Ассенизатор на собственной лошади

Ассенизатор на собственной лошади

Следственные документы, сохранившиеся в архивах, позволяют увидеть следы небрежной работы следователей НКВД, вынужденных в короткие сроки готовить материалы на десятки и сотни арестованных. В результате у историка появляется возможность заглянуть за кулисы репрессий, изучить механизм и рассмотреть детали, разобраться, каким образом создавались в обвинительных материалах обвинительные номинации «кулак», «сын кулака», «повстанец», «диверсант», «шпион», «контрреволюционер» и им подобные.

Обратимся к следственному делу на Идриса Аюпова[348]. В этой папке немного документов. Вряд ли будет открытием обнаружение еще одного факта, доказывающего, что следователи в 1937 г. оформляли следственные документы, переиначивая все на свой лад и подгоняя под требуемый шаблон. Привлекают внимание нарушения в последовательности датировок следственных документов. На анкете арестованного Аюпова Идриса и протоколе его первого допроса стоит дата — 8 января 1938 г. А постановление об избрании меры пресечения и предъявлении обвинения, если верить бумаге, оформлено лишь 7 января 1938 г. Вероятнее всего, ни одна из дат не является истинной, и подготовлены материалы были в разное время и разными людьми. Вполне возможно, что какие-то из материалов дела (скорее всего, постановление об аресте) написал специальный следователь, занятый исключительно подготовкой документов, а арестованных, проходивших по этим документам, такой следователь и в глаза не видел.

В анкете арестованного указано, что по социальному происхождению Аюпов Идрис — кулак, а по национальности — татарин.

Поясним ряд нюансов, связанных с этими анкетными данными. Национальность арестованных играла важную роль в зимний период репрессий 1937–1938 гг. Параллельно с приказом № 00447 велись массовые кампании по разоблачению иностранных шпионов и агентов иностранных разведок. Они известны в историографических описаниях данного периода в качестве операций по «инобазе». В декабре-январе 1937–1938 гг. следователей усиленно ориентировали именно на «разоблачение» шпионов иностранных разведок. Но оформление дел велось по канонам, выработанным в ходе арестов августа-декабря 1937 г. по приказу № 00447, и арестованные осуждались именно тройками УНКВД, как предусматривал Оперативный приказ «кулацкой» операции. Исследователь сталинских репрессий В. Хаустов приводит в своей совместной работе с Л. Самуэльсоном развернутую цитату из аппаратной переписки Фриновского и Дмитриева относительно проведения иностранных операций, в которой содержится выговор Дмитриеву за то, что среди арестованных по польской, немецкой, латышской операциям практически нет реальных немцев, поляков, латышей и т. д.[349] Для местных следователей все эти нюансы в приказах и операциях не имели существенного значения: они были вынуждены оформлять сотни арестованных, в короткие сроки, отпущенные начальством на выполнение приказов и разнарядок. Но национальность, не тождественная титульной (т. е. русской), вполне могла стать дополнительным аргументом для работников НКВД при принятии решения, где и кого арестовать.

Татарское население Прикамья было одной из жертв такого поворота событий. Арестованных обвиняли в шпионаже в пользу Японии и разведок других иностранных государств. Свердловское начальство УНКВД специально акцентировало внимание своих подчиненных на национальной и социальной принадлежности возможных «врагов». Один из сотрудников НКВД, занимавшийся оформлением дел по «инобазе», когда позднее сам давал показания следствию после ареста в 1939 г., следующим образом описывал свое участие в арестах и следственных мероприятиях по делам краснокамских татар:

«…Бывш. руководством УНКВД по С. О. [Свердловской области. — А. К.] Дмитриевым в декабре 1937 года была спущена директива, проработанная на оперсовещании Особдива, где требовали „усиления“ следственной работы, следователей клеймили, что они допускают показания обвиняемых, где они признаются в антисоветской агитации. В директиве ставится точка над И, утверждая, что это не просто антисоветские агитаторы, что татары и кулаки — это база иноразведок, это шпионы и диверсанты, поэтому нельзя ослаблять преступления.

На основании этой директивы проводились операции по татарам, эту операцию проводил и Особдив 82 в Краснокамской ссылке с 31.12.37 г. на 1.1.1938 года. Я был в Свердловске по вызову Дмитриева […] и вернулся в Пермь 5.1.38 года.

Из числа арестованных татар-кулаков Краснокамской ссылки в количестве 100 человек мне „оставили“ группу в 8 человек, так как остальные уже „признались“ до моего приезда. При вызове меня к Мозжерину мне было указано, что руководитель этой диверсионной группы Ярмухаметов, все остальные — рядовые диверсанты. Диверсии проводились на Краснокамском промысле нефти. В соответствии с чем и нужно сочетать показания обвиняемых. Зная, что обвиняемые являются антисоветскими личностями, враждебно настроены, я обострял их показания при составлении протоколов согласно данным мне распоряжениям…»[350].

В другом следственном деле сохранились показания еще одного бывшего сотрудника Пермского НКВД — Аликина Аркадия Михайловича, данные им 9 мая 1939 г. на допросе в следчасти НКВД СССР. Они позволяют узнать, каким образом была организована операция по аресту краснокамских татар:

«…из числа арестованных по так называемой базе иностранных разведок, в декабре месяце 1937 г. или январе 1938 г., Особый Отдел во главе с Мозжериным арестовал более 150 человек татар, трудпоселенцев, а также несколько человек пермских татар, работающих в местном Военторге.

…Чтобы арестовать этих татар Мозжерин командировал в Краснокамск /место расположения трудссылки/ Бурылова Д. А. Последний, так как в Особом отделе на указанных татар никаких компрометирующих материалов не было и даже не были известны их фамилии, прибыв в Краснокамск, обратился в комендатуру Трудпоселка с тем, чтобы ему представили списки и личные дела находящихся в трудпоселке татар. Получив эти документы Бурылов на „глазок“ стал подбирать людей для предполагаемого ареста.

К этому времени в Краснокамск прибыли Мозжерин и Демченко, и все, вместе подобрав таким способом необходимое количество людей для ареста, приступили к операции. Ни ордеров, ни постановлений на арест Мозжерин, Демченко и Бурылов не выносили, а просто врывались в бараки, арестовывали людей, группировали их на грузовых автомашинах.

Пока арестованные татары группировались на грузовых автомашинах, их семьи, родственники и знакомые толпами собирались у стоянки автомашин, женщины и дети плакали, а некоторые мужчины высказывали явное недовольство совершаемым произволом.

Бурылов, производивший операцию, позднее рассказывал мне, что тех татар, которые пытались проявлять активно свое недовольство, Мозжерин приказал втаскивать на автомашину и арестовывать. Затем, когда автомашины с арестованными татарами направлялись к вокзалу, толпы их окружавшие, двигались за ними в том же направлении, увлекая за собой и других. […]

В Перми для того, чтобы легче было обмануть татар при подписании протоколов, их согнали в одну большую комнату в помещении горотдела, а затем по одному вызывали на допрос и давали подписывать фиктивные протоколы, а затем направляли в тюрьму. […]

Так, Мозжериным была искусственно создана татарская шпионско-диверсионная организация, действовавшая якобы в пользу японской разведки. Для того чтобы эта организация была увязана с частями 82 стрелковой дивизии, во главе ее были поставлены вышеупомянутые татары из военторга.

[…] татарское дело, оно, как мне известно, неоднократно направлялось на тройку и на рассмотрение по альбому, но каждый раз возвращалось за отсутствием лимита, после ареста Левоцкого Мозжерину и другим было ясно, что созданное ими дело необходимо было прекратить, однако они вновь его оформили и направили на тройку, решением которой до 60 человек были приговорены к ВМН, остальные находятся в тюрьме…»[351].

В описываемой операции по аресту краснокамских татар видно, что для следователей главным была массовость и скорость в организации арестов. Принадлежность будущего арестованного к определенной социальной и национальной группе ссыльных татар становилась причиной для его репрессирования.

Материалы дела по Аюпову Идрису не дают оснований напрямую включить его в группу арестованных краснокамских татар, упомянутых в показаниях бывших следователей НКВД. Хотя наличие связи вполне возможно. При аресте Аюпов проживал и работал в г. Краснокамске. Он был обвинен в работе на японскую разведку. Материалы его первого, январского допроса дополнены двумя допросами от 9 сентября и 12 октября 1938 г., которые вели другие следователи. И так как в деле осталась расписка, что арестованному 7.02.1938 г. объявили об окончании следствия, дополнительные протоколы становятся свидетельством, что его дело было направлено на доследование вместе с другими следственными делами, вполне вероятно, «за отсутствием лимита».

Вернемся к показаниям Идриса Аюпова. Они вскрывают значимые для следователей на рубеже 1937–1938 гг. элементы технологии социального номинирования арестованных как врагов советской власти. В показаниях, оформленных 8 января 1938 г. и, как потом выяснится, полностью сфальсифицированных следователем (что согласуется с показаниями Аликина А. М. о том, как проходило оформление дел на арестованных краснокамских татар), есть всего лишь один вопрос и один ответ:

«Вопрос: Вы арестованы как участник Диверсионно-Повстанческой организации. Признаете Вы себя в этом виновным.

Ответ: Да признаю. Ибо я, будучи завербован в 1936 году агентом Японской разведки Абатуровым Галлеем и по его заданию в июле м-це 1937 года, вывел из строя три машины Эл. Мотора в цехе № 10 Бумкомбината путем заброски в него металлических… [неразборчиво. — А. К]. Работал я в то время в цехе № 10 в качестве Эл. монтера. (С. 5)»[352].

И если бы не возвращение дела на новое оформление, не повторные допросы осенью 1938 г., то, наверное, вряд ли можно было бы узнать, что никаким электромонтером арестованный никогда не работал.

На повторном допросе от 9 сентября 1938 года следователь уточняет социальное происхождение Аюпова. Задает вопросы про то, как тот попал на Урал, чем занимался его отец. Здесь можно увидеть лишь поиск дополнительной информации относительно принадлежности арестованного к социально неблагонадежной категории раскулаченных, высланных в начале 1930-х гг. на Урал на поселение.

А вот 12 октября следователь стал задавать уточняющие вопросы по обвинениям, предъявленным в начале года. Ответы зафиксированы, скорее всего, вполне реальные, так как текст протокола допроса вполне определенно указывает на допущенные первым следователем фальсификации. Поэтому приведем выдержки из стенограммы допроса от 12 октября 1938 г., показывающие, как его сделали электромонтером и контрреволюционером:

«Вопрос: Скажите подробно о вербовке Вас в контрреволюционную организацию?

Ответ: В контрреволюционную организацию меня никто не вербовал, существует ли таковая, мне ничего не известно.

Вопрос: В январе месяце 1938 года Вы давали показания о том, что являетесь участником контрреволюционной организации?

Ответ: Я никогда таких показаний не давал, повторяю, что в контрреволюционной организации я не состоял и никакой к-p работы не вел.

[…] в январе 1938 года в г. Краснокамске следователь — фамилии не помню — меня допрашивал, а потом прочитал, что я к советской власти отношусь хорошо, это я подписал, больше ничего не подписывал.

Вопрос: Вы работали когда-либо на Краснокамском комбинате в должности электромонтера?

Ответ: Электромонтером и вообще на Краснокамском бумкомбинате я никогда не работал. Я все время работал ассенизатором на своей лошади»[353].

Несмотря на новые показания, полученные в ходе дополнительных допросов, на вскрывшиеся противоречия с ранее оформленными документами следственного дела, в обвинительном заключении от ноября 1938 г. записано, что Аюпов Идрис был участником японской диверсионной организации, который вначале во всем признался, а потом от показаний стал отказываться. И тройка при УНКВД Свердловской области 13 ноября 1938 г. приговорила его как участника «…к-p повстанческой организации, в которую был завербован в 1936 г. агентом японской разведки Абатуровым», к 5 годам исправительно-трудовых лагерей[354].

Обратим внимание на показания бывшего работника НКВД Голдобеева Н. П., что тем, кто оформлял дела, начальство четко указало, как следует обвинять арестованных: не просто в шпионаже, в антисоветском прошлом или антисоветских разговорах, а в причастности к диверсиям на Краснокамском промысле нефти. Ведь именно так, не обращая внимания на реальную ситуацию, Аюпова Идриса «переквалифицировали» в электромонтера — высококвалифицированного рабочего промышленного предприятия, несмотря на то, что он не имел к этой профессии никакого отношения. В просмотренных делах это редкий случай профессиональной номинации, столь сильно меняющей реальный социальный статус арестованного. Представляется возможным полагать, что в большинстве случаев подобные манипуляции с профессиональным статусом были излишними, так как среди арестованных рабочих было и без того много. Фальсифицированное дело против Аюпова со всей очевидностью показывает, что подобные обвинения были естественным элементом следственных документов, подготавливаемых работниками НКВД в конце 1937-начале 1938 гг.