Репрессии против духовенства в ходе проведения кулацкой операции в Прикамье (1937–1938 гг.)

Репрессии против духовенства в ходе проведения кулацкой операции в Прикамье (1937–1938 гг.)

Данное исследование представляет собой попытку разобраться в том, как репрессии, проводимые согласно «Оперативному приказу народного комиссара внутренних дел Союза СССР № 00447», затронули сравнительно небольшую и очень специфическую группу — духовенство. Выполнено исследование на основании материалов, хранящихся в Государственном общественно-политическом архиве Пермской области (ГОПАПО). Прежде всего, это следственные и надзорные дела арестованных (51 единица хранения). Помимо этого, использовалась база данных на репрессированных в Прикамье, составленная работниками архива. В базе нами были отобраны дела арестованных, в качестве места работы/должности которых было указано следующее: «священник», «дьякон», «поп», «мулла», «служитель культа», «старообрядческий поп», «псаломщик», «церковный староста», «монах/монашка», «протоиерей». Они, в свою очередь, были разбиты на две категории: собственно служители культа и те, кто на советском жаргоне именовались «активными церковниками». Как правило, по одному и тому же следственному делу вместе со священниками[461] и «активными церковниками» проходят несколько прихожан или, так сказать, «технический персонал» вроде церковных и кладбищенских сторожей и т. п., которых мы исключим из предмета нашего исследования.

К сожалению, нам не удалось обнаружить сколь-нибудь значительных данных о репрессированных сектантах, хотя из директивы, разосланной секретарем обкома ВКП(б) Кабаковым 24 апреля 1937 г. горкомам и райкомам ВКП(б), явствует, что сведения об их «контрреволюционной и террористической деятельности» органам НКВД известны, и партийное руководство об этих сведениях информировано[462].

В самом тексте приказа № 00447 исследуемая группа упомянута дважды. Первый раз в преамбуле, где констатируется тот факт, что в деревне осело «много в прошлом репрессированных церковников и сектантов», а второй раз — при перечислении контингентов, подлежащих репрессии, в пункте 6: «Наиболее активные антисоветские элементы из бывших кулаков, карателей, бандитов, белых, сектантских активистов, церковников и прочих, которые содержатся сейчас в тюрьмах, трудовых поселках и колониях и продолжают вести там антисоветскую подрывную работу». Если предположить, что исполнители приказа строго придерживались бы его буквы, то объектом репрессий стали бы преимущественно лица духовного звания, уже судимые по ст. 58 УК РСФСР, находящиеся в ссылке или трудопоселенцы. Однако даже беглого знакомства со следственными делами вполне достаточно, чтобы убедиться — это далеко не всегда так. Если прежние аресты и судимости условно обозначить как «биографию», а нахождение в тюрьме, лагере, местах ссылки и трудовом поселении — как «географию», то и по «биографии», и по «географии» приказ трактовался вольно и расширительно.

В связи с этим возникает проблема, которую, в общем, можно сформулировать так: в каком качестве тот или иной человек попадал под каток репрессивной машины? Другими словами — в какой мере те или иные социальные качества репрессируемого оказывались коррелятом тех номинаций, которые фигурируют в определении тройки при УНКВД по его делу?

Если предположить, что арестован, допустим, колхозник, раскулаченный и в прошлом судимый по ст. 61 УК (т. е. как неплательщик налогов и сборов), оказавшийся сектантом да еще к тому же немцем, осужденный затем тройкой как участник контрреволюционной повстанческой организации, что именно сыграло в этом определяющую роль? Не исключено, что он просто был подходящей «вешалкой» для заранее придуманной следователем «сказки», будучи вскользь упомянут другим арестованным. В таком случае он мог бы быть и ранее не судимым бухгалтером, русским, неверующим, а зачисление его в любую группу по любому значимому критерию выборки носило бы случайный характер, сама же подобная группа являлась бы лишь статистической.

Применительно к предмету нашего исследования, как будет показано в дальнейшем, ситуация складывалась по-другому. Иначе говоря, анализ следственных дел показал: попа арестовывали именно как попа, и «в нем самом» было нечто такое, что делало священника практически идеальным объектом репрессий. Но для того, чтобы выяснить, почему это так, нам необходимо рассмотреть несколько существенных аспектов отношений церкви и советского государства, которые являются контекстом анализируемых событий.