Глава III. СТРАТЕГИЯ НАПОЛЕОНА33.

Глава III. СТРАТЕГИЯ НАПОЛЕОНА33.

 Естественный, основной закон стратегии, повторяем это еще раз, - сосредоточить свои силы, отыскать главные силы неприятеля, их разбить и преследовать после победы до тех пор, пока побежденный неприятель не подчинится воле победителя и не примет его условий; в крайнем случае, преследовать вплоть до занятия всей неприятельской страны. "Уничтожение неприятельских вооруженных сил из всех целей, какие можно преследовать на войне, является первенствующей над всем" (Клаузевиц). Итак, не какой-нибудь географический пункт, не область, не город, позиция или магазин, а именно вооруженные силы противника являются объектом наступления. Раз при помощи крупного тактического решающего действия удалось настолько разрушить физически и морально неприятельские вооруженные силы, что они уже больше сражаться не могут, то победитель развивает свою победу до тех пределов, до каких он это считает нужным для своей политической цели.

 Армии старой монархии были слишком малы, слишком беспомощны и неповоротливы в своей тактике, слишком ненадежны по своему составу, чтобы проводить эти принципы своей стратегии. Они задерживались перед позициями, неприступными для их тактики; а обойти их они не могли, потому что должны были тащить за собою все свое продовольствие. Они могли проникать только не слишком глубоко в неприятельскую страну, так как не могли прикрывать обширных районов, и были вынуждены во что бы то ни стало обеспечивать сообщение со своей базой.

 Наполеон чувствует себя свободным от этих пут. Он сразу делает ставку на тактическое решение, которое должно вывести из игры неприятельскую полевую армию, и затем преследует свою победу до тех пор, пока противник не подчинится его условиям. Из этого высшего принципа вытекают последствия, которые охватывают все - от планов кампаний и до отдельных военных мероприятий. Так как все с самого начала направлено на сокрушительный решающий акт, то все остальные цели и соображения подчиняются этой главной цели, и самый план кампании отличается известной естественной простотой. Стратегия измора построена на отдельных предприятиях, которые могут получить тот или иной размах. В начале Семилетней войны Фридрих колебался между разнообразнейшими и даже противоречивыми планами. Чем предприимчивее, чем активнее полководец, тем больше возможностей открывалось его фантазии и тем субъективнее были его решения. Планы кампании Наполеона носят в себе известную внутреннюю, объективную необходимость. Раз их познаешь и себе уяснишь, то начинаешь ощущать, что они иными и быть не могли, что творческий акт стратегического гения заключался лишь в том, что он открыл то самое, что повелевала природа вещей. Стиль ампир, о котором говорит историк искусства, с его классицизмом, с его прямолинейной простотой можно сравнить с военным искусством той эпохи.

 Постараемся сделать общий обзор тех положительных последствий, которые непосредственно вытекают из противоположности этих основных принципов. Нам нет надобности развивать их диалектически: мы можем распознать их на деяниях двух великих мастеров, Наполеона и Фридриха.

 Наполеон в своих концепциях кампаний всегда устремлял взор на неприятельскую армию и ставил себе единственной задачей не только ее атаковать, но и по возможности уничтожить.

Фридрих также выдвигал принцип: "Кто хочет сохранить все, не сохранит ничего. Следовательно, самый существенный предмет, на котором надлежит сосредоточиться, - это неприятельская армия". Однако мы видели, что для Фридриха этот принцип имел лишь относительное значение, что он то и дело, и притом весьма сильно, от него отклонялся. Для Наполеона же он имел значение абсолютное. Наполеон, когда он имел дело с несколькими противниками, мог с ними покончить со всеми поодиночке - одним за другим. В 1805 г. он разбил австрийцев (под Ульмом); затем - русских с остатками австрийцев (под Аустерлицем) раньше, чем пруссаки успели вмешаться. В 1806 г. он опять-таки наносит поражение пруссакам раньше, чем подоспели русские (Иена), и в 1807 г. он бьет русских раньше, чем австрийцы снова собрались с силами.

 Совсем иначе действовал Фридрих в начале Семилетней войны. Уже в июле 1756 г. обстановка совершенно созрела: австрийцы еще не вполне подготовлены, русские и французы - далеко. Однако вместо того чтобы, по возможности, поспешить нанести удар, Фридрих искусственно затянул начало кампании до конца августа. Будь он стратегом сокрушения, т.е. если бы средства, коими он располагал, дозволяли ему быть таковым, мы бы были вынуждены увидеть в этом его поведении величайшую ошибку всей его военной карьеры. Но так как план полного сокрушения Австрии даже при самых благоприятных условиях был для него исключен, то надо признать, что он действовал правильно, ограничившись на этот год оккупацией Саксонии и приступив к ней так поздно, что французы уже не сочли удобным помешать ему в этом.

 Мы видим, как действуют те, кто пытается для вящего прославления Фридриха доказать, будто в следующем году он действительно возымел намерение сокрушить Австрию (сражение под Прагой, осада Праги). Если бы такой план был действительно выполним в 1757 г., то насколько легче было бы его осуществить в 1756 г.! Ясными и последовательными представляются действия Фридриха только на почве стратегии измора. А если это так, то наоборот, мы можем использовать эту завязку Семилетней войны в ее коренном противоречии с действиями Наполеона в 1805 и 1806 гг. как самое блестящее и богатое выводами доказательство естественной противоположности между сущностью и принципами обоих видов стратегии, которые устанавливаются исторически.

 Пойдем дальше по тому же пути.

 В стратегии измора на первом плане стоят осады крепостей, меры воспрепятствования им, освобождение от осад, - у Фридриха, правда, в меньшей мере, чем у его противников, но все же в значительной степени. Наполеон во всех своих кампаниях (если не говорить о побочных предприятиях) осаждал лишь две крепости: Мантую в 1796 г. и Данциг в 1807 г. Да и на эти две осады он решается лишь потому, что со своими наличными силами он временно оказывается не в состоянии продолжать и двигать вперед войну в открытом поле против неприятельской полевой армии. При стратегии сокрушения осаждают лишь то, чего в конечном счете нельзя не осаждать, хотя бы, например, самую неприятельскую столицу, как Париж в 1870 г., или крепость, если в ней окажется запертою целая неприятельская армия, как Мец в 1870 г., или же если речь идет о мелких, побочных действиях. Для Фридриха же взятие крепости вроде Нейссе (1741 г.), Праги, Ольмюца, Швейдница (1762 г.) нередко составляет самую задачу кампании.

 Фридрих категорически учил: "Если вы окажетесь в стране, в которой много крепостей, то не оставляйте ни одной из них в тылу у себя, но возьмите их все; при этих условиях вы будете методически продвигаться вперед и вам не придется беспокоиться за свой тыл34.

 Если бы союзники вздумали придерживаться этого принципа Фридриха в 1814 г. при своем вторжении во Францию, они бы никогда не одолели Наполеона.

 Фридрих сооружал каналы; он пользовался водными путями не только для торговых сношений, но и для доставки продовольствия для своих войск; Наполеон строил шоссейные дороги: он вел войны прежде всего мартами.

 Для Фридриха сражение, согласно часто повторяемому им выражению, представляет "рвотное", которое дают больному. "Мне ничего другого не оставалось", - неоднократно пишет он, когда он хочет оправдать принятое им: решение - дать сражение35. Оно представляется ему вопросом, обращенным к судьбе, вызовом, брошенным случаю, который решит исход неучтимым наперед способом. Наполеон же заявлял, что его принцип - никогда не решаться на сражение, не имея 70% шансов на победу на своей стороне36. Если бы Фридрих держался этого принципа, то он едва ли мог дать хотя бы одно сражение. Но это вызывается не различием в степени отваги обоих полководцев, о которой вообще не может быть и речи, а различием в системе: если бы стратегия сокрушения смотрела на сражение как на решение, зависящее от случая, то и вся война оказалась бы делом случайности, ибо исход ее зависит от сражения. В стратегии же измора сражение является одним моментом из многих, и решение, которое оно приносит, может быть снова уравновешено. Фридрих, взвешивая шансы одного сражения, писал однажды: "Даже если бы оно было проиграно, наши обстоятельства от этого не ухудшились бы против их настоящего положения"37. В устах Наполеона такая фраза была бы непонятна и невозможна. На его взгляд выигранное или проигранное сражение, при каких бы то ни было положениях, коренным образом меняет обстановку. Пруссия могла залечить рану, нанесенную ей под Кунерсдорфом, Вену же - нет. Мы видели, как принцип, неоднократно провозглашенный Фридрихом, что для сражения следует привлекать все находящиеся в распоряжении силы, в значительной мере ограничивался им при практическом применении. Наполеон же проводил его действительно до конца, хотя, конечно, и это не следует понимать в абсолютном смысле38. Он пишет Мармону (15 ноября 1805 г.): "Мне приписывают несколько большую долю таланта, чем другим, а все же, чтобы дать сражение неприятелю, которого я привык побеждать, я никогда не считаю, чтобы у меня было слишком много войск; я стягиваю к себе все то, что я могу собрать".

 Фридрих держался правила составлять возможно более широкий план кампании, про который он сам себе заранее говорил, что его проект при выполнении съежится. Этот принцип он постоянно повторяет: "Широко задуманные планы кампании, - читаем мы в его политическом завещании 1768 г., - без всякого сомнения самые лучшие, ибо при их выполнении сразу замечаешь, что может оказаться невыполнимым, и, ограничиваясь выполнимым, продвигаешься дальше вперед, чем при маленьком проекте, который никогда ни к чему великому привести не может". "Такие широкие планы не всегда увенчиваются успехом; зато, если их удастся осуществить, то они решают исход войны". "Составьте четыре таких проекта, и если хотя бы один из них удастся осуществить, то вы вознаграждены за все ваши труды"39. Таким образом, если сравнить его первоначальные проекты с последующим их выполнением, то получается впечатление, словно его способность к действию - не на высоте его стратегических идей. Не может быть более грубой ошибки! Он вполне сознательно наперед составлял планы, выходившие за пределы возможного, с тем, чтобы в дальнейшем ни при каких обстоятельствах не оказаться ниже уровня возможного. Суровые факты ставили ему границы, он знал, что это так будет, и этого-то и хотел. Поэтому его стратегические идеи могут быть достойно оценены лишь при этой оговорке.

 С Наполеоном дело обстоит иначе. Его планы не съеживались при их выполнении, но скорее разрастались. Он сам о себе говорил: "Нет более малодушного человека, чем я, когда я составляю план кампании; я в преувеличенном виде представляю себе все опасности, и все обстоятельства рисуются мне в таких мрачных красках, как это только возможно; я нахожусь в болезненном возбуждении. Это, впрочем, не мешает мне казаться окружающим бодрым и веселым. Но раз я принял решение, я забываю все и думаю лишь об одном - что может способствовать удаче".

 В сражении Фридриха Великого все рассчитано на связанное воедино действие: первый же натиск должен принести с собою и решительный исход; а Наполеон нередко вступает в бой без определенного плана сражения, иногда даже без определенного представления о позиции, занимаемой противником. "Завязывается бой, - говорит он, - а там будет видно, что надо делать". Поэтому весьма значительная часть армии должна оставаться в резерве, дабы им добиться решительного исхода на пункте, который укажет полководец. В первую голову это различие между сражениями Фридриха и сражениями Наполеона надо отнести к различию в тактике, различию между линейным построением и стрелковым боем. Однако это различие связано и со стратегией. Наполеоновское сражение вырастает органически из предшествующих операций и нередко является неожиданным. Сражение Фридриха исходит из более или менее подготовленного субъективного решения, следовательно, обходится без длительной завязки и стремится к решительному исходу - чем скорее, тем лучше.

 Фридрих всю жизнь возился с взвешиванием стратегических принципов, вспомогательных средств и планов. Наполеон говорил: "Я знаю только три вещи на войне: делать десять лье в день, сражаться и затем отдыхать.

 Сказанное нами об отдельном сражении, что Наполеон давал ему развертываться без предвзятой идеи, относится также и к его стратегии. Сам он говорил, что у него никогда не было заранее составленного плана кампании. Это не противоречит вышеприведенным его словам, что при разработке своих планов он всегда был полон тревоги. Нередко цитируемое изречение Мольтке гласит: "Ни один оперативный план не может с известной уверенностью охватить события дальше первого столкновения с главными силами противника. Лишь профан может воображать, что в ходе кампании он видит последовательное проведение заранее принятой, продуманной во всех подробностях и выдержанной до конца первоначальной мысли". В этом смысле и Наполеон говорит, что у него никогда не было плана кампании. Тем не менее для развертывания и во время развертывания его войск у него, конечно, была весьма определенная идея, и он тщательно взвешивал все возможности, которые при этом открывались, не останавливаясь, однако, заранее на той или другой из них. В стратегии измора мы постоянно встречаемся с планами кампании, заранее и издалека составленными, у Фридриха, пожалуй, не в такой мере, как у его современников, но, естественно, - также и у него.

 И Наполеон не был достаточно силен для того, чтобы доводить сокрушение своих противников до той степени, до которой его доводил, например, Александр Великий, овладевший всей Персией. Даже пруссаки продолжали бы бороться в 1807 г., если бы и русские на это были готовы. Наполеон доводит свои войны до конца не одними лишь победами, а, в конечном счете, и политикой. Поэтому можно было бы сказать, что разница между ним и его предшественниками была лишь относительная. Однако мы видели, что на практике различия были основными и что Наполеон фактически действовал по принципам, логически вытекающим из стратегии сокрушения, не иначе, чем Александр Великий. Он мог так поступать, будучи уверен или считая себя вправе быть уверенным, что если в конечном счете чего-нибудь и не будет хватать до полного сокрушения противника, если он, так сказать, выдохнется, то он сумеет восполнить недостающее политикой. Да, пожалуй, мы вправе сказать, что в этом и заключается его историческое величие. В глубине своей природы Наполеон был еще более государственным человеком, чем солдатом. Ни в молодости, ни позднее он не изучал ни истории, ни теории военного дела. Все мыслящие военные того времени заняты были вопросом, не следует ли от тонких линий снова вернуться к глубоким колоннам; у лейтенанта Бонапарта мы не встречаем и следа таких размышлений. Фридрих читал решительно все, что содержала старая и новейшая литература по военному делу и военной истории. Правда, и Наполеон нередко указывал, что солдат должен изучать деяния великих полководцев, дабы у них учиться - при этом он называет Александра, Ганнибала, Цезаря, Густава Адольфа, Тюренна, Евгения, Фридриха, - но сам он, кроме Цезаря, в сущности знаком был лишь с крайне невоенными биографиями Плутарха и охотнее читал политические и морально- философские сочинения. Нет ничего более характерного для него, как его поведение в начале революционной войны. Он был французским лейтенантом; будь его наиболее сильная склонность военная, он должен был бы стремиться на фронт со своим полком, тем более что он был горячим сторонником новых идей. Между тем весь первый год молодой офицер уклонялся от участия в войне, а носился с несколько авантюристическими планами корсиканской политики. Лишь после крушения их он отправился в армию. Самый первый план большой кампании, составленный им в 1796 г., после того как он был назначен командующим армией в Италии, был построен под политическим углом зрения, на отторжении Сардинии от Австрии, а завершил он в конце концов борьбу с Австрией в 1797 г. тем, что, подступив уже к самой Вене, он не ограничился тем, что заставил побежденных уступить известные области (Бельгию и Милан), но и посулил им крупное приобретение (Венецию). То же мы наблюдаем и в его последующих войнах; при всей необузданности его фантазии он все же обладает глазомером при определении границ своих сил. Покинуло ли его с 1812 года его благоразумие, переставшее сдерживать его в известных границах, или неизбежная внутренняя необходимость вывела его за эти границы, - этот вопрос мы оставляем пока открытым. Сейчас мы остановимся лишь на том, что его обстоятельства делали для него возможным то, что для Густава Адольфа, полководцев Людовика XIV, принца Евгения и Фридриха Великого было недоступно: строить планы своих кампаний не на одном изморе, но и на сокрушении противника, с тем, чтобы завершить свое дело средствами политики.

 Если бы кто вздумал заключить, что новая стратегия выросла на почве новых отношений, как их естественный продукт, сама собою, то это было бы заблуждением. Лишь творческий гений великой личности вылепил фактически новое явление из данного ему материала. Именно на этих моментах истории с особенной ясностью убеждаешься в том, что мировая история отнюдь не представляет естественно-исторический процесс, как то думают материалисты. В этом убеждаешься, когда сравниваешь первые кампании, в которых новая стратегия претворяется в действие, кампании генерала Бонапарта с кампаниями наиболее крупного из его коллег, генерала Моро.

 После того как 1795 г. прошел, не принеся с собою крупных решающих действий, а Пруссия вышла из коалиции, заключив Базельский мир, французы выставили весною 1796 г. три армии: одну под начальством Бонапарта в Италии, другую под начальством Моро на верхнем течении Рейна и третью под начальством Журдана на среднем течении Рейна до Дюссельдорфа. При помощи английских субсидий австрийцам и их более мелким союзникам удалось противопоставить французам армии, не только не уступавшие им числом, но даже несколько превосходившие их. С обеих сторон войска, с расчетом на прикрытие областей, были распределены на длинном фронте. Бонапарт, войска которого частью стояли в Альпах, частью растянулись вдоль Ривьеры, почти до самой Генуи, стянул свои главные силы к крайнему правому флангу на Ривьере, так что он оставил свою коммуникационную линию с Францией лишь слабо прикрытою. Обе стороны двинулись друг другу навстречу, через горные проходы Апеннин; но хотя французы в общем и были слабее своих противников на несколько тысяч человек, однако благодаря распределению своих войск они имели численное превосходство над ними в каждом отдельном бою, разбили их среднюю колонну, через нее прорвались между австрийской и сардинской армиями40 и окончательно взяли верх, причем и генерал предоставил сардинскому королю перемирие на выгодных условиях. После этого он погнал австрийцев назад до самой Мантуи, окружил здесь остатки их армии и осадил этот город. Четыре раза спускались австрийцы с Альп, чтобы снять осаду с Мантуи. Всякий раз французы их били; причем один раз Бонапарт отказался от окружения крепости, пожертвовав своей тяжелой артиллерией, дабы воспользоваться своим превосходством в сражении в открытом поле.

 После победы, во время переговоров относительно Леобенского перемирия, он сказал австрийским генералам: "В Европе немало хороших генералов, но они видят сразу слишком много вещей. Я вижу только одно - массы неприятельских войск. Я стараюсь их уничтожить, будучи уверен, что все остальное рухнет вместе с ними".

 Несколько позднее, в Милане, он высказался следующим образом: "Сущность стратегии заключается в том, чтобы с более слабой армией всегда иметь больше сил, чем противник на том пункте, на котором ты атакуешь или на котором атакуют тебя". Наконец, на острове Св. Елены: "Во время революционной войны держались неправильной системы раздроблять свои силы, высылать колонны направо и колонны налево, что является грубой ошибкой. Именно противоположная система была тем, что доставило мне так много побед. Ибо накануне сражения, вместо того чтобы рассыпать свои дивизии в разные стороны, я их стягивал все к тому пункту, который я хотел одолеть. Там и была сосредоточена моя армия и легко опрокидывала то, что ей противостояло и было, естественно, более слабым"41.

 Фактически, и для Моро, и для Журдана было бы вполне уместно оперировать и в Германии таким же образом, как Бонапарт оперировал в Италии. Австрийцы под начальством эрцгерцога Карла стояли распределенными по фронту, тянувшемуся от Базеля до Зиги. Силы, после того как один корпус под командой Бурмзера был отправлен в Италию в связи с победами Бонапарта, были равны. Французы, сосредоточив свои войска, имели возможность поодиночке атаковать и разбить австрийские корпуса. Намечались действительно сильные удары; но подлинную цель видели не в уничтожении неприятельских вооруженных сил, а в захвате территории. При незначительных боевых столкновениях оба французских генерала при помощи маневрирования оттеснили эрцгерцога до самой Баварии. Моро достиг р. Изар. Тем временем эрцгерцог с главными силами обратился против Журдана, нанес ему чувствительный удар под Вюрцбургом и оттеснил его к самому Рейну. На Изаре Моро имел вдвое больше сил, чем его противник, тем не менее, и он стал отступать, да и в дальнейшем не сумел использовать своего превосходства, и по прошествии четырех месяцев оба противника стояли приблизительно на тех же позициях, как и в начале военных действий. Тем не менее, общественное мнение поставило Моро в заслугу его благополучное отступление без потерь через Адскую долину (Hеllenthal), почтя это за великое стратегическое достижение.

 План кампании французов с одновременным развертыванием трех армий - Бонапарта, Моро и Журдана - исходил от военного министра Карно; в этом плане пытались усматривать некую стратегическую концепцию высшего порядка, исходя из предположения, что Карно намеревался направить все три армии концентрически на Вену. Бесспорно, Карно имел в виду совместные действия армий итальянского и немецкого театров войны, но не в том смысле, чтобы все три армии, из которых каждая опиралась на особую базу, в своем продвижении в заключение сошлись на одном поле сражения для сокрушения неприятельских вооруженных сил; цель, которую он ставил в действительности, заключалась в том, чтобы они друг друга поддерживали, угрожая флангам противника, теснили его при помощи маневрирования и захватили возможно большую территорию.

 Этот план можно до известной степени сравнить с вторжением Фридриха в Богемию в 1757 г. Подобно тому как Фридрих видел сущность своего плана в том, что он "почти что выгонит неприятеля из Богемии"42, нанеся ему при этом по возможности и удары, так и Карно в своих письмах к генералам рисовал им картины того, как они будут обходить фланги противника и захватывать его магазины; одновременно они должны были вести энергичное наступление и не прекращать преследования неприятеля до тех пор, пока они его окончательно не разобьют и не приведут в полное расстройство.

 Эта инструкция может служить прописью двухполюсной стратегии. Однако разница между 1757 и 1796 гг. заключалась в том, что, когда к тому представился случай, Фридрих усилил боевую тенденцию, доведя ее до грандиозного сражения под Прагой и, наконец, до идеи захвата в плен всей неприятельской армии в Праге, в то время как Моро, ограничившись весьма умеренными боевыми столкновениями, так и завяз в идее маневрирования и не сумел над нею подняться даже тогда, когда отпадение от Австрии немецких имперских государей весьма существенно ослабило боевые силы последней, предоставив французам несомненный, существенный численный перевес над ней.

 Совершенно такую же картину представляет и изучение двойной кампании 1800 г. В 1799 г. австрийцы с помощью русских прогнали французов из Италии, в то время как Бонапарт находился в Египте. Сделавшись первым консулом, Бонапарт сначала вознамерился руководить кампанией в Германии. Он хотел присоединить к войскам Моро резервную армию, формировавшуюся им в Дижоне, атаковать охватывающим движением из Швейцарии австрийцев, по возможности уничтожить их армию и затем направиться на Вену. План оказался невыполнимым, так как Моро не хотел командовать под начальством первого консула, а последнему приходилось считаться со следующим за ним по репутации и старшинству генералом. Политически опасным было бы для него, если бы обиженный Моро подал в отставку.

 Поэтому Бонапарт решился направить резервную армию не в Германию, а через Швейцарию - в Италию. Он спустился восточнее Женевского озера с Альп, притянул к себе через Сан-Готард еще один вспомогательный корпус от Моро и с этими силами появился, к великому изумлению австрийцев, у них в тылу. С величайшей дерзостью он распределил свои дивизии так, чтобы иметь возможность преградить им путь, по какой бы дороге они ни попытались отступить, но все же держал свои отдельные дивизии на таком близком расстоянии друг от друга, что они могли оказать друг другу взаимную поддержку. Когда произошло неожиданное столкновение у деревни Маренго (14 июня 1800 г.), то австрийцы, располагавшие приблизительно 30 000 против только 20 000 французов, начали одерживать верх. Немногого недоставало до того, чтобы сражение кончилось полным поражением французов. Однако подошедшая, по распоряжению Бонапарта, дивизия Дезэ (еще 6 000 человек) и кавалерийская атака, поведенная генералом Келлерманом по собственной инициативе, наклонили чашу весов в обратную сторону. Престарелый австрийский командующий Мелас уже покинул поле сражения, и австрийцы перешли в довольно беспорядочное наступление, когда произошла неожиданная контратака. Таким образом, французы одержали победу, несмотря на численное превосходство противника, благодаря прекрасным качествам своих солдат и юношеской энергии своих генералов. Так как сражение было дано с перевернутыми фронтами, то австрийцы решили, что у них нет пути отступления, и Бонапарт овладел всей Верхней Италией до Минчио, предоставив Меласу свободно отступить под условием эвакуации этой области.

 В Германии Моро достиг подобного же успеха, прогнав, правда, очень медленно, австрийцев за Инн. Разница заключалась в том, что Германия была главным театром войны, в то время как Италия представляла лишь второстепенный театр военных действий, и что Бонапарт с малыми силами, благодаря неслыханной отваге своего вождения добился тех же успехов, каких добился Моро без особого риска своей методичностью. Сравнение, сделанное нами, не изменяется от того, что Моро в заключение одержал еще (по окончании срока перемирия) победу под Гогенлинденом (3 декабря 1800 г.). Ибо последняя победа не была плодом заранее продуманной стратегии, а как верно выразился Наполеон, "удачная встреча", правда, - крупного масштаба43. Успех выпал на долю французов опять таки благодаря качественному превосходству войск и решительности юного генерала Ришпанса.

 Еще в 1813 г., когда Моро, приглашенный союзниками для дачи стратегических советов, обсуждал с Бернадоттом положение северной армии, он настоятельно советовал не переходить в наступление согласно Трахтенберговскому плану, так как его операционная линия не имела достаточной опоры44.

 Если сравнить Моро с Фридрихом и Дауном, то можно убедиться, какие значительные различия могут быть и при одинаковых основных взглядах. Таких решающих исходов, каких Фридрих добивался своими крупными сражениями, мы ни разу не встречаем в боевой практике Моро. Однако в то же время он никогда не удалялся настолько от полюса сражений, как король - в последние годы. С Дауном его также нельзя поставить на одну доску, ибо последнего французский генерал решительно превосходил энергией и подвижностью. Самый юношеский состав его армии придавал Моро такой огонь и импульс, которых традиционный австрийский уклон был совершенно лишен.

 Было бы грубой ошибкой пренебрежительно судить о Моро потому, что он был стратегом измора. Чтобы не быть таковым, ему надо было бы быть именно Наполеоном. Ему надо было бы обладать не только безошибочной верностью суждения, ко и тем, ни с чем не сравнимым, соединением отваги и осторожности, пылкой фантазии и самого холодного расчета, героизма и политического искусства, которое является отличительным признаком стратегии Наполеона. Не быть Наполеоном - еще не укор. Не для того, чтобы измерить этих двух людей друг с другом, привели мы это сравнение, а для того, чтобы ясно доказать, что мировая история строится не только из отношений и обстоятельств, но что личности по меньшей мере составляют один из многих элементов, деятельно в ней участвующих. Не одна французская революция создала современную стратегию сокрушения и заменила ею стратегию измора: творцом ее средствами, предоставленными ему революцией, был Наполеон45. Да он это и сам сознавал. "Только вульгарное честолюбие, - говорил он, - может пользоваться теми средствами, к коим прибегали Людовик XIV и Фридрих II". Так пишет маршал Сен-Сир в своих мемуарах; он готов порицать Наполеона за то, что последний пренебрегал правилами, которые все признавали хорошими, и полагал, что они пригодны лишь для посредственных умов.

 Современники не могли еще установить различия в существе достижений Моро и Бонапарта. Правда, говорили о какой-то итальянской и какой-то немецкой "школе" стратегии, там - Бонапарт, здесь - Моро, однако не могли еще распознать ни истинной природы противоречия между ними, ни абсолютного превосходства одной "школы", т.е. личности, перед другой46. Бонапарт взялся произвести государственный переворот и сделался хозяином Франции, но был ли он действительно человеком, призванным на то судьбою, и единственным призванным, это далеко еще не представлялось современникам как нечто наперед доказанное, и это сомнение привело к эпилогу кампании, ознаменовавшейся сражением при Маренго; последний дает нам повод с точки зрения военной истории сделать к ее описанию некоторое добавление.

 Когда в 1804 г. Наполеон заставил себя избрать и короновать императором, он ведь еще находился лишь в преддверии своего величия, своих деяний и своей славы. Его фантастический поход в Египет закончился неудачей, и можно было задавать себе вопрос, хорошо ли он поступил, покинув там в трудном положении свои войска. Его успехи 1796 и 1800 гг. были блестящи, но Моро стоял рядом с ним, а злые языки шипели, что победой при Маренго Франция обязана, в сущности, не столько ему, сколько павшему в этом сражении генералу Дезэ. В противовес этому мнению император приказал составить официальный отчет об этой кампании, который он сам исправлял и который должен был быть переработан согласно этим исправлениям, с грубым насилованием истины, в том смысле, будто полководец все наперед знал и наперед рассчитал; временное отступление французов и критические моменты сражения должны были быть опущены. Для историка-критика эти, скажем открыто, подлоги не увеличивают, а умаляют славу полководца. Ибо не бывает великого стратегического действия, которое не заключало бы в себе и великого риска, а, следовательно - и критических моментов, и заслуга всеобъемлющего и безусловно правильного предварительного расчета или фикция, или случайность, так как такой предварительный расчет всегда возможен лишь в ограниченных пределах.

 Неужели же Наполеон настолько не сознавал существа своих деяний либо был настолько одурачен собственным тщеславием, что позволил сделать из себя такое чучело? Нет, он прекрасно понимал то, что он делал. Он знал, что истинное величие - недоступно пониманию народа. Точно так же, как народ всегда охотнее всего рисует себе храбрость в виде победы малочисленного войска над многочисленным, так он видит вернейшее доказательство искусства полководца в том, когда ему докажут, что великий человек все совершенно точно наперед рассчитал и знал. Что стратегия представляет движение в непроницаемом для взора элементе и что существеннейшее качество полководца - отвага, умение рисковать, - это открытие, сделанное впервые Клаузевицем и введенное им в военную науку. Допусти Наполеон признание того, что он едва не проиграл сражения или даже что он фактически его уже проиграл, когда поздно вечером подоспел Дезэ, французский народ не восторгался бы его смелостью, а порицал бы за легкомысленное распыление своих сил, за спасение лишь благодаря счастливой случайности. Ведь и афиняне не иначе умели изображать своим детям величие Фемистокла, как рассказывая им о его коварном, тайном послании, которым он соблазнил персидского царя повести атаку при Саламине.

 Одновременно с генералом Бонапартом выступил на мировой сцене в роли полководца и эрцгерцог Карл, бывший еще на два года моложе его (род. в 1771 г.). Эрцгерцог обладал склонностью к теоретическим умозрениям, и еще в молодом возрасте, наряду со шпагой работая и пером, он написал многочисленные сочинения. Стратегически он, безусловно, стоит на почве стратегии измора. Пусть он, подобно Фридриху, провозглашает, что необходимо употребить все усилия, дабы война длилась как можно меньше, и что цели войны можно добиться, лишь нанося решительные удары, он в то же время ограничивает это положение тем, что учит. "В каждой стране есть стратегические пункты, имеющие решающее для нее значение, ибо, обладая ими, овладеваешь ключами данной страны и ее ресурсами". И далее: "Решающее значение стратегических линий обязывает не уступать никакому соблазну, хотя бы и величайшим тактическим выгодам, и не предпринимать никакого движения, которым так далеко или в таком направлении уклонишься от этих линий, что они могут сделаться добычей неприятеля". Или еще: "Важнейшие тактические мероприятия редко приносят длительные выгоды, раз они принимаются в пунктах или в направлениях, не являющихся стратегическими"47.

 Для стратегии измора эти положения являются вполне закономерными и целесообразными. В ней действительно много зависело не только от того, что сражение было выиграно, но и от того, где оно было выиграно, ибо победа, которую нельзя преследовать далее, имеет лишь преходящую ценность, а развитию ее преследованием часто положены весьма тесные границы. Мы ведь видели, как Фридрих после весьма блестящей победы при Сооре даже отступил. В стратегии сокрушения победа не находится в зависимости от того "пункта", на котором она одержана, или от той "стратегической линии", по которой продвигаются, а полководец исходит из предположения, что вместе с победой он берет в свои руки и стратегические пункты и определяет стратегические линии. Именно тем, что Наполеон бросил на произвол судьбы свою стратегическую линию, он и мог, как мы то сейчас увидим, взять в тыл пруссаков под Веной и Ауерштедтом, и не только их победил, но и сокрушил48.

 Наполеоновская стратегия свободна от всякого схематизма. Однако одна основная форма так часто повторяется у Наполеона, что она заслуживает быть особо отмеченною. При развертывании своей армии он надвигает все свои силы на одно крыло или во фланг противника, пытается его охватить, оттеснить от его базы и этим, по возможности, окончательно его сокрушить. Таков был его план еще весной 1800 г., когда он, совместно с Моро, хотел повести наступление против австрийцев в Южной Германии со стороны Швейцарии. Так же он действовал и в 1805 г., когда атаковал австрийцев на Дунае, охватывая их с севера и приказав с этой целью Бернадотту выступить из Ганновера через Ансбахскую территорию. Тот же прием он применил и в следующем году, когда атаковал пруссаков в Тюрингии не со стороны Рейна, а от верхнего течения Майна; он настолько полно их обошел, что в сражениях под Веной и Ауерштедтом бой происходил с перевернутым фронтом: пруссаки дрались лицом к Берлину, французы - повернувшись к нему тылом. Если бы французы в этом положении потерпели поражение, то у них отступление произошло бы в еще худших условиях, чем отступление пруссаков; оттесненные к Рудным горам и к австрийской границе, они могли подвергнуться полному истреблению. Но уверенный в победе Наполеон рискнул этим и получил возможность совершенно уничтожить прусскую армию, оттесненную при отступлении от ее базы.

 Говорят, что прусский генерал фон Граверт верно предсказал операцию Наполеона, но истолковал ее в том смысле, что "неприятель обойдет наш левый фланг и отрежет нас от Эльбы, то есть от всех наших источников снабжения и пополнения, от Одера, от Силезии"49.

 Не может быть лучшей характеристики различия между старой и новой стратегией, чем сравнение этого толкования с истинным намерением Наполеона. Граверт понял все совершенно верно с точки зрения стратегии Фридриха. Наполеон же совсем не дорожил этим "отрезыванием" от "источников снабжения", что заставило бы прусскую армию, маневрируя, отступить и передало бы в его руки известную территорию; он занял линию отступления пруссаков, чтобы переловить их самих.

 К той же категории относится и план осенней кампании Наполеона в 1813 г. Он хотел первоначально держаться оборонительно по отношению к богемской и силезской армиям, пока северная армия Бернадотта не будет разбита и вся страна до Данцига не окажется в его руках. Тогда-то должно было начаться большое наступление с севера на юг, которое должно было оттеснить русских от их сообщений с родиной. План этот потерпел крушение, так как северная армия, руководимая Бернадоттом, осторожно, но обдуманно отбросила французские войска под Грос-Беереном и Денневицем.

 Лишь с возобновлением общей войны в 1805 г. Наполеон достигает вершины не только своей славы и величия, но и своей стратегии. Беспорядки, вызванные революцией, преодолены; большие массы, патриотический дух, новая тактика - все это вводится в рамки дисциплины; император Наполеон имеет возможность без помехи со стороны других сил и влияний выполнять то, что он признал правильным.

 Истинный секрет великого полководца заключается именно в соединении отваги и осторожности. Мы наблюдаем это и у Александра, когда он, прежде чем предпринять свой поход во внутренние области Персии, сперва обеспечивает свой тыл завоеванием Тира и Египта и значительно усиливает свою армию. Мы встречаемся с этим соединением и у Ганнибала, когда вместо осады Рима он ставит себе целью отторгнуть от столицы ее итальянских союзников.

Мы находим его у Сципиона, когда он, хотя и ставит все на карту большого, решительного сражения без возможности отступления, но сперва притягивает к себе подкрепления в лице Массиниссы. Мы видим его у Цезаря, который сначала решается обратиться против армии без полководца, а затем - против полководца без армии. Мы наблюдали это соединение и у Густава Адольфа, и у Фридриха Великого. То же мы видим и у Наполеона. Как ни дерзновенно он бросает то и дело свои вызовы судьбе, все же отнюдь не устремляется без оглядки в беспредельное, но отлично знает, где он должен остановиться, переходит от наступления к обороне, предоставляет неприятелю выбор атаковать или нет и одновременно старается дополнить свою победу политикой.

 Прекраснейшим образцом такого образа действий является Аустерлицкая кампания. Наполеон сокрушил одну австрийскую армию под Ульмом, занял Вену и проник в Моравию под самый Ольмюц, где главные силы русских преградили ему дорогу. Дать на таком крайнем пункте (Pointe) наступательное сражение кажется Наполеону чересчур рискованным, к тому же неприятель несколько превосходит его численностью войск. Он завязывает переговоры, а при приближении неприятеля занимает позицию для оборонительного сражения. 2 декабря 1805 г. он его выигрывает благодаря тому, что, верно уловив минуту, он из оборонительного положения наносит наступательный удар. Чтобы охватить Наполеона, противники сильно растянулись, вследствие чего у них оказался очень неглубокий центр без подлинного резерва. Тут-то и надо было сделать прорыв. "Сколько времени вам потребуется, чтобы взять эту возвышенность (Праценские высоты)?" - спросил император стоявшего около него маршала Сульта. - "20 минут". "В таком случае подождем еще четверть часа". Верно уловить эти четверть часа - вот от чего зависело все дело.

 Из всех форм боя оборонительно-наступальное сражение - самая действительная. И оборона, и наступление имеют свои сильные и слабые стороны. Главная выгода обороны заключается в возможности выбрать поле сражения и вполне использовать условия местности и действие огнестрельного оружия. Главное преимущество наступления - это моральный подъем, вызываемый атакой, возможность выбора того пункта, на который она будет направлена, и достижение положительного результата. Оборона дает всегда сначала лишь негативный результат.

Поэтому оборонительные сражения в чистом виде редко заканчиваются победой (Креси 1346 г., Омдурман 1878 г.). Но высшее достижение получается, когда полководец в верно выбранное мгновение и на надлежащем пункте от удачной обороны переходит к контратаке. С классическим примером оборонительно-наступательного

сражения мы познакомились на примере Марафона. Современным воспроизведением его может служить Аустерлиц. Это сражение важно для нас как по своему замыслу, так и по своему выполнению, ибо оно показывает нам полководца во всей силе его самообладания: здесь мы видим, как этот человек, при всей своей дерзновенности, отнюдь не отказывался от рассудительности. Его осторожность доходила даже до того, что, когда ему донесли о приближении неприятеля, он отдал Талейрану, ведшему переговоры в Вене, приказание заключить мир на умеренных условиях. Хотя он и рассчитывал с полной уверенностью на победу, все же хотел на случай поражения обеспечить себя дипломатическим путем.

 К наиболее рискованным предприятиям его военной карьеры принадлежит переправа через Дунай, приведшая к сражению под Асперном (21 и 22 мая 1809 г.). Совсем близко к месту переправы стоял на северном берегу Дуная эрцгерцог Карл со всей австрийской армией численностью более 100 000 человек. Французам предстояло переправиться через эту могучую реку по единственному импровизированному мосту. Мост разорвался в первый раз, когда перебралось лишь 22 500 человек, а во второй раз - на другой день в 8 часов утра, когда на том берегу уже было около 60 000 человек. Тем не менее, несмотря на четверное превосходство сил в первый день и более чем полуторное - во второй, австрийцам не удалось сбросить французов в реку. У эрцгерцога Карла еще оставались резервы, но он не решился их пустить в ход. Здесь особенно ярко обнаружилось все различие между ним и Наполеоном. Для Фридриха Великого еще, собственно, не существовало вопроса о применении резервов, ибо он хотел все завершать первым ударом, а потому придавал ему всю, какую только мог, силу, не оставляя сколько-нибудь значительных резервов. С новой тактикой австрийцам пришлось усвоить и принцип сохранения резервов, но подобно тому, как эрцгерцогу не хватало силы духа, чтобы подняться до уровня стратегии сокрушения, так у него не было и правильного представления о существе и способе применения резервов. Он выдвинул основной принцип: "Резервы должны лишь тогда быть двинуты в бой, когда участие их, несомненно, приведет к решительному исходу... Их, правда, можно кое-когда вводить в бой, если требуется произвести последний натиск для завершения победы, но вообще их главное назначение - служить для обеспечения и прикрытия отступления"50.

 Даже согласно этому принципу, как он ни слаб, Карлу следовало под Асперном бросить в бой решительно все свои силы, чтобы добиться возможно полной победы. Более благоприятного случая нельзя было ждать. Но у эрцгерцога для этого не хватало размаха. Ведь он все еще был по уши погружен в представления стратегии измора, которые не придавали победе особенного значения. Лишь такой герой, как Фридрих Великий, мог среди подобных представлений все же подыматься до таких грандиозных вызовов судьбе, о которых нам свидетельствуют его сражения. Эрцгерцог Карл был слишком малодушен, чтобы схватить тот дар, который фортуна с улыбкой ему преподносила под Асперном. Он все оглядывался назад, подобно тому, как с бессознательной жестокой иронией изображен на конной статуе своего памятника в Вене. Французская пехота защищала обе деревни, Асперн и Эсслинген, а их малочисленная кавалерия удерживала за собою промежутки между ними, производя одну за другою отважные атаки. Сам Наполеон, подвергая себя страшной опасности, разъезжал под огнем между рядами своих войск, чтобы поддержать их мужество. Наконец, австрийцы принудили своих противников отступить на остров близ северного берега Дуная, но эрцгерцог Карл не посмел их там атаковать или вообще использовать иным каким-либо образом свой успех51.