его добычей. Ведь здесь карфагеняне были еще сильнее, чем в Италии.

 Если бы римляне предприняли большое наступление на Карфаген, то Ганнибал, перебросив из Испании все войско или даже часть его, уготовил бы и в этот раз римлянам судьбу Регула в первой войне.

 Еще хуже было бы, если бы римляне, разделив свои силы, одновременно повели наступление в Испании и Африке, подвергнув обе экспедиции по очереди ударам всей мощи пунических сил. О взятии Карфагена в период борьбы Ганнибала с римскими войсками в Испании, конечно, нечего было и думать. Карфаген был мощной крепостью, осада которой потребовала бы нескольких лет, а Ганнибал не особенно церемонился бы с высланными против него римскими войсками.

 Итак, мы вместе с Фуксом должны отдать полную справедливость той партии в сенате, которая, по словам Ливия (XXI, 6) полагала "non temere movendam rem tantam". Наступление против карфагенских войск, сформированных Баркидами в Испании, римлянам было не под силу. Их медлительность, долгая нерешительность, отказ от защиты Сагунта - все это вполне понятно, хотя, как ниже нами будет установлено, численность карфагенских войск в Испании была не 130 000, как обычно полагали вместе с Полибием, а всего 82 000 чел.

 Но данной установке противоречат фактическое поведение римлян и их замысел, начиная с момента их вступления в войну. Так, они считали 6 легионов вполне достаточными, а до восстания цизальпинских бойцов, отвлекшего часть войска, думали даже ограничиться обычной армией в 4 легиона. Из них 2 легиона они собирались послать под начальством Семпрония в Сицилию, чтобы потом перебросить их в Африку, а 2 других должен был вести второй консул, Сципион, в Испанию. Если они полагали, что могут с 2 легионами - всего 22 400 чел. пехоты и 2 000 конницы (Ливий, XXI, 17) - выступить в Испании против Ганнибала, то совершенно непростительно, что они не пошли на помощь Сагунту.

 Своими выкладками, сделанными на основании первоисточников, Фукс внес во все эти вопросы ясность. Римляне с самого начала подозревали о военных планах Ганнибала - вернее, знали. Естественные трудности небывалого до тех пор похода от Эбро и через Пиренеи к Альпам, мимо враждебных земель, казались им еще непреодолимее, чем Ганнибалу. Они рассчитывали на то, что боевые силы Ганнибала значительно убавятся еще до того, как он достигнет подножия Альп. Замысел римлян был таков: выступив против Ганнибала близ реки Роны, втянуть в борьбу также и туземцев. Экспедиция Сципиона с самого, начала направлялась к этому театру войны, и лишь потом - в Испанию. Войско Семпрония в Сицилии было приведено в боевую готовность, но двинуться в Африку должно было лишь после ухода Ганнибала со своим войском в Галлию, когда нечего было бояться его внезапного появления у стен Карфагена.

 Поражает слабость обоих консульских войск. Если бы для каждого из двух предприятий было двинуто двойное число легионов, т.е. по 4 легиона, было бы вполне ясно, что римский сенат, осознав карфагенскую мощь, остановился на отступательном стратегическом маневре, уступил Ганнибалу инициативу, пожертвовал Сагунтом и приступил к военным действиям с осторожной медлительностью.

 Но обоим консулам дали лишь по 2 легиона. Это обстоятельство объясняется, очевидно, тем, что дело идет о морской экспедиции. Переброска больших войск морем требует огромных средств, а кроме того, большой флот с трудом поддается управлению: не хватает гаваней, чтобы принять его; ветер гонит корабли в разные стороны и отдает отставших в руки неприятеля. О бешеной силе натиска Ганнибала римляне не имели даже отдаленного представления. Зная, что в Африке или в Испании они не могут развить военные действия, они все же обольщались надеждой, что пополненное консульское войско может вступить в победоносный бой, опираясь на дружественный ему город Массилию и в союзе с галльскими племенами, не желавшими пропускать Ганнибала через свои земли. Поведение римлян, рассматриваемое под таким углом зрения, уже теряет характер слабости и нерешительной противоречивой половинчатости. Оно вполне соответствует тем взглядам, которыми сенат руководствовался как до войны, так и после нее, при ведении государственных дел римской империи.

 Но Ганнибал раньше всего нанес удар их расчетам, преодолев встречавшиеся ему на пути препятствия с такой быстротой, какой римляне совершенно не ожидали от него. Когда Сципион во главе 24-тысячного войска прибыл в Марсель в полной уверенности, что Ганнибал еще не успел выбраться из Пиренеев, тот уже давно находился на Роне, совершив переход раньше, чем Сципион успел помешать ему.

 Здесь уместен вопрос, почему Ганнибал, вместо того чтобы приветствовать приход Сципиона, как радостную весть, как бы боязливо стал уклоняться от встречи с ним? Со своими военными силами, качественно и количественно значительно превосходившими неприятеля, он мог бы, так сказать, одним железным объятием положить его на обе лопатки. Прекраснейшая, вернейшая победа была бы ему обеспечена над ничего не подозревавшими римлянами. Но молодой карфагенский полководец не погнался опрометчиво за дешевыми лаврами, - это доказывает всю его гениальность, соединение высшего мужества со спокойной рассудительностью. Мнение Наполеона "une victoire est toujours bonne а quelque chose" ("победа всегда годится на что-нибудь"), несмотря на всю его непреложность, также знает исключения. Если бы победа над Сципионом задержала Ганнибала хотя бы на несколько дней, он не смог бы перейти в том году Альпы. Как ни обеспечена была Ганнибалу победа, римляне обычно недешево продавали свою жизнь. Потери убитыми сами по себе были Ганнибалу не так страшны, как масса раненых, которых нельзя было ни бросить на произвол судьбы в неприятельской стране, ни тащить за собою через Альпы. Наступала поздняя осень; через несколько недель перевалы через горы (горные проходы) стали бы непроходимыми из-за снега. Если бы карфагенское войско осталось зимовать в Галлии, с тем чтобы весною спуститься в Италию, то весьма возможно, что римляне, предупрежденные и напуганные поражением первого войска, встретили бы карфагенян с превосходными силами непосредственно у выхода из альпийских теснин. Это было наиболее уязвимое место в военном плане Ганнибала. Если бы римляне перенесли оборону к Альпам и грудью встретили неприятеля у самого выхода из теснин, то трудно сказать, удалось ли бы Ганнибалу вторгнуться в неприятельскую страну. Лишения в пути и трудности передвижения наполовину вывели его конницу из строя. Но, как мастерски показал Фукс, Ганнибал, благодаря своему проникновенному психологическому чутью, заранее предвидел, что исконный боевой дух мужественных римлян не допустит их ожидать неприятеля внутри своей страны. И если они не дошли до Испании, как Ганнибал первоначально надеялся, то во всяком случае достигли Галлии. Очевидно, что в Риме, где стекались различные народности, связь была налажена хорошо, и Ганнибал сумел прекрасно организовать разведку. При всех римских добродетелях такая обширная коллегия, как сенат, с трудом могла хранить в полнейшей тайне все принятые решения, а тем более подготавливаемые практические мероприятия. В 216 г. римляне, открыв в своем городе карфагенского шпиона, выслали его для устрашающего примера из города с отрубленными руками (Ливий, XXII, 33).

 Очевидно, Ганнибал с полным основанием ожидал римлян где-либо на своем пути. Когда он - не то избегая сражения, не то после него - перешел Альпы, то при выходе из теснин не нашел никакой подготовленной обороны, да и вряд ли нашел бы ее даже в том случае, если бы дал сражение в Испании, ибо слава об огромной победе значительно облегчила бы ему поход сквозь страны кельтских народов. Путь ганнибалова похода от Эбро до долины По составляет по выпрямленной линии приблизительно 120 миль (около 850 км) и мог бы быть тогда пройден вместо 5 месяцев в 3. Но незачем перебирать все возможные комбинации: достаточно сказать, что расчеты Ганнибала на беспрепятственный переход через Альпы были вполне обоснованны. Он был совершенно прав, уклоняясь от сражения при Роне, с тем чтобы уверенно, не рискуя ослабить себя потерей нескольких тысяч раненых, вступить в область По и там, соединившись с цизальпинскими галлами, создать себе новую базу.

 Все расчеты Ганнибала оправдались, чего нельзя сказать о римлянах. Но не следует их за это слишком строго осуждать: ведь они имели дело не с кем иным, как с Ганнибалом, а это была нелегкая задача. В решениях сената не может быть гениальной интуиции; он решает и действует по примеру отцов, и мы должны признать, что римляне действовали все время мужественно и руководствуясь здравым смыслом. Но в некоторые исторические моменты этого мало.

ИСЧИСЛЕНИЕ БОЕВЫХ СИЛ

 Покидая в 203 г. итальянскую землю, Ганнибал приказал воздвигнуть в издревле священном храме Геры Лацинии около Кротона железную плиту, на которой были вырезаны все его подвиги и победы на полуострове. Полибий, по его словам, сам видел эту плиту и оттуда почерпнул все данные о воинских частях, оставленных Ганнибалом в Испании и Африке, а также о численности войска, прибывшего в Италию (III, 33, 56).

 Хотя великим полководцам обычно свойственно преуменьшать численность своих сил после одержанных побед (Цезарь, Фридрих и Наполеон особенно отличались в этом отношении), все же мы можем отнестись к сообщениям Ганнибала с полным доверием. Спрашивается только: правильно ли Полибий сделал выдержки и действительно ли все цифры взяты им из данного источника?

 На основании лацинийской плиты Полибий сообщает, что Ганнибал в Африке оставил 19 920 чел. гарнизона (недостающая цифра о балеарах дополнена по Ливию), а в Испании - 15 200 чел. (III, 33). Несколько дальше он говорит о том, что Ганнибал выступил с войском численностью в 102 000 чел. Отсюда общая сумма войск - 137 000 чел.

 Из выступивших с ним 102 000 чел. Ганнибал оставил севернее Эбро 11 000 чел. и 11 000 испанцев распустил по домам, а сам с войском в 59 000 чел, двинулся через Пиренеи. Следовательно, покорение испанцев к северу от Эбро стоило ему 21 000. Для коротко похода против нескольких варварских племен это воистину невероятная цифра.

 К Роне он подошел с войском в 46 000 чел. - 38 000 пехоты и 8 000 конницы. Там образом, переход стоил ему якобы 13 000 чел.

 По этим данным после альпийского перехода в пуническом войске едва осталось 20 000 чел. пехоты и 6 000 конницы. Тут Полибий ссылается на лицинийскую плиту. Следовательно поход через Альпы якобы вновь обошелся карфагенянам в 20 000 чел.

 Эти чудовищные потери не кажутся невероятными, ибо известно, насколько поход через неприятельские страны истощает войска даже без больших сражений. Примером служат потери армии Наполеона в начале похода на Москву. Но аналогии здесь нет. Войска Наполеона особенно французские полки, состояли большей частью из молодняка и рекрут принудительного набора, которых лишь с трудом удерживали в строю. Войска Ганнибала состояли из воинов, закаленных во всяких невзгодах.

Правда, сопротивление, оказанное кельтскими народами, задерживало продвижение Ганнибала, поскольку оно требовало известных предосторожностей, но большого кровопролития вызвать не могло.

 Принимая во внимание подавляющую численность и качественное превосходство карфагенян, а также мощь их конницы, варвары вряд ли могли бы решиться вступить с ними в открытый бой. О каком-либо большом сражении или столкновении объединенных племен нам ничего не известно. Лишь в особо благоприятных местных условиях, как например в Альпах, жители могли нанести проходившему войску существенный урон. Если искушенное в боях войско на протяжении двухмесячного похода могло54 естественным путем потерять половину своего войска, то поход Цезаря по тому же пути из Италии в Испанию и из Испании в Италию, а тем более походы Александра в Азию были бы совершенно немыслимы. Непонятно тогда также, почему состав пунического войска так мало потерпел при следующих походах в Италию.

 Отсюда совершенно ясно, что, ввиду отсутствия в лацинийской плите цифровых данных о силах выступившего пунического войска, Полибий сопоставил данные из других источников с имевшимися цифрами лацинийской плиты и полученную разность определил как потери во время похода. Потери получились огромные. Тем же путем пришел он к преувеличенным цифрам о римских потерях при Каннах, исчисленных им в 70 000 чел. Как велико было в действительности войско Ганнибала при переходе через Эбро, мы фактически не знаем. Нет оснований сомневаться в том, что потери не превышали 10 000, а скорее, и весьма вероятно были гораздо ниже, ибо ни в одном источнике нет данных, заставляющих нас предположить потери, превышающие несколько сот человек. Отсюда явствует, что на лицинийской плите Ганнибал дал лишь сведения о частях, оставленных в Испании и Африке, а также тех, с которыми он вступил в Италию.

 Моя резкая критика цифровых данных Полибия о военных силах Ганнибала и его потерях во время похода, - данных, считавшихся до настоящего времени незыблемыми, встретила отпор со стороны Гиршфельда (Hirschfeld, Festschrift for Th. Gomperz, Вена, Альфр. Гельдер, 1902, стр. 159). Из этой полемики я принял некоторые одиночные поправки, в остальном же продолжаю защищать точку зрения, изложенную мною в этом труде и опубликованную раньше во II томе 1-го издания (стр. 242).

 Мои сомнения в правильности выводов Полибия Гиршфельд рассматривает с точки зрения морали: я-де бросаю тяжкие обвинения, порочу имя величайшего мужа древности. In abstacto трудно спорить о такого рода оценке. Но я думаю, что мы легко можем прийти к соглашению, как только Гиршфельд решится выявить свое отношение к аналогиям, приведенным мною из сочинений Мольтке, Зибеля, Дройзена и Трейчке (т. 1, стр. 44 и 284; т. II, стр. 67 и 224). Как только мы с помощью аналогий подойдем ближе к вопросу, нам станет ясно, что объективно усомниться еще далеко не значит бросить моральное обвинение, и мы увидим, как опасно считать всякое мнение, хотя бы и высокочтимых авторов, абсолютно непогрешимым.

 В данном случае Гиршфельд тем более не должен был прибегнуть к такого рода доводам, что я в своей критике не ограничиваюсь лишь одним определенным фактом, а опираюсь также на данные Полибия о Каннах. Из них явствует, что автор оперирует не только цифрами, взятыми из источников, но и теми, которые найдены им путем вычислений, - вычисления же эти очень беглы и неправильны. Этот факт мне кажется бесспорным и очень важным для проверки остальных цифровых данных этого автора. Но ни одним словом Гиршфельд не упоминает о столь важном для меня аргументе. Я считал излишним приводить еще больше доказательств тому, что в своих вычислениях Полибий не отличается большой тщательностью и очень часто допускает погрешности. Но так как это положение теперь оспаривается, я укажу также на его рассказ о сражении при Иссе. Так как здесь дело идет о ссылке на другого автора - Калисфена, то нужно думать, что Полибий должен был быть вдвое осторожнее; тем не менее всем известно, что в его исчислениях допущены ошибки. Я считаю себя вправе говорить об этом еще потому, что сам неоднократно не без успеха отражал направленные против него резкие выпады. Но цифры, приводимые им здесь, считаю частью ложными, частью противоречивыми.

 Наконец, общепризнано, что приведенные Полибием цифры о римском флоте в Первой Пунической войне чрезвычайно преувеличены и также вытекают из неправильных вычислений: так все - даже небольшие - корабли он причисляет к "пентэрам" (ср. Beloch, Bevolkerung, стр. 379).

 Гиршфельд старается подкрепить показания Полибия ссылкой на цитату из Ливия (XXI, 38), будто Ганнибал сам сказал попавшему к нему в плен Цинцию Алименту, что он после перехода через Рону потерял 30 000 чел. Как и все предыдущие исследователи этой эпохи, я оставил это место без внимания, считая его малоценным. Гиршфельд же толкует его по-новому. Текст гласит:  "По словам самого Ганнибала он со времени своего перехода через Родан (Рону) потерял 36 000 чел. и колоссальное количество лошадей и других вьючных животных".

 До сих пор слова эти понимались так, что со времени перехода через Рону, т.е. главным образом при переходе через Альпы, Ганнибал потерял 36 000 чел. Гиршфельд допускает, что таково толкование Ливия, но считает себя вправе вернуть этим словам их первоначальный смысл: здесь-де имеется в виду поход не от Роны, а до Роны. Так как Полибий исчисляет потери первого периода походов в 35 000 чел., то оба указания, видимо, подкрепляют и подтверждают друг друга.

 Я ни в какой мере не могу одобрить такого способа доказательств. Во-первых, разница в 1 000 чел., которой легко пренебречь, фактически для критика очень существенна, ибо, если выкладки обоих взяты из одного первоисточника, они должны точно совпасть. Во всяком случае здесь речь идет не о первом периоде походов, иначе не было бы указаний на потери и в скоте и лошадях, да и весь ход событий был бы иной. У Ливия вышеупомянутая заметка помещена вслед за описанием прибытия Ганнибала в Италию после чреватого ужасами и потерями альпийского перехода. Разве естественно было бы ему говорить здесь о потерях до Роны, а не о потерях альпийского перехода? Естественно ли, что Ганнибал, удостоив Алимента разговором о своих потерях, говорил не о всем походе или о переходе через Альпы, а лишь о потерях, понесенных близ Роны, да еще, главным образом, об уроне в скоте и лошадях?

 Что касается меня, то я вообще не придаю особого значения использованию таких цифр; но если уже хотеть мудрить над ними и стараться путем догадок вскрыть кроющуюся в них очевидную ошибку, то мне кажется единственно рациональным отнести вышеупомянутые данные о потерях ко всему периоду, начиная от перехода через Рону и кончая моментом разговора. Цинций был около 209 г. претором, а попал в плен и был почтен разговором с Ганнибалом значительно позже.

 Но чем теряться в такого рода догадках, лучше укажем на имеющееся там же сообщение Ливия, что якобы, по словам Цинция Алимента, Ганнибал перевел через Альпы 90 000 чел., включая галлов и лигуров. Очевидно, цифрам, приведенным автором, нельзя придавать никакой цены.

 Совершенно неправильно также, что для объяснения огромных потерь Ганнибала во время похода Гиршфельд прибегает к таким предположениям, как "массовое дезертирство" испанских частей. Ни в источниках, ни в самой природе вещей нет ни малейшего повода к такого рода догадкам. Они абсолютно произвольны. Куда могли двинуться такого рода дезертиры? Пробираться домой через чужие, подчас враждебные земли, бродяжничая и побираясь? Во-первых, по всем данным, Ганнибал мог найти среди народа полуострова достаточно воинственных элементов, которые последовали бы за его знаменем так же, как и африканцы, по собственной склонности, ради наживы, славы и приключений, и ничто не принуждало его неволить уклонившихся; во-вторых, совершенно ясно, что воину, перешедшему Эбро, возможность возвращения была отрезана. В этом отношении Ганнибал имел то же преимущество, что и русское войско в XVIII в., а именно - отсутствие дезертирства, ибо, перейдя границу, простой человек чувствует себя в чужой стране беспомощным.

 Также неправильно утверждение Гиршфельда, что о ганнибаловых боях во время похода мы ничего не знаем не потому, что этих боев вообще не было, а вследствие отсутствия записей. Но разве мыслимо, чтобы на протяжении пути от Пиренеев до Роны войско в 59 000 чел. потеряло 13 000, что составило бы 22%? Вспомним всю древнюю военную историю, особенно по Цезарю, и мы увидим, как ничтожны в борьбе с варварами потери организованных войск, имевших хороших полководцев, пока они одерживали победу. Теперь представим себе, как ужасны были бы бои, потребовавшие таких огромных потерь, а между тем нам об этих боях ничего не сообщается. При этом протяженность всего похода от Пиренеев до Роны не превышала 35 миль (около 250 км). Если бы Ганнибал действительно потерял во время этого небольшого перехода 13 000 чел., то это относительно было бы гораздо больше, чем во всех его великих победоносных сражениях - при Треббии, Тразимене и Каннах, вместе взятых. Возможно ли, что в вопросе о такого рода боях историки отделывались краткими заметками, вроде того, что Ганнибал-де очистил себе путь частью силой, частью деньгами.

 И все это произвольное построение сделано из боязни допустить возможность неосторожного использования Полибием какого-либо ненадежного источника, - тем самым Полибием, относительно которого трижды в различных местах выяснено, что он в вопросах цифр и выкладок так же способен ошибаться, как и все люди, тем более что историки вообще редко относятся с особым вниманием к значению и роли цифр.

 Полибий сообщает нам, какие войска Ганнибал оставил в Испании и Африке (III, 33), а через две главы (III, 35) мы узнаем о количестве выступившего войска и о численности армии, с которой Ганнибал перешел Пиренеи. Гораздо дальше (III, 56) Полибий указывает, с какими силами Ганнибал прибыл в Италию, а еще через четыре главы (III, 60) - сколько у него осталось воинов при переходе через Рону. В первом и втором случаях Полибий ссылается как на источник на лацинийскую плиту. Отсюда Гиршфельд умозаключает, что эта плита служила источником и для других глав, иначе автор вряд ли мог бы избежать упрека в том, что он двукратным указанием на лацинийский первоисточник внушил своим читателям ничем не обоснованное доверие к остальным цифровым данным, взятым, по мнению Дельбрюка, из совершенно не внушающих доверия источников. Но это умозаключение методически совершенно ложно. Сам Полибий считает свой источник вполне надежным, иначе он бы им не воспользовался. Что современная критика с ее особо зорким взглядом усомнилась в этой надежности, не может быть истолковано, как спор о моральной личности Полибия. Мы можем сказать наоборот: если бы Полибий все свои данные черпал из одного источника, то было бы непонятно их расхождение. Все они, естественно, относятся к двум событиям - выступлению и прибытию в Италию. Но в рассказе Полибия о выступлении цифровые данные о выступивших и оставшихся разделены целой главой, и если здесь это обстоятельство может быть объяснено ходом повествования, то все же знаменательно, что в рассказе о прибытии раньше всего упоминается о цифре войск, достигших Италии, и лишь через четыре главы - о силах, сосредоточенных у Роны. Вместо того чтобы строить такое умозаключение: так как Полибий оба раза берет первую цифру из лацинийской плиты (о чем говорит вполне определенно), то, значит, он берет оттуда же и вторую цифру (о чем он совершенно не говорит), - нужно рассуждать наоборот: мы можем быть вполне уверены, что вторая цифра не взята из лацинийской плиты.

 В заключение Гиршфельд бросает мне упрек, что в показания достоверных источников я совершенно произвольно вношу свои поправки. Надеюсь, что по мере развития моего труда и этот уважаемый противник мало-помалу принужден будет признать, что моя критика основана не на произволе, а на знании дела.

 Впоследствии выступил в защиту моих аргументов Конрад Леман (Konr. Lehmann, Die Angriffe der drei Barkiden auf Italien, стр. 131). Если я считаю необходимым значительно сократить приводимые Полибием цифры военных сил Ганнибала при выступлении, то, по моему разумению, имеется достаточно оснований значительно повысить цифры этих сил, вступивших в Италию. Ганнибал вступил в Верхнюю Италию с 12 000 африканцев, 8 000 иберийцев, 6 000 конницы - это по сведениям Полибия, почерпнувшего свои данные из лацинийской плиты.

 Но в его передаче, несомненно, есть брешь.

 В сражении при Треббии (Полибий, III, 72) говорится о 8 000 балеаров и копьеносцев (пельтасты)55. А по Ливию (XXII, 379), в речи посланников тирана Гиерона упоминаются мавританские и другие стрелки, имеющиеся у Ганнибала (ср. XXIII, 26 и XXVII, 18). О них, по словам Полибия, ничего не сказано в лацинийской плите. Совершенно исключается, что Ганнибал, готовясь к предстоящим большим боям, во время великого похода, особенно в горах, не придал бы своему войску значительного отряда легковооруженных.

 Но также совершенно невероятно, чтобы 8 000 легковооруженных могли войти как составная часть в 20 000 чел. (по Неману) пехоты. В таком случае Ганнибал прибыл бы в Италию всего с 12 000 гоплитами, из которых при Каннах могло оказаться всего 9 000-10 000 чел. В этом сражении он в отдельных частях центра перемешал иберийцев с кельтами, а с африканцами совершил слева и справа обход; но нам неясно, ни каким образом 3 000-4 000 иберийцев были смешаны с 22 000 кельтских гоплитов, ни как распределенные на обоих крыльях 5 000-6 000 африканцев выполнили поставленное им задание. Свое настоящее лицо сражение получает лишь при предположении, что из 32 000 гоплитов было 11 000 африканцев, 7 000 иберийцев и 14 000 кельтов; лишь при такой предпосылке становится понятным, почему для усмирения взбунтовавшихся кельтов взяли из африканско-иберийского ядра такую значительную часть. Противоречат такому положению исчисления Полибия (III, 72), по которым силы карфагенской конницы, включая и усмиренных тогда кельтов, исчислялись лишь в 21 000 гоплитов и 8 000 легковооруженных. Конрад Леман (стр. 134) доказывает, что в этом сражении конница Ганнибала увеличилась по крайней мере на 7 000 кельтских всадников. Отсюда-де следует, что и пехота получила в подкрепление не меньшее, а большее число кельтов.

 Этот аргумент недоказателен. Ганнибалу была нужна не какая-нибудь пехота, а пехота дисциплинированная: тактический маневр, которым он собирался победить римлян (и действительно их победил), мог быть выполнен лишь сплоченными тактическими частями, управляемыми твердой рукой полководца. Как доказывают успехи Ганнибала, он такую пехоту и создал себе зимой 218/17 г. из перебежавших к нему кельтских наемников. В сражении при Треббии он имел их не больше, если не меньше 2 000. Во всяком случае не только возможно, но и в большой степени вероятно, что карфагенский полководец по прибытии объявил своим кельтским друзьям, что он в массовом наплыве пехоты не нуждается, - пусть лучше защищают свою родину от римлян. Объединившись же с его войском, она лишь значительно затруднила бы снабжение. Ганнибал просил кельтов лишь об их храброй коннице и фураже. Только после сражения при Треббии Ганнибал для наступления в глубь Апеннинского полуострова организовал большое количество кельтской пехоты. Таким положением разрешается и вопрос Канталупи, как могло ганнибалово войско при Каннах равняться 50 000 или 60 000, если оно тогда большей частью состояло из галлов? Такое положение совершенно невероятно, ибо, зная ненадежность союзников-галлов, Ганнибал никогда не сделал бы подобной ошибки.

 Если Ганнибал перешел Альпы с войском приблизительно в 34 000 чел., то выступил он приблизительно с 36 000. Около 20 000 он оставил в Африке, около 26 000 в Испании. Таким образом, в общей сложности он располагал войском не в 137 000, а лишь в 82 000 чел., но и это число вполне достаточно для обоснования вышеизложенных стратегических предпосылок.

 Если даже считать недопустимым, что Полибию было неясно, нужно или не нужно причислить легковооруженных, и что он при списывании с лацинийской плиты просто не заметил цифры, обозначающей 8 000 чел., то остается лишь предположить, что упущение сделано самим Ганнибалом, Ведь Цезарь, Фридрих и Наполеон в своих бюллетенях и мемуарах тоже часто преуменьшали численность своих боевых сил.

 Примечание к 3-му изданию. Хотя возражения, вызванные вышеизложенными вычислениями, и показали, что в имеющихся у нас источниках много противоречивых моментов, но они не побудили меня изменить свою точку зрения. Решающим было и будет то положение, что тяжеловооруженных испанцев и африканцев у

Ганнибала было значительно больше чем 12 000 чел. Исчерпывающим доказательством этого служат Канны. Противоположные доводы лишены всякой ценности для тех, кто принял гипотезу Дессау о пунических источниках Полибия.

СТРАТЕГИЯ СОКРУШЕНИЯ И СТРАТЕГИЯ ИЗМОРА ВО ВТОРОЙ ПУНИЧЕСКОЙ ВОЙНЕ

 Кромайер в своем сочинении "Борьба Рима за мировое господство" поставил интересный вопрос: в какой мере ведение Второй Пунической войны поддается подразделению на стратегию сокрушения и стратегию измора? Но подобно многим историкам он не разобрался в происхождении тех понятий, которым посвящен IV том настоящего труда. Он считает, что до Канн Ганнибал придерживался стратегии сокрушения, а после перешел к стратегии измора. Так как Ганнибал постоянно вызывал неприятеля на открытый бой, то вышеизложенное разделение как будто близко к истине. Но в действительности это не так. Если стремиться к бою в открытом поле значит быть стратегом сокрушения, то таким стратегом может быть назван даже и Фридрих Великий, Ганнибал же не только до 216 г., но и значительно позже. Несомненно, что Ганнибал и после Канн открыто стремился к бою, и если ему это не удавалось, то это зависело только от римлян. Ганнибал не менял своей стратегии; он с самого начала был стратегом измора и остался им до конца. Если бы он сначала был стратегом сокрушения, то он стремился бы к поражению римского войска, т.е. считал себя достаточно сильным для осады и взятия Рима. Но совершенно ясно, что Ганнибал никогда на это не рассчитывал, да и рассчитывать не мог. Очень ценно указание Кромайера, - благодаря ему я сам обратил внимание на значение нижеизложенного факта, за что ему весьма признателен, - что Ганнибал после Канн искал соглашательского мира с римлянами, а его договор с Филиппом Македонским (Полибий, VII, 9), несомненно, имеет предпосылкой дальнейшее существование Рима как державы и - даже больше - как великой державы.

 Согласно вышесказанному, стратегия Ганнибала была направлена к тому, чтобы путем тягчайших ударов, отложения союзников и опустошения земель принудить Рим к известным уступкам Карфагену и к самоограничению. Подобно стратегии Фридриха стратегия Ганнибала была хотя и двухполюсной, но никогда не имела своей целью полное военное сокрушение неприятеля, как мы это видим у Наполеона и у Александра.

 Но как ни заманчиво противопоставление Ганнибала Фабию Кунктатору кик представителю противоположной стратегии, оно неправильно. Если бы Ганнибал мог быть стратегом сокрушения, то маневр Кунктатора все равно ни к чему бы не привел. Ганнибал так или иначе осадил бы и взял Рим, чем положил бы конец войне. Противоположность Ганнибала Фабию не принципиальная, а чисто практическая, вытекающая из неоднородности их вооруженных сил. Главное преимущество Ганнибала заключалось в мощной кавалерии и тактической способности к маневрированию. Использовать его Ганнибал мог лишь в открытом бою. Фабий же, признавая в этом пункте превосходство Ганнибала над римлянами, пытается побороть противника вспомогательными военными способами. Но ни та ни другая из воюющих сторон не стремилась лишить противника боеспособности, а хотела лишь ослабить его и после этого вызвать согласие на мир или на уход из страны.