Глава IV. ШАРНХОРСТ, ГНЕЙЗЕНАУ, КЛАУЗЕВИЦ.

Глава IV. ШАРНХОРСТ, ГНЕЙЗЕНАУ, КЛАУЗЕВИЦ.

 Фридриховская военная организация впервые столкнулась с новой французской при Вальми, продолжала затем борьбу еще два года, 1793 и 1794, и за это время все еще проявляла свое качественное превосходство над последней. Из политических соображений, не потерпев, однако, военного поражения, Пруссия, по Базельскому миру, весной 1795 г. прекратила свое участие в войне. Когда одиннадцать лет спустя она снова скрестила оружие с французами, последние уже развернулись в наполеоновских солдат, и тут Пруссия рухнула при первом же столкновении с ними. Это явление не исчерпывается словами королевы Луизы, что Пруссия заснула на лаврах Фридриха Великого. Как пруссаки ни гордились унаследованной славой, все же критика и стремление к реформам были у них очень живы, и уже до кризиса старина и новизна стояли в открытой борьбе между собою. Еще раньше, чем в самой Франции осознали хорошенько собственное творчество в области тактики, 10 июля 1794 г. Шарнхорст, бывший тогда майором ганноверской службы, занес в свой дневник следующую запись: "Современная французская война в некоторых отношениях потрясает до основания установленную в настоящее время систему тактики", а затем, в конце столетия, он написал несколько трактатов, в которых исходил из следующего положения (1797 г.): французские стрелки решили большую часть боев этой войны; эта истина не подлежит сомнению; с этим положением он связывал свои предложения относительно эволюции тактики, еще господствовавшей в то время в немецких войсках57.

 Он хотел органически соединить между собою старое и новое. Отказаться от линейного построения, а тем более рассыпать всю пехоту стрелковой цепью, казалось ему ошибкой; но он предлагал использовать для стрелкового боя третью шеренгу58.

 Для стрельбы залпами и без того третью шеренгу почти нельзя было использовать, и в течение революционной войны фактически уже перешли к построению в две шеренги. Однако введение этого строя как общего правила давало не поддающиеся управлению, по своей растянутости, и опасные, по своей тонкости, линии. Рассыпав же стрелковой цепью треть пехоты, причем для этого брали не первую, а третью шеренгу, сохраняли старый, хорошо выровненный и крепко спаянный фронт и могли выявить все его преимущества; стрелки же, развертывавшиеся впереди, из-за крыльев батальонов, усиливали действие огня гораздо интенсивнее, чем если бы они оставались в третьей шеренге линейного фронта; при этом они могли в случае нужды снова занять свои места для уплотнения фронта.

 Сохранение плотно-сомкнутого фронта для огня залпами и в заключение для атаки, казалось Шарнхорсту настолько важным, что он даже не хотел и слышать об обучении стрелковому бою солдат двух первых шеренг.

 Однако и после того как Шарнхорст перешел на прусскую службу (1801 г.), его идеи все же не могли проложить себе дорогу. Правда, генерал князь Гогенлое ввел (1803 г.) стрелковый бой третьих шеренг в тех самых силезских полках, которыми он затем командовал под Иеной. Но в том же году фельдмаршал фон Моллендорф издал в Берлине приказ, коим он прямо запрещал целиться во время стрельбы - солдаты должны были "держать голову прямо, стрелять горизонтально, перед собою"59.

Таким образом, старина и новизна еще до 1806 г. вступили между собою в борьбу в Пруссии; но во всем наиболее существенном старые порядки сохранились непоколебимыми, и по своей структуре армия по-прежнему оставались старой фридриховой армией. Как таковая, она не была хуже и даже лучше, чем во времена Фридриха. Дисциплина в ней оставалась незыблемой, офицерство было храбро; но дух от нее отлетел; высший командный состав был жалким, противник был гигантом, а потому она являлась обреченной. В других моих трудах я подробно говорил об этом времени и об этих событиях, о катастрофе, постигшей Пруссию, о ее воссоздании и конечной победе и не хочу здесь повторяться60.

 В результате Пруссия усвоила себе идеи французской революции, восторжествовавшей над ней, при их помощи омолодилась, в области военного дела их даже превзошла и разработала как практически, так и теоретически до конечных их последствий.

 Надлежит здесь же отметить, что и Австрия после поражения 1805 г, реформировала старую тактику под руководством эрцгерцога Карла и искусно сочетала рассыпной строй и колонны с линейным порядком, поскольку это было возможно в армии, не обладавшей национальной основой61.

 Я уже приводил аргументацию генерала Мака, которой он доказывал необходимость отвергнуть рассыпной строй. Поразительным свидетельством тому, насколько иным был дух старой военной педагогики и как трудно было найти переход к новому духу, может служить доклад фельдмаршала-лейтенанта Вукассовича Гофкригсрату (1803 г.): "Во время турецкой войны у плотины Безания приказали половине людей одной воинской части взять ружья на руку, но так как солдат не научили, как им дальше пользоваться штыками, то они и продолжали стоять, как истуканы. Этим воспользовались турки, бросились с обнаженными ятаганами ниже уровня штыков и тотчас принялись рубить солдатам ноги, поэтому пришлось потом обучать солдат колоть штыком по команде "коли"62.

 Русские еще следовали лозунгу Суворова: "пуля - дура, а штык - молодец". Еще в 1813 г. в русской армии только егерские полки вели стрелковый бой; остальная пехота совсем не имела одиночной подготовки для рассыпного строя63.

 В Пруссии Шарнхорст, в должности военного министра, превратил старую наемническую армию в национальное войско: он отменил вербовку иностранцев и осуществил всеобщую воинскую повинность, от которой французы снова отказались. Эта идея была встречена таким сопротивлением, что провести и осуществить ее удалось не в период подготовки, а лишь в самый момент всеобщего подъема (9 февраля 1813 г.). Сперва общая воинская повинность была провозглашена лишь на время войны, но в 1814 г. ученик и преемник Шарнхорста, Бойен, снова - и на этот раз окончательно - добивался ее введения64.

 Правда, как мы видели, у французов действия в рассыпном строю приобрели огромное значение, но они оставались как бы дикорастущим растением. В Пруссии же, а еще ранее в Австрии, рассыпной строй культивировался систематически уставом, составленным на основах, выдвинутых в военной литературе Шарнхорстом еще в 1797 г. Как и раньше, основной формой осталось трехшеренговое линейное построение с его залповым огнем, сметающим все перед фронтом. Но третья шеренга должна была рассыпаться перед фронтом для стрелкового боя, а в случае надобности (в этом Шарнхорст пошел дальше своего первоначального предложения 1797 года) мог быть рассыпан весь батальон65.

 Развернутый в линию батальон не должен был ограничиваться тем, чтобы стрелять залпами, но он должен был также уметь во время атаки использовать ударную силу массивного построения.

 Для достижения этого Шарнхорст сконструировал, также по французскому образцу, "колонну из середины", имевшую по фронту два взвода, а в глубину - четыре взвода. С величайшей быстротой батальон мог развернуться из этой колонны в линию или из линии свернуться в колонну, ибо находящиеся справа и слева взводы могли одновременно становиться позади средних.

 Колонна из середины (так как батальон состоял из 4 рот или 8 взводов) имела в глубину 12 человек, а если стрелки были рассыпаны, то - 8 человек. Это - нормальная глубина греческой фаланги, следовательно, по древним понятиям, - все еще линейное построение, но по сравнению с трехшеренговым построением, до которого дошли в XVIII столетии, - уже колонна.

 Как Шарнхорст перенес французскую организационную идею в Пруссию и одновременно обновил ее, так и Гнейзенау, который уже помогал Шарнхорсту при его реформе армии, был тем из партнеров Наполеона, который полностью воспринял стратегию последнего, так что он получил возможность поразить этого гиганта его собственным мечом. Главная задача союзников в течение осенней кампании 1813 г. заключалась в том, чтобы соединить на одном поле сражения все свои армии, стоявшие полукругом около Наполеона в Бранденбурге, Силезии и Богемии, не предоставив при этом противнику на его центральной позиции случая наброситься и разбить их поодиночке. Это было достигнуто тем, что когда Наполеон захотел атаковать силезскую армию, после ее переправы через Эльбу у Вартенбурга (3-го октября), последняя отступила не за Эльбу, а бросив свои сообщения на произвол судьбы, обошла вокруг Наполеона с тем, чтобы на Заале соединиться с армией Шварценберга. Этим маневром Наполеон оказался отрезанным от Франции и мог быть окружен и уничтожен превосходящими силами союзников. В этом смысле начальник генерального штаба Шварценберга, Радецкий, уже наметил диспозицию, которую до настоящего времени нелепо истолковывают и искажают, словно весь смысл ее заключался не в том, чтобы уничтожить французскую армию, а в том, чтобы принудить ее, в духе старой стратегии, путем маневрирования к отступлению. Гениальный план Радецкого пошел насмарку вследствие вмешательства императора Александра, по проискам его военного советника генерала фон Толля. Армии союзников вновь разошлись в разные стороны и тем самым предоставили французам свободный путь отступления на запад66.

 Аналогичным по смелости замысла маршу от Эльбы к Заале в 1813 г. является движение от Линьи через Вавр к Ватерлоо в 1815 г67.

 Оба эти маневра оказались тем более действенными, что Наполеон их не учитывал, а потому строил свои операции на ошибочном основании: в 1813 г. он ударил по воздуху, а в 1815 г. - не вызвал своевременно корпуса Груши. "Эти скоты кое-чему-таки научились!" - воскликнул он.

 Для завершения крупного явления в реальном мире необходима и теория. Как это ни странно, тот теоретический мыслитель, который сумел охватить в теоретическую концепцию стратегические действия Наполеона, тоже принадлежал к прусской армии: то был Клаузевиц, ученик Шарнхорста и друг Гнейзенау. Как эти три мужа группируются один подле другого, прекрасно выражено в письме Гнейзенау к Клаузевицу по случаю перенесения праха Шарнхорста из Праги, где он умер, на кладбище Инвалидов в Берлине: "Вы были его Иоанном, а я - лишь его Петром, хотя я никогда от него не отрекался, как отрекся Петр от своего учителя".

 Уже раньше, чем Клаузевиц, швейцарец Жомини пытался анализировать военное искусство Наполеона. Он был одаренным, начитанным и очень плодовитым писателем: он хорошо понял и изложил основной момент наполеоновской стратегии - его стремление к решению войны сражением (уже в 1805 г.), - однако в подлинное существо наполеоновских действий и стратегии вообще он не проник. Для этого надо было обладать той склонностью к философскому углублению, которая со времен Канта и Гегеля заполняла жизнь Германии и пробудила в прусском офицере истолкователя того бога войны, деяния которого опрокинули старый мир и принудили человечество построить новый. Жомини пытался найти существо стратегии в операционных линиях и производил изыскания относительно преимуществ внутренних и внешних операционных линий. Клаузевиц понял, что "база" и "операционная линия" и все прочее, что сюда относится, хотя и являются весьма пригодными для взаимного понимания и уяснения себе обстановки формулировками концепций, но что выводить из них правила для составления планов и принятия решений - нельзя, ибо на войне элементы действования - все неопределенны и носят относительный характер. Поэтому стратегическое действие не может быть доктринерским по своей природе, а исходит из глубин данного характера. Война же представляет часть политики, а потому стратегию нельзя рассматривать изолированно, а всегда лишь в связи с политикой. Тот, кто жалуется на вмешательство политики в военные дела, говорит нечто противоречащее логике и на самом деле хочет сказать, что политика, которая в данном случае вмешивается в войну, ему представляется не правильной. Правильная политика - если только политик не делает ошибок мышления в военном отношении - и стратегии может дать только правильное руководство. В наиболее напряженный, решающий момент невозможно отделить политику от стратегии, а всемирно-историческое действие великого стратега исходит из его личности. Умеренный план военных действий Фридриха в начале Семилетней войны и усиление его в последующем году безусловно определялись политическими моментами: оглядкой на союзников императрицы; а перейти в наступление под Лейтеном он решился не потому, что он рассчитывал разбить австрийцев наверняка своим косым боевым порядком, а потому, что приучил себя к мысли погибнуть с честью. Превосходство, поднявшее генерала Бонапарта превыше других храбрых и блестящих солдат революционной армии, имело своим источником не только его выдающиеся военные качества, но в такой же мере его понимание политики. Ибо только политическое разумение дало ему возможность выполнять его широкие стратегические идеи, ибо он имел в виду завершить политически свои военные успехи раньше, чем реакция разрушит их. Если Наполеон в день сражения при Ватерлоо не принял в расчет возможности нового появления пруссаков, то это следует, рассуждая отвлеченно, зачесть ему как трудно объяснимый промах. Но в этом и заключается его героизм. Рассчитывай он заранее на прибытие пруссаков, он бы вовсе не мог бы вступить в бой против подавляющего превосходства сил и кончил бы так; же, как кончил Базен в 1870 г.; последний с самого начала отчаивался в успехе и в результате без решающего сражения вынужден был капитулировать. И Наполеон никак не мог выиграть кампании против подавляющего численного превосходства и таких двух полководцев, как Веллингтон и Гнейзенау. Но то, что он был совсем близок к победе и в конце концов был побежден не позорно, но со славой, озарило его самого немеркнущим блеском, а для его народа создало источник моральной силы, из которого он непрерывно черпает все новую и новую живую воду.

 За эпоху от Ренессанса до конца старой монархии перед нашим взором проходит бесконечная вереница великих воинов и полководцев. Но в первую половину этой эпохи мы не захотим еще приложить ни к кому из них названия "великого стратега"; сами размеры военных событий, несмотря на грандиозные сражения, с которыми мы встречаемся, недостаточно велики, или, лучше выражаясь, военный элемент в общей связи событий скорее вращается в сфере единичных военных подвигов на политическом фоне, чем в том единстве политики и военного действия, которое и составляет существо стратегии.

 Великие стратеги, в полном значении этого слова, появляются лишь начиная с Густава Адольфа. В Валленштейне государственный человек и организатор играют большую роль, чем, собственно, стратег. Великие полководцы из школы Густава Адольфа - Кромвель, ряд выдающихся маршалов царствования Людовика XIV - в памяти потомства останутся в тени перед Евгением Савойским и Мальборо. Кульминационную точку и завершение находит себе эта эпоха во Фридрихе Великом. Долгое время старались отвести последнему особое место тем, что его характеризовали как предтечу Наполеона. Эту формулировку мы признали неправильною и, как таковую, отвергли. Фридрих был не предтечей, а завершителем. Лишь благодаря Клаузевицу, философски углубившему понятие стратегии в ее связи с политикой и психологически проанализировавшему существо стратегического действия, раскрылось полное понимание равенства и, в то же время, различия обоих богатырей военного искусства. Сам Клаузевиц уже распознал этот конечный вывод хода своего мышления, но не успел его разработать. В одной приписке, сделанной им 10 июля 1827 г. и напечатанной в начале оставшегося после него творения "О войне", он высказывает намерение еще раз переработать это сочинение с той точки зрения, что существуют два вида войны: а именно, тот, "где задача ее - сокрушение неприятеля", и другой - "где желают лишь завоевать несколько пограничных провинций". Необходимо всюду проводить различие между "вполне отличной природой" этих двух стремлений. Ранее чем Клаузевиц успел выполнить эту работу, он скончался в 1831 г. Заполнить оставленный им пробел было одной из задач настоящего труда.

 Появлением после смерти Клаузевица его сочинений (1831 г.) заключается наполеоновский период истории военного искусства. Они служат переходом к новому периоду, поскольку Мольтке воспитал свое мышление на трудах Клаузевица. Эта новая эпоха, в ее содержании, определяется новой техникой не только в отношении оружия, но и в отношении способов передвижения и всех вспомогательных средств нашей жизни, начиная от железных дорог и телеграфа и кончая продуктами питания, которые в течение XIX столетия умножились в таком бесконечном изобилии.

 До этого пункта я и хотел довести настоящий мой труд. Последующее - феноменальный рост Пруссии и ее конечное крушение; пусть займутся им другие.