История питания Ленина

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

История питания Ленина

Итак, с детства в семье у Ленина — строгий распорядок дня, в том числе и питания. Завтрак в будни — в 8 ч утра, в праздники — в 12 ч. Обед в будни — в 14 ч, в праздники — в 16 ч. Ужин ежедневно в 20—21 ч.

Еда — русско-немецкая. Супы — молочные, растительные, крупяные; русские кислые щи подавались редко, считались «тяжелыми» и «грубыми». Также редко, сравнительно с волжскими возможностями, варили уху, лишь изредка летом. Вообще, супы не доминировали, как это было принято в крестьянских семьях. Это относилось и к хлебу. Черный употреблялся исключительно редко, лишь в будни и только к обеду. К чаю, ужину, в воскресные дни и праздники полагался белый ситный, что было для Симбирска признаком зажиточности.

Ситный — наиболее утонченный помол белого пшеничного хлеба[56]. Но главное заключалось не в этом признаке, а в том, что ситный хлеб вымешивается и выстаивается длительнее, чем всякий другой, и в нем идут иные ферментативные процессы. Вот почему ситный был вкуснее других видов хлеба, за исключением пеклеванного. После 1900 г., в течение 25 последних лет своей жизни, Ленин был совершенно лишен этого вида хлеба как за границей, так и в Советской России в период гражданской войны. А именно в ситном и в черном хлебе содержатся все те редкие витамины, которые столь необходимы для активной жизнедеятельности человека: B1, В2, В6, В12, В15, E. Их Ленин практически не получал всю вторую, наиболее напряженную половину своей жизни.

Мать, Мария Александровна, старалась готовить так, чтобы было поменьше кухонной разделки. И именно молочные блюда в соединении с мучной основой предоставляли эту возможность, делали кухонную работу «чистой» и «быстрой». Вот почему мясные блюда готовили мало и крайне редко. При этом мясо (говядину) лишь отваривали, а не жарили по двум причинам: отваривать было легче, и отварная пища, по врачебным понятиям, считалась «легкой», «полезной», а жарить надо было уметь, не говоря уже о том, что необходимо было тратиться на масло, на приобретение особой посуды — казанов и сковород (глубоких), на трудоемкую ее чистку. Вот почему, живя в окружении татар Поволжья, где жареные баранина и конина составляли основу питания, немногочисленные русские семьи сторонились именно мясной, жареной пищи, тем более из баранины и конины, предпочитая говядину[57].

Что же касается национальных русских блюд, свойственных Центральной России, то в тогдашнем Поволжье в интеллигентных семьях типа Ульяновых их не знали. Щи, как мы упоминали, особенно кислые, из квашеной капусты, здесь никогда не готовили, рыбные блюда также были исключением. Уха — лишь изредка. О ботвинье, окрошке, солянках, рассольниках и кальях, распространенных в Московской, Калужской, Брянской, Рязанской, Орловской губерниях, здесь даже и не слышали в то время. Не в традиции семьи было и приготовление пельменей, уже распространившихся в Поволжье, но среди татар и марийцев под иными названиями (пельняни и подкогльо). Так что русский стол семьи Ульяновых был крайне ограничен, скуден, а общий стол — однообразен. Среди «горячих» блюд доминировала яичница — тоже весьма скорое блюдо, а из немецких — армериттер: моченый в молоке белый хлеб, поджаренный слегка на сковородке на сливочном масле и залитый яйцом. Крутые яйца и яйца всмятку (по воскресеньям) были обычным блюдом за завтраком и ужином у Ульяновых. Другим дежурным блюдом были бутерброды, совсем немецкое в то время «кулинарное изделие». Бутерброды делались либо просто с маслом, либо в качестве лакомства намазывались медом, либо изредка делались с хорошей копченой рыбой — с осетриной, балыком, севрюгой, но чаще всего с заломом.

Копченая и соленая рыба была сравнительно дешевым ценным пищевым компонентом, который получал в детстве Ленин. Она имела огромное значение как источник фосфора. В остальном же пища — молочно-яичная — хотя и была здоровой и полезной, но только для ребенка, максимум для юноши, ибо она содержала избыток витаминов роста — A, D, K. Стоило Ленину на два-три года лишиться даже такого несовершенного домашнего стола, став с 1887 г. студентом Казанского университета, как он приобрел «болезнь желудка», в связи с чем ему были рекомендованы щелочные минеральные воды, каковыми в то время считались французские «Виши» и кавказские «Ессентуки № 17».

Поездив по Поволжью (Самара, Сызрань, Саратов), в 1891 г. Ленин приезжает в Петербург на экзамены и, едва сдав их в апреле, — хоронит 8 мая свою младшую сестру Ольгу, курсистку Бестужевских курсов, которая умерла от такой болезни, которая немыслима в мирное время да еще в интеллигентной среде, а именно — от брюшного тифа. Как известно, причиной брюшного тифа могут быть сырое, некипяченое молоко (или вода), а также отсутствие элементарной гигиены при питании: грязная посуда, немытые руки, еда из чужой чашки или из одной посуды одновременно с чужими людьми. Все это трудно вяжется с представлением о скромной, аккуратной провинциальной девочке, воспитанной в строгой, почти чистоплюйско-немецкой семье. Единственное объяснение — бездумное, привычное со времен домашнего житья употребление сырой воды и молока. В Симбирске воду пили сырую, волжскую или ключевую, молоко — парное, от соседки-молочницы. В Петербурге же и того и другого нельзя было делать. Но не только Оля Ульянова об этом не думала. Не понимали экологической разницы между столицей и провинцией и многие другие провинциалы того времени, в том числе и сам Ленин — по крайней мере, вплоть до своего первого ареста. Они вели себя в столичном городе, как дома при патриархальных условиях. А надо было меняться. То, что в конце XIX — в начале XX в. в России огромное число молодых людей погибли от разных болезней именно в Петербурге, было не столько результатом сырого петербургского климата и полуголодного существования, как тогда считалось, сколько следствием неприспособленности русской интеллигенции к быту, следствием неряшливости, легкомыслия и барского нежелания и неумения делать черновую домашнюю работу, которую в чужом городе, на чужих случайных квартирах за них никто не делал.

Один из представителей рабочего класса России, И. В. Бабушкин, приехав в 1902 г. в Лондон и увидев, в каких условиях жили такие легендарные уже в то время вожди революционеров, как Степняк-Кравчинский, Вера Засулич, и их более молодые современники — Мартов, Ульянов, Крупская, откровенно сказал им в глаза буквально следующее: «У русского интеллигента всегда грязь — ему прислуга нужна, а сам он за собой прибрать не умеет». Ленин немедленно сделал для себя вывод: он отделился от остальных эмигрантов и никогда больше не жил в «коммуналке», не посещал никаких эмигрантских сборищ бытового характера, не ходил компаниями в кафе, не обедал в эмигрантских столовых, жил вдалеке и совершенно обособленно от той части города, где жили остальные эмигранты, и редко кого принимал дома, да и то — на кухне. За собой же скрупулезно убирал сам, мыл свою тарелку и кружку, собирал крошки со стола, чем поражал уже позднее, в Советской России, наркомов, ученых и простых крестьян, которые становились случайными свидетелями этого.

На всех остальных слова Бабушкина не произвели впечатления, не послужили уроком. И наши революционные интеллигенты не только сохранили худшие «расейские» традиции в эмиграции, но и перенесли их позднее, после Октябрьской революции, в советский быт.

В период напряженной жизни в Питере в 1893—1895 гг., когда создавался «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», закладывались основы новой партии, основы большевистской агитации и пропаганды в массах, у Ленина не было никакой возможности обращать внимание на питание. Жили не только впроголодь. Главное, питались кое-как, всухомятку, пренебрегая горячей пищей. Наедались лишь в большие праздники — на масленицу, на Пасху, когда, используя праздник как повод для сборища, устраивали в складчину блины или богатый пасхальный традиционный мясной стол. Едой в такие моменты, разумеется, наслаждались, но даже в этом случае расценивали ее, скорее, как хорошее средство для конспирации, а не как кулинарное событие. Вот почему за какие-нибудь два-три года неустроенной холостяцкой жизни Ленин превратился из волжского парня-здоровяка в хилого, облысевшего человека, страдающего гастритом, который одними своими болями страшно мешал работе и в конце концов сформировался в прочную, настоящую, постоянную «надоевшую болезнь желудка». Чтобы подлечить ее, Ленин отправился в июне 1895 г. на курорт в Швецию и менее чем за месяц восстановил свое здоровье в частном пансионе, где его восхитил «шведский стол» — очень сытный, мясной, закусочный, холодный, за которым каждый может выбрать себе приглянувшиеся блюда.

Желая совершенно исключить возвращение желудочных болей, Ленин в поисках хорошего врача едет в августе 1895 г. в Берлин, где продолжает питаться регулярно только в диетических пансионах и не прекращает пить минеральную воду «Виши», ясно осознав, наконец, что его желудочные недомогания являются прямым следствием того, что в Петербурге ему не удавалось правильно и порядочно «кормиться». Именно поэтому, вернувшись на родину, он вызывает из провинции мать, которая с этих пор занимается исключительно тем, что готовит Ленину домашнюю пищу и следит, чтобы он регулярно обедал и ужинал. Однако эта кулинарная идиллия продолжалась весьма недолго.

В конце 1895 г. следует арест. В тюрьме гастрит Ленина обострился, поэтому в передачах ему посылают только хлеб, сухари, чай и минеральную воду «Ессентуки № 17».

Однако регулярное тюремное питание (щи, каша) постепенно стабилизирует его положение, и до такого обострения, как в студенческие годы, дело не доходит. Ленин на тюремном меню чувствует себя вполне сносно. Он начинает плодотворно работать и даже выражает недовольство, что его заключение заканчивается слишком быстро. Однако еще более благоприятные условия для укрепления здоровья складываются для Ленина в ссылке.

Уже в Красноярске, в апреле 1897 г., попав на частную квартиру с полным пансионом, то есть с обильной русской кормежкой по четыре-пять раз в день (завтрак, полдник, обед, чай, ужин) и настоящим сибирским меню (щи грибные, телятина, рыба отварная, пироги, пельмени, шанежки, баранина с кашей), Ленин восторженно пишет родным: «Живу хорошо, столом вполне доволен. О минеральной желудочной воде забыл и думать и, надеюсь, скоро забуду и ее название!». Приехав же на постоянное поселение в Шушенское в июле 1897 г. и сняв квартиру у самого зажиточного в селе крестьянина, Ленин продолжает в еще большей степени пользоваться восстановительными свойствами русской крестьянской еды и полностью излечивается за какие-нибудь два-три месяца от своей «застарелой» желудочной болезни, перед которой были бессильны европейские курорты и немецкие профессора, поскольку, как только он уезжал из пансиона, болезнь быстренько возвращалась. В Сибири же она исчезла вовсе. Точно такое же действие оказывало сибирское питание и на других ссыльных, например на Г. М. Кржижановского, которого также мучили гастрит и катар желудка.

В результате Ленин приходит к выводу, что «все эти врачи только рассуждать умеют», и ни в грош не ставит с этих пор вообще всех врачей-терапевтов, сохраняя доверие только к хирургам, глазникам и отоларингологам как к узким специалистам, чья работа сразу же видна!

В то же время ни у Ленина, ни у Крупской, ни у других их товарищей по ссылке не возникает, не складывается ясного представления о том, в чем же основной секрет оздоровительного эффекта, который они на себе совершенно отчетливо испытывают.

Они думали, что все дело в том, что они находятся на воздухе, мало работают, много отдыхают, не имеют почти никаких забот и хорошо едят. Все это так. Но главная причина излечения гастрита лежит, конечно, не в общеукрепляющих условиях, а в совершенно конкретных — в кулинарных. Но именно эти кулинарные особые обстоятельства и ускользнули от их внимания. Они не понимали, не осознавали, что ежедневное употребление щей, главной составной частью которых была не только капуста, а чаще всего борщевик сибирский, ведет к восстановлению нормальной деятельности желудка и всего процесса пищеварения, стимулирует ритмичную работу всего организма. Конечно, питание в целом в ссылке было в течение трех лет отменным. Но важно то, что оно было стабильно суповым и в нем преобладала или даже безраздельно господствовала горячая пища, изготавливаемая ежедневно.

Именно этого они были лишены и в эмиграции, и при попытках устроить домашнее питание, и, наконец, в заграничных пансионах, в которых, наряду с немногочисленными горячими блюдами, большое место занимал европейский холодный стол. Таким образом, русский горячий стол, в котором обязательны ежедневные горячие жидкие блюда — щи, супы с богатым ассортиментом продуктов и по консистенции густые, насыщенные, не похожие на европейские жиденькие бульоны или протертые супы, является главным кулинарным залогом здоровья и его сохранения, гарантией желудочного комфорта.

Что же касается состава продуктов, которыми питались в ссылке Ленин и Крупская, то он также был весьма питательным, здоровым и вкусным. Это были свежее, парное, молодое мясо, свежая речная рыба лучших лососевых пород, лесная пернатая дичь, разнообразные овощи и грибы, лесные ягоды, мед. Полноценны и вкусны, хотя просты и незатейливы по композиции, были изготавливаемые из пищевого сырья блюда — жареная телятина, баранина, жареные тетерки, рябчики, куропатки, бекасы, пельмени, грибные и рыбные пироги, заливная и отварная рыба, квашения и соления.

А вот яиц, практически, почти не было в рационе в течение всей ссылки, поскольку кур в то время в Восточной Сибири еще не держали. Молочные продукты были в достаточном количестве (масло, сметана, молоко, творог), но на фоне разнообразных мясных и рыбных блюд молочные не доминировали, носили характер дополнительных.

Между прочим, было вдоволь телятины, которая в XIX в. в России считалась «барским мясом». Сами крестьяне ее не ели и стремились продать ее горожанам, дворянам. Молодых бычков и телок забивали исключительно для ссыльных. Поэтому мясной стол стал доминировать у Ульяновых, которые одну неделю ели телятину, другую — баранину, поскольку надо было быстрее съесть специально забитых для них теленка и барашка. Кроме того, Крупская с матерью устроили огород, в котором росли огурцы, морковь, свекла, тыква, укроп и даже помидоры и дыни, хорошо вызревавшие в резко континентальном климате Минусинского края. В лесу собирали щавель, землянику, голубику, чернику, бруснику, ежевику, малину. С ранней весны ели свою редиску и салат. Обращает на себя внимание тот факт, что Крупская ни разу не упоминает петрушку, лук и чеснок. По-видимому, это не забывчивость, просто Ульяновы их не употребляли. И это говорит об ограниченности и бедности кулинарного оформления их питания.

Жить и готовить без лука практически нельзя, если иметь в виду кулинарно грамотную пищу. То же самое относится и к петрушке, без которой немыслим кулинарно грамотный суп. То, что эти продукты не упоминаются в воспоминаниях и переписке Ульяновых, говорит лишь о крайне низкой кулинарной требовательности Ленина, что неоднократно подтверждает и Крупская, сообщая в своих воспоминаниях, что ее стряпней был доволен только Ильич, а все остальные, так сказать, заправские домохозяйки и люди, хотя бы мало-мальски знакомые с кухней, находили ее «блюда» невкусными и примитивными. И это неудивительно, если в них отсутствовали такие компоненты, как петрушка, лук, и никогда, вероятно, не присутствовал чеснок! Однако крестьяне, которые в Шушенском готовили еду для Ульяновых, несомненно, эти компоненты употребляли.

В результате такого характера и состава питания уже к началу 1899 г. Ленин «ужасно поздоровел», приобрел «блестящий вид», «никакого сравнения с тем, что было в Питере», — отмечала Крупская в письмах к матери Ильича. Когда на празднование Нового 1899 года съехались ссыльные со всего округа, то над слишком здоровым видом четы Ульяновых, особенно над видом Ленина, все «охали да ахали», а мать Крупской не удержалась даже от восклицания при виде своего раздобревшего зятя: «Эк вас разнесло!».

Между тем Ленин, питавшийся хорошей, добротной, вкусной и идущей столь явно ему на пользу здоровой пищей, то ли по молодости, то ли по привычке человека, о быте которого всегда заботились другие, как будто не замечал, что питается пищей, неизвестной ему ни из детских, ни из студенческих, ни из заграничных времен. Ведь такая рыба, как таймень, чир, нельма, кунжа, муксун, а также хариус, тугун, должна была обратить на себя внимание. А возможность постоянно есть пернатую дичь — от диких гусей и уток до тетерок и куропаток — не могла бы пройти незамеченной для любого человека. Однако Ленин как будто не только не замечал, что он ел, но даже когда его прямо в лоб спрашивали, нравится ли ему то или иное блюдо, вкусно ли оно, не мог ответить ничего вразумительного, будучи довольным всем, что ему подавали.

Это было весьма странно и неожиданно, поскольку считалось, что Ленин был достаточно наблюдательным человеком, и его безразличие и даже явная индифферентность к еде, к ее вкусу, полное его непонимание характера еды глубоко обижали и даже оскорбляли тех, кто готовил ему пищу, ибо это было просто необъяснимо. Так, Ленин безбожно путал тетерку с гусем, хотя мясо этих птиц резко отличается и по консистенции и, главное, по запаху, причем специфический запах гуся настолько силен, что спутать его с каким-либо другим просто невозможно. По-видимому, Ленин не различал запахи и именно поэтому был равнодушен к составу блюд, мог фиксировать лишь количество и степень сытности получаемой пищи. Можно говорить о том, что он практически ничего не понимал в еде. В этом сказывалась крайняя кулинарная ограниченность Ленина в еде с детства. Так, в 1903 г. в Бельгии он был равнодушен к изысканному, неизвестному ему сочетанию сырой редиски с сыром, которое он не стал есть, чем очень обидел хозяйку. Или другой пример: Ленин в детстве никогда не получал сладкое. Его мать считала, что сладкое — это для девочек, а мальчику — вовсе не нужно, не требуется. Отец же, Илья Николаевич, не вмешивался в эти вопросы, предоставив все жене, считая ее авторитетной во всем, что касалось домашнего питания и хозяйства. Сам он полагал, что пряники, леденцы и постный сахар — тогдашние простонародные сладости, продаваемые на базарах, — слишком грубы, вульгарны для дворянских детей, а тортов и конфет в Симбирске достать было неоткуда, их можно было купить только в Нижнем Новгороде. Получалось, что и отец, и мать по разным соображениям были солидарны в изгнании сладостей из детской жизни своих сыновей. Даже на Новый год им дарили книги, а не конфеты.

Таким образом, Ленин в детстве не получал столь важного, необходимого для его мозга сладкого и, несомненно, уже с детства расходовал какие-то внутренние резервы мозговой ткани, что, несомненно, способствовало ее фантастическому износу. Так до 30 лет он исподволь истощал свой мозг. Лишь в зрелом возрасте к сладкому его стала приучать Крупская, считавшая сама себя сладкоежкой. С 1899 г. Крупская стала приучать Ленина есть сладкое вначале в виде киселей, компотов, затем варенья с чаем, а также в виде изюма, меда, сахара и даже... изредка конфет. Каждый раз Ленин упорно и долго отнекивался от этих сладостей как от «детской», «немужской» еды, спорил и говорил, что возмутительно навязывать ему, здоровому мужчине, сладости, но тем не менее, как подчеркивает в воспоминаниях Крупская, «все же ел эти сладости с удовольствием». Да иначе и быть и не могло: организм этого требовал, инстинктивно Ленин к ним тянулся, но вбитое с детства авторитетом матери «табу» на сладости крайне трудно было преодолеть психологически даже этому волевому и отнюдь не подчиненному предрассудкам человеку. Насколько он был смел и свободен в политике, настолько он был зависим, скован, негибок, несведущ в области питания, в гастрономической сфере, в которой он привык с детства слепо подчиняться чужому (материнскому) выбору и авторитету, и воспринимал еду автоматически, как необходимость «подброски топлива» в организм, без всяких эмоций и удовольствия. Это косвенно говорит о том, что еда в семье Ульяновых с детства была однообразна и невкусна. Она не пробуждала фантазии, жажды знаний в этой области, она подавляла своим однообразием инстинкты вкуса, жажду пищевого удовольствия, наслаждения. В ссылке были все возможности развить кулинарный вкус, удовлетворить всевозможные кулинарные желания, однако этого не произошло: торможение, произведенное явно насильственно психологическим путем в детстве, как бы заморозило для Ленина эту сферу, и «разморозить» ее не могла уже никакая сила.

Впервые в ссылке Ленин попробовал и знаменитые сибирские пельмени, которые произвели глубокое впечатление на всех его близких, но только не на него. Когда в феврале 1899 г. ссылка закончилась, то Ульяновы взяли в дорогу, по совету сибиряков, «уйму этих пельменей», предварительно специально заморозив их. С этим сибирским полуфабрикатом они удобно, без хлопот о еде в дороге, доехали до Уфы, где Крупская с матерью остались доживать свою ссылку, а Ленин проследовал в Псков.

Здесь началась вновь его неустроенная холостяцкая жизнь. Не прошло и месяца, как Ленин с тревогой сообщил матери и жене, что положение с его желудком таково, что он серьезно намерен посоветоваться с доктором о своем катаре.

А когда 30 марта 1900 г. его вновь увидела Крупская, то она не могла не написать Марии Александровне, что «Володя похудел очень. За последние недели его прямо подтянуло». Но, стараясь успокоить мать, добавила, что «катар, я думаю, ему удастся остановить водами, которые ему раньше помогали».

Таким образом, трехлетнюю поправку хорошим столом в Сибири «удалось ликвидировать» буквально за два-три месяца неустроенной сухомятной пищи, и, несмотря на то что причина этого была более чем очевидна, Ленин и Крупская вновь стали уповать на лечение у презираемых ими докторов.

Полубольным, с растраченными за несколько недель «свободного житья» силами, Ленин выехал летом 1900 г. за границу, в свою первую эмиграцию. Остановился он вначале в Мюнхене у какой-то немки, которая сама не умела готовить и кормила его исключительно вермишелью, макаронами, клецками, благо Ленин в еде ничего не понимал и никаких претензий к этому кулинарному примитиву не предъявлял. Ел он в этот период фактически один раз в день — в полдень. А рано утром и поздно вечером ел хлеб и пил чай из... жестяной кружки, даже не понимая, что никакой пользы от чая при такой посуде быть не может[58].

Получалось, что питался он в это время на несколько порядков хуже, чем в русской тюрьме, не говоря уже о привольном житье в русской ссылке. То, что ссылка в России была в кулинарном и вообще в жизненном отношении самым светлым периодом в жизни русских революционеров, которых изолировало царское правительство, подтверждают не только факты из жизни самого Ленина и его близких, но и более ранние свидетельства народовольцев, причем даже не только ссыльных, но и каторжан... Один из узников знаменитой Карийской каторги, член группы Г. В. Плеханова Л. Г. Дейч писал в мае 1930 г. в своем дневнике: «Вспомнилось сегодня, что нам отпускалось в сутки на каторге 2 с половиной фунта хлеба (то есть 1 кг) и 136 г мяса. Крупа, овощи, сало, зелень и прочее фактически без ограничений». Таким образом, «каторжная норма мяса» составляла в месяц более 3,5 кг, в то время как по карточкам в 1930 г. отпускалось иждивенцам только 1,5 кг, а рабочим — 2,5 кг. Каторжанам в царской России мяса отпускалось даже больше, чем солдатам срочной службы (130 г в день), учитывая «тяжелые климатические» условия Сибири.

Когда в январе 1901 г. Крупская приехала в Мюнхен, состояние Ильича было настолько тяжелым, что, хотя она ничего не понимала в кулинарии, решила все же немедленно наладить домашнюю кормежку. Обедали (то есть завтракали и обедали одновременно) один раз в день — в 12:00, стараясь все же поесть что-либо «горячее». Вечером пили чай. Ленин никогда не ходил в эмигрантские «забегаловки» — ни в кафе, ни в знаменитую кефирную и столовую Аксельрода. Таким образом, он не пил кефир за границей, а продолжал, как и в России, пить цельное или свежее молоко. В дешевых кафе Ульяновы питались только тогда, когда выезжали в другие города временно, причем в этих случаях они питались в кафе при гостиницах.

В 1902 г. Ульяновы переехали в Лондон, где одно время жили «коммуной» вместе с другими революционерами и откуда «бежали» после уничтожающего отзыва Бабушкина об интеллигентском быте. Именно в Лондоне домашнее питание оказалось настолько плохим и примитивным, что это почувствовал даже кулинарно непривередливый Ленин. Он вынужден был не раз питаться в так называемых народных кафе или в пабах — пивных, где можно было получить яичницу с беконом, пинту пива и хлеб.

Однако тогдашние русские очень плохо переносили английскую пищу простого уличного люда вследствие ее однообразия и, как им казалось, ее «крепости»; им были не по вкусу дежурные «бульоны из бычьих хвостов», жареная на подсолнечном масле морская рыба — «кипперсы», которую они называли «скатом», хотя это были либо палтус, либо треска, либо сельдь. Непривычны были даже знаменитые цукатные английские кексы, ибо в России такого теста тогда не делали. Оставались, следовательно, яичница с беконом и... молоко — эта интернациональная пища эмигрантов всех мастей. Вот почему английские харчевни посещали лишь периодически, время от времени, а большую часть времени старались кормиться дома, то есть переходили на привычную сухомятку — бутерброды с чаем, молоко, яйца. Именно такое питание было главной причиной гастритов и катаров желудка, а также закладывало прочный фундамент для последующего склероза и других сердечно-сосудистых заболеваний, о чем совершенно не думали.

Переезд Ленина в 1903 г. в Женеву не внес, по сути дела, существенных перемен в характер его питания. В течение 1903—1904 гг., как пишет Крупская, «мы питались больше всухомятку — яйцами, сыром, запивая водой из ключей, сухим крестьянским вином, а обедали лишь изредка. Деньжат у нас было в обрез. Один швейцарский рабочий нам посоветовал: „Вы обедайте лучше не с туристами, а с кучерами, шоферами, чернорабочими. Там вдвое дешевле и сытнее“. Мы так и стали делать». И Ленин с особенным удовольствием ходил в людскую застольную на постоялых дворах, ел там с особым аппетитом и усердно нахваливал дешевый и сытный обед.

Во время первой русской революции 1905—1907 гг. Ленин приехал в Россию. Вновь началось скитание по конспиративным квартирам со случайными хозяевами и еще более случайной едой. Только после поражения революции, переехав на короткое время в Финляндию, Ленин немного отдохнул у моря в Стирсуддене, где его усиленно подкармливала Елена Книпович — морской рыбой, олениной (запеченной по-фински), финскими молочными продуктами, яичницами. Но необходимость переезда в глубь Финляндии, на конспиративные квартиры, вновь привела к ограничению питания одними лишь крутыми яйцами и молоком. Показательно, что в этот период Ленин совершенно перестал есть сладкое. Точно так же в его рационе отсутствовали орехи, которые Ульяновы никогда не употребляли. Так, Камо привез в 1907 г. Ленину чурчхеллу, которую попробовала только Крупская. Когда Камо приехал в Париж, в эмиграцию, ему по его просьбе покупали орехи — миндаль, который Камо усердно грыз. Однако считалось, что это особая пища кавказцев, и Ульяновы только смотрели, как Камо поглощал орехи, потому что привык к ним с детства, но сами к ним даже не притрагивались.

Вторая эмиграция началась для Ульяновых с трагического в кулинарном отношении события. В первые же дни пребывания в Германии, в Штутгарте, они зашли в какой-то дешевый ресторан, где настолько сильно отравились рыбой, что едва смогли дойти до гостиницы. Пришлось вызывать врача, хотя паспорта у них были фальшивые. Не будь они в таком тяжелом положении, раскрывать бы себя не стали. Самым ужасным было то, что паспорт, имевшийся у Ленина, был выписан на имя «финского повара». В то же время на вопросы врача, какие блюда ел Ильич, тот не смог сказать ничего вразумительного. Естественно, что у врача закрались подозрения насчет «странной пары», и он, воспользовавшись этим, «слупил» такой громадный гонорар, что им едва хватило денег доехать до Женевы. В Женеве, учитывая печальный опыт, нашли порядочный, но дешевый частный пансион у какой-то жены сапожника и стали, наконец, регулярно обедать.

Однако дороговизна и другие причины заставили Ульяновых переехать в Париж, где они решили во что бы то ни стало питаться дома и делать горячие обеды. Осознание этого, наконец, наступило. Было крайне непривычно и тяжело вести регулярное хозяйство, ходить на базар, покупать мясо, зелень, варить обед. Кроме того, стали выдерживать режим питания. Подъем в 8:00, завтрак в 8:30—9:00, обед — в 14:00 после работы Ленина в библиотеке. Однако все это было дорого, жили впроголодь.

В качестве «кулинарной отдушины» придумали летом, на одну-две недели, уезжать в провинциальные маленькие французские городки, где питались в местных домашних пансионах для шести — восьми человек, где можно было получить дешево настоящую французскую крестьянскую пищу. Так, в 1909 г. Ульяновы поехали в деревушку Бонбон в департаменте Сены и Луары, где их кормили очень сытно и вкусно. В 1910 г. в июле поехали на крестьянский хутор в Вандею, на побережье, где рыбаки кормили их крабами и атлантической рыбой — камбалой, а также простоквашей. Именно эти поездки, обнаружившие кулинарные различия и кулинарное своеобразие разных региональных (провинциальных) кухонь Франции, на деле продемонстрировавшие различие вкуса блюд, приготовленных разными народными способами, пробудили, наконец, у Ленина понимание вкусовых различий в еде, впервые в его жизни вызвали интерес к тому, что он ест, и ощущение удовольствия от съеденного. В письме к младшей сестре он советует ей есть простоквашу, которую он впервые стал отличать от молока и ценить.

Но именно в этот момент финансовое положение Ульяновых ухудшилось настолько сильно, что им пришлось питаться там, где им больше всего не хотелось, — в эмигрантской столовой в Париже, самом дешевом, самом сером, скудном и бездарном в кулинарном отношении заведении, в котором, однако, можно было питаться в долг.

«Кулинарным событием» осенью 1910 г. стала и двухнедельная поездка Ильича на VIII конгресс 2-го Интернационала в Копенгаген, а оттуда в Стокгольм на свидание с матерью, где Ленин после почти 15-летнего перерыва вновь не только попробовал, но и уже по-новому оценил блюда «шведского стола» и шведские молочные изделия, особенно сметану, творог и сливки, вызвавшие восхищение его матери.

Мария Александровна, сообщая в письме старшей дочери Анне Елизаровой, что ей «очень понравился здешний стол» и что она может получить и овощи, и каши, и самые свежие яйца и молоко (ее излюбленный ассортимент), которым она вполне удовлетворена, тем более что хозяйка варит ей по утрам кофе, подчеркивала, что вследствие всего этого она обедает дома (в снятой ими квартире), в то время как Ленин все же ходит обедать в столовую или ресторан, так сказать, по-настоящему. Это значит, что Ленин в это время уже не только оценил хорошую шведскую кухню, но и не хотел упустить возможность воспользоваться ею, что прежде ему было не свойственно.

Осенью 1912 г. Ульяновы решили покинуть Париж и перебраться поближе к России в связи с активизацией работы партии после Пражской конференции. Наметили ехать поближе к русской границе, в Краков.

При отъезде произошел небольшой кулинарный инцидент, давший повод для шуток над Ильичем. Новый жилец, решивший поселиться в покидаемой Лениным квартире, оказался поляком и стал расспрашивать «соотечественника» о ценах в Париже, причем в основном на продовольствие: почем, дескать, здесь телятина и гуси. Разумеется, Ленин ничего не мог сказать на эту тему, но в семье, тем не менее, стали подтрунивать, что Ильич стал «знатоком» пищевых вопросов, с ним даже консультируются. Эта шутка, между тем, покоилась на едва заметном факте, что Ленин к этому времени стал действительно проявлять если не интерес к еде, то, во всяком случае, обнаружил понимание вкуса блюд, ранее у него совершенно отсутствовавшее, и, кроме того, у него появились «любимые блюда».

Это было столь ново для тех, кто знал Ленина многие годы, что не могло пройти мимо их внимания. И вылилось в шутки. На самом же деле речь шла о весьма серьезном явлении — об обнаружении и проявлении кулинарного интереса в возрасте, который считается классическим для кулинарных увлечений, то есть когда мужчина находится на рубеже 40-летия. У Ленина это явление, правда, в очень сдержанной форме, обнаружилось в 1910—1912 гг., когда ему было 40—42 года.

В числе блюд, или пищевых изделий, которые стали его явно радовать, к которым он был откровенно неравнодушен, оказались — грибы, копченая и соленая рыба (семга, лососина, осетрина, стерлядь), блины, а также сладости — мед, халва, пряники.

Мать Ленина, с которой он встретился после долгой разлуки в сентябре 1910 г. в Стокгольме, также почувствовала перемену в сыне, в его отношении к еде. Именно поэтому она дважды за период 1911—1912 гг. присылает Ленину «огромные посылки» с копченой рыбой, икрой и разными русскими сладостями, а Ленин извиняется, что своими просьбами прислать все эти деликатесы ввел своих родных (мать и семью Елизаровых) в громадный расход.

«Ну уж и балуете вы нас в этом году посылками», — писала Крупская Елизаровым в марте 1912 г. «Ну уж и закормили нас нынешний год домашними гостинцами, — повторяла она месяц спустя в письме к Марии Александровне. — Володя по этому случаю выучился сам в шкаф ходить и есть вне абонемента (в неположенное время. — В. П.). Придет откуда-нибудь и закусывает. Теперь он пьет на ночь молоко или простоквашу, а по утрам ест яйца. Селедки я вымачивала (в молоке. — В. П.), как ты писала, — очень вкусные. Думаю на днях испечь блины».

«Получили сегодня от вас две посылки. Вот уж кучу сладостей прислали нам! — писал Ленин родным в феврале 1913 г. — Надя на меня страшно сердита, что я написал Вам насчет рыбы и про сласти. Но я не ожидал, что все окажется в таком гигантском количестве. Пошлина здесь на рыбное — невелика, а вот на сласти — порядочная».

А родные посылали варенье, пряники, «абрикосовский», яблочный и клубничный мармелад, халву, изюм, урюк — все то, чего тогда в Западной Европе не было и без чего вообще скучали русские люди, долго жившие в эмиграции, и чему они особенно радовались, и в чем они видели «кусочек России». И прежде равнодушный к еде Ленин оказался этому также не чужд.

Характерна приписка Крупской к этому письму: «Крепко целую за подарки. Только больно уж все роскошно. Мы совсем так не привыкли. Много. Сегодня Володя позвал всех знакомых по случаю посылки. Я завела блины. Володя был архидоволен всей этой мурой. А насчет горчицы, это Володя по своей инициативе спрашивал».

Так мы узнаем, что при пробуждении кулинарного интереса у Ленина появилась потребность в пряностях и приправах, в частности в горчице, о которой он спрашивал, как ее можно приготовить самостоятельно.

Однако кулинарные радости были недолги. Началась первая мировая война, пришлось перейти целиком на крестьянскую пищу — «квашне млеко с земяками» (простоквашу с отварной картошкой), которая Ильичу тоже очень нравилась. Когда Ленина арестовали как русского и посадили в тюрьму в местечке Новый Тарг (близ Поронино), то ему носили передачи, так сказать, обычные для польских крестьян, — сало, черный хлеб, соль, лук и чеснок. И сокамерники, а в камере было 12—15 человек, не отличали Ленина от остальных мужиков, прозвав его «бычий хлоп» — мужик с бычьей шеей, «крепкий мужик».

Когда в октябре 1914 г. удалось, наконец, добиться освобождения из тюрьмы, Ульяновы немедленно перебрались в нейтральную Швейцарию. Здесь опять началась жизнь, похожая на «студенческую», — в Берне стали питаться в столовой (ноябрь 1914 г.). Но Ленина уже ограниченный молочный стол не удовлетворял. Он стал ходить в предгорья Альп, где мешками набирал белые грибы, стал заядлым грибником, спорил насчет сортов съедобных и несъедобных грибов с другими собиральщиками и никогда не ошибался.

В 1915 г. пришлось переехать в Цюрих. Здесь нашли хозяйку, бывшую повариху, которая держала несколько нахлебников, представителей «народного дна», в том числе уголовников и проституток. Кормили хорошо, просто, сытно и дешево. Еда у нее очень нравилась Ильичу. Но публика была такая, что Крупская торопила Ильича переехать в другое место — очень уж ее шокировали проститутки, которые не стесняясь говорили о своей профессии за столом.

Последним местом питания в эмиграции был «домашний стол» в семье рабочего Каммерера в 1916—1917 гг. Крупская стала учиться готовить у жены этого рабочего, осознав, наконец (в это время ей было уже 47 лет!), что готовить самой просто необходимо. «От фрау Каммерер я многому научилась, — вспоминала позднее Крупская, — как дешево, с минимальной затратой времени, сытно варить обед и ужин».

О питании Ленина в России, начиная с апреля 1917 г. и до самой смерти в январе 1924 г., в общих чертах достаточно хорошо известно. Большую часть этого периода оно было традиционным — всухомятку (бутерброды), в лучшем случае — яйца, молоко. В период же с 1919 по 1921 г. вообще жили впроголодь и, главное, питались кулинарно бездарно — манная каша с сахаром («изобретение» Крупской), хлеб с солью, горячая пища как исключение, да и то в кремлевской столовой. Присылаемая товарищами, знакомыми из провинции рыба неизменно направлялась в детдома. Новым существенным элементом питания в этот период был, несомненно, чай, причем очень крепкий. С весны 1917 по лето 1922 г. перерыв с чаем был только во время пребывания Ленина в Финляндии (август — сентябрь 1917 г.), где он остро (и впервые!) почувствовал всю трагедию такого отсутствия, особенно в период напряженной работы и громадных нервных нагрузок накануне революции.

Поэтому одним из первых распоряжений советской власти был «Декрет о чае» и создание Центрочая, то есть было приказано конфисковать и передать в руки советского правительства все запасы чая на территории России с тем, чтобы правительство, его продовольственные органы могли наделять чаем как необходимейшим продуктом в первую очередь армию, партийных и советских работников и промышленных рабочих бесплатно, а остальным продавать по низкой, фиксированной государственной цене.

Совершенно исключительным, особым в смысле питания оказался для Ленина весь 1917 г., год революции. Никогда еще питание Ленина не было столь неординарным, столь кулинарно пестрым, никогда прежде не менялись столь часто и столь резко кулинарные стили, и никогда ранее Ленин не реагировал так на вкусовые особенности еды, никогда не проявлял к ней такого внимания и интереса, как в этот период.

Интересно, что органолептическое осознание особенностей еды проявилось у Ленина в самый неблагоприятный момент, в момент резкого возрастания психологической и нервной нагрузки, которая, казалось бы, должна была отвлекать его от понимания тонкостей еды. Но, видимо, именно необычность момента, необходимость концентрации всех физических и духовных сил для решения грандиозных задач вызывают и общий физиологический переворот в организме. В то же время нельзя сбрасывать и возрастной фактор, о котором мы упоминали выше, то есть период от 40 до 47 лет, когда особенно у мужчин возрастает интерес к вкусовому содержанию пищи. Постоянная смена характера пищи также могла спровоцировать, вызвать появление повышенного интереса к ней, особенно после многолетнего однообразного стола, сложившегося в эмиграции.

Во всяком случае, начиная с марта 1917 г., с того момента, как Ленин покинул Швейцарию, еда у него непрерывно менялась, причем это было очень заметно. В «запломбированном вагоне» при проезде через Германию, когда нельзя было выходить на станциях и покупать еду, эмигрантов всю дорогу кормили немецкими котлетами, которые наполовину состояли из хлеба и картофельного пюре. По приезде в Швецию, в Мальме, местные рабочие из организации Южной Швеции (Сконе) устроили для эмигрантов в ресторане отеля «Савой» ужин, крайне необычный для них по обилию блюд и изысканности. В Стокгольме Ленина и других эмигрантов из-за плохой одежды и потертых чемоданов не захотели пускать в гостиницу в центре города. Им был предложен наскоро (до улаживания вопроса об оплате за гостиницу) бутербродный завтрак — хлеб, масло, кофе, яйца. Однако после совещания со шведскими левыми их лидер Фредрик Стрем повел Ленина в ресторан и угостил бифштексом.

«Я был поражен, — пишет в своих воспоминаниях Ф. Стрем, — количеством соли и перца, которые Ленин сыпал на бифштекс. Я предостерег его, сказав, что это наносит вред кровеносным сосудам и желудку. Ленин рассмеялся».

Этот эпизод говорит о том, что Ленин в эти годы стал проявлять склонность к горчице, перцу, другим пряностям, явно начал отличать надоевшую ему пресную пищу от пищи, ярко «окрашенной» во вкусовом отношении. Кроме того, сказались и русские кулинарные привычки. Дело в том, что бифштекс «Шатобриан», который делали в ресторанах Стокгольма, был блюдом французской кухни и приготавливался из говяжьей вырезки без соли. Однако русский человек не привык есть мясо без соли, и поэтому Ленин, естественно, посолил мясо. Что же касается перца (черного), то он был обязателен для этого блюда и потому ставился на стол. Так что Ленин воспользовался им вполне правильно. А вот количество как раз и соответствовало, по всей вероятности, тому высокому «градусу» нервного напряжения, который был у всех революционеров перед возвращением в Россию.

Вернувшись в Петроград и живя на квартирах друзей и рабочих, Ленин ел супы и гречневую кашу.

Новый кулинарный поворот — полный переход на деревенскую пищу — происходит в напряженнейший момент июля — августа, когда Ленин находился в подполье накануне и во время VI съезда. Он жил в шалаше в Разливе, где приготовленная на костре свежая уха, печеная на углях картошка, черный хлеб, свежие летние овощи — огурцы, капуста, пареная брюква — причудливо сочетались с привезенными Серго Орджоникидзе рассольным кавказским сыром, хачапури и вялеными фруктами. Эта еда затем сменилась на чисто финскую национальную во время двухнедельного пребывания Ленина в деревне Ялкала в финской семье Петра и Анны Парвиайнен, говоривших по-русски и знавших Ленина. Они обходились со своим гостем без всякой конспирации, запросто и разделили с ним свою повседневную пищу — соленую салаку, карельские пирожки (калитки), которые Ленин попробовал впервые, копченое сало и финские блюда — капусту с сахаром, вяленого сига и суп из «сущика». Затем Ленин переехал из этого приятного уголка в Выборг, где легче было получать газеты. Хозяйка конспиративной квартиры Мария Усениус, жена финского рабочего, не имея ни мяса, ни рыбы, жарила ему на подсолнечном масле свеклу, которая Ильичу чрезвычайно понравилась. И неудивительно — для русского подобное блюдо было совершенно необычно по вкусу. Ленин, как вспоминала Усениус, даже попросил у нее рецепт этого блюда, чтобы сообщить сестрам и Крупской.

Вскоре, однако, Ленина переправили на новую конспиративную квартиру — в Гельсингфорс, где были другие хозяева, не знавшие русского языка и не готовившие для Ленина обеда. Не желая опять, после открывшегося перед ним разнообразия вкуса, переходить на опостылевшие крутые яйца и молоко, Ленин попросил Крупскую прислать ему любимую копченую рыбу. Крупская прислала баночку паюсной икры, которую хозяйка — Эмилия Блумквист приняла за ваксу и чуть было не почистила ею Ленину ботинки! Это привело Ильича в ужас! Э. Блумквист (ум. в 1969 г.), вспоминая в начале 60-х годов об этом случае, подчеркивала, что она никогда прежде не видела и не знала даже о существовании такого продукта, как икра, но поняла, что Ленин смотрел на эту маленькую баночку как на величайшую ценность.

Самое загадочное в кулинарном отношении время в жизни Ленина, никогда не освещавшееся, приходится на сентябрь — декабрь 1917 и январь 1918 г. Особенно накануне Октябрьской революции, когда в течение месяца Ленин ни разу не выходил за пределы квартиры М. В. Фофановой на Сердобольской улице в Петрограде.

Что ел Ленин в течение этого месяца? Ведь он там был не один, как на немецких и финских конспиративных квартирах. Рядом все время находилась Фофанова, которая, видимо, готовила горячие обеды. Посещали квартиру лишь изредка Эйно Рахья и совсем редко, буквально пару раз, — Крупская. Ленин жил там ровно месяц. До этого он бывал там только один раз, в июле 1917 г., и то, что он решил вернуться в эту квартиру в решающий месяц перед восстанием, — не случайно.

Ему там было комфортно, что было крайне важно, так как в это время он усиленно работал над «Государством и революцией». Его там ничто от работы не отвлекало. Фофанова ежедневно готовила обед на троих — на себя, Ленина и кого-нибудь третьего, неожиданно явившегося от ЦК (это могли быть лишь четыре человека — Крупская, Юкка, Эйно Рахья и Шотман).

Вот почему Ленин работал на квартире Фофановой очень продуктивно, смог совершенно абстрагироваться от суеты и прийти к важному выводу о точном дне восстания и даже его часе.