Сто дней до приказа

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Сто дней до приказа

Судьба духовенства пермской епархии, в общем, была предопределена задолго до появления приказа № 00447. Первым признаком надвигающейся бури стало разосланное всем городским и районным комитетам партии секретное письмо секретаря Уральского обкома ВКП(б) И. Д. Кабакова от 24 апреля 1937 г., специально посвященное деятельности духовенства. В нем указывалось:

«За последнее время в области в целом ряде районов развивают активную контрреволюционную деятельность церковники и сектанты, которые наряду с попытками использования легальных возможностей новой Конституции перешли к острым формам контрреволюционной работы. Безусловно, церковники и сектанты будут пытаться использовать совпадение пасхи с первым днем мая для своей контрреволюционной агитации, попытки срыва первомайских праздников, срыва разворота сева»[468].

В качестве примера такой деятельности в письме фигурирует, например, поп Калашников, совместно с другими священниками организовавший в Чернушинском районе группу бродячего монашества из семи человек, которые вознамерились устраивать крушения на железной дороге, особенно поездов, в которых будут ехать члены советского правительства. Действительно, священник И. Ф. Калашников был арестован 17 апреля 1937 г.[469] В то время как партийные организации благодушествовали, органы НКВД не дремали.

Вслед за указанием фактов активизации «контрреволюционной деятельности» следовал безапелляционный вывод:

«По своим формам контрреволюционная работа сектантов и церковников носит диверсионный и террористический характер, указывает на наличие единого организующего центра, которым нередко является японская разведка и троцкисты»[470].

Далее раздавали затрещины местным партийным начальникам:

«Районные комитеты партии антирелигиозной пропагандой, политической агитацией не занимаются, не знают, что делают церковники и сектанты в их районах. Первичные партийные и комсомольские организации оторваны от масс, среди верующей молодежи не ведут антирелигиозной пропаганды, проходят мимо контрреволюционной работы церковников и сектантов»[471].

По сути, в письме Кабакова все уже сказано. Духовенство активизирует свою деятельность, и это связано с принятием новой Конституции. За этой активизацией церковников стоит некий центр, связанный с внутренней контрреволюцией и иностранной агентурой. Партийным и комсомольским организациям предписано усилить работу. Подразделения НКВД уже действуют, т. к. из письма видно, что аресты уже начались. Мы находим подтверждения этому и в других источниках. Так, 19 мая начальник Ворошиловского РОНКВД капитан Г. Б. Моряков направляет секретарю Ворошиловского горкома ВКП(б) Павловскому спецсообщение «О контрреволюционных проявлениях со стороны духовенства Ворошиловского района». Оно демонстрирует прекрасную осведомленность о деятельности церкви. Приведена понедельная статистика пришедших на исповедь в дни великого поста, и сообщается об антисоветской пропаганде священника из Ленвинской церкви В. В. Кочеткова и священника Городищенской церкви А. И. Словцова, с указанием, что «попы Словцов и Кочетков арестованы»[472].

Впоследствии дела на Калашникова, Словцова и Кочеткова попадут на рассмотрение тройки при УНКВД Свердловской области, созданной согласно приказу № 00447. В том же апреле началось дело о «черной свадьбе» в поселке Александровск[473], а начальник особого отдела 82 стрелковой дивизии, расквартированной под Пермью, Федор Павлович Мозжерин произвел первые аресты по делу «Союза трудового духовенства».

Таким образом, основные узелки будущего широкомасштабного «заговора церковников» начинают сплетаться умелыми руками оперов НКВД еще весной 1937 г. Два открытых в апреле дела — попа-террориста Калашникова и «Союза трудового духовенства» — быстро дадут выход на руководителей епархии: управляющего делами епархии обновленческой ориентации архиерея И. Н. Уфимцева, митрополита М. Трубина, архиепископа П. Холмогорцева, епископа П. Савельева. А от них потянутся ниточки ко всем так или иначе связанным с ними клирикам. В итоге всех подверстают к Уральскому повстанческому штабу, «созданному» усилиями начальника Свердловского УНКВД Д. М. Дмитриева.

Но даже анализ этих «доприказных» дел, относящихся к апрелю-августу 1937 г., вполне позволяет увидеть анатомию будущих следственных фабрикатов. Прежде всего заметно наличие агентурных источников и добровольных информаторов. Так, о содержании «антисоветских высказываний» попа Словцова известно из доноса председателя церковного совета Мельникова, направленного им, правда, не в НКВД, а благочинному Лузянину. Поскольку высказывания, которые позволял себе в проповедях Словцов, вызывали оторопь даже у «активного церковника», он счел за благо попросить прислать другого священника взамен «бешеного батюшки» и тем самым предотвратить закрытие церкви[474]. Каким-то образом органам было известно и содержание этого письма, отвезенного в Свердловск епископу П. Савельеву благочинным Лузяниным 16 апреля, а также о произошедшей ранее, 31 марта встрече благочинного со строптивым батюшкой. Но иногда председатели церковных советов не брезговали писать и прямо в НКВД[475].

Вторая характерная деталь — интерес к связям в среде духовенства. При личном обыске и у Словцова, и у Кочеткова были изъяты блокноты, и, судя по всему, внимательно изучены, т. к. первого на допросе спрашивали, откуда у него адрес бывшего архиепископа Пермского Виталия Покровского[476] (к этому времени отбывающего наказание в Талицкой НТК). Второй подтвердил, что в записной книжке у него действительно есть адрес митрополита М. Трубина[477]. Простой и незамысловатый прием: у пожилых, как правило, священников обязательно есть «поминальник» с адресами — вот тебе и контрреволюционные связи.

Следующим элементом фабрикации дела (пожалуй, основным) является система номинальных переквалификаций тех или иных действий арестованного. Так, например, в рождественской проповеди, прочитанной 7 января 1937 г., Словцов совершенно апологетически уподоблял Ленина Христу, тем самым его «…дискредитируя»[478] (не Христа, понятно, а Ленина); а призывая молиться за Сталина, «чтоб дал хорошую жизнь»[479], он «опошлял» вождя партии. В деле о «черной свадьбе» регулярные попойки попов А. Колмогорова, А. Пастухова, дьякона М. Кукшинова и церковных активисток М. Лыхиной и А. Мехоношиной именуются «контрреволюционными сборищами», их пьяные беседы — «антисоветской пропагандой», а участники — «контрреволюционной группой»[480].

Подследственному словно бы навязывается определенная языковая игра, в которой задача следователя — показать, «как это правильно называется». Обычно необходимая номинация содержалась в вопросе, например, так: «Вы признаете факт своего участия в контрреволюционной группе, где вели контрреволюционную пропаганду?». Если допрашиваемый не догадывался сразу о правилах и отрицал свое участие, следовало возражение вроде: «Вы говорите ложь». После чего предъявлялись показания другого арестованного о том, что они выпивали на пасху и обсуждали гражданскую войну в Испании, — признаете? Признание фактически означало принятие правил игры, и затем все шло как по маслу.

Ничто из перечисленного выше не является специфической чертой дел, сфабрикованных именно против духовенства. Это, так сказать, общая технология. Определенную специфику им придает то, на что мы указали ранее, — иерархичность, корпоративность, широкая сеть личных связей (поп Словцов — благочинный Лузянин — епископ П. Савельев), пристальное внимание со стороны НКВД и партийных структур к деятельности духовенства. Эти дела лишь свидетельствуют о том, что к развязыванию большого террора против церкви все было готово. Доносы на попов регулярно поступали от доброхотов и осведомителей, чьи настоящие имена скрыты агентурными кличками («Карандаш», «Зоркий» и т. п.). Нам, правда, удалось обнаружить нескольких рассекреченных сексотов из рядов духовенства. Один был абсолютно безобиден, т. к. показаний ни на кого не дал, да к тому же оказался чрезвычайно болтливым. Это священник Килин Владимир Кельсович, работавший на два фронта, за что и был посажен на 10 лет в октябре 1937 г. Как явствует из обвинительного заключения по его делу, «будучи завербован в 1932 г. в секретные сотрудники ОГПУ, не работал…, двурушничал, скрывая группированных церковников и монашек, имея с ними связь. В 1935 расконспирировал себя и других осведомов из попов и Епископов»[481] [выделено нами, сохранена орфография и пунктуация. — А. К.]. С князьями церкви дело обстоит гораздо интереснее, но не будем забегать вперед.

С апреля 1937 г. IV отделом УНКВД разрабатывались каналы и связи, придумывались организации и центры. Копившийся материал ждал своего часа, и этот час пробил в июле, когда стали составлять списки «включенных в операцию» по первой и второй категории. Массовые аресты духовенства начались в соответствии с приказом № 00447 с 5 августа. С этого времени процесс приобретает статистический характер, в котором можно выделить некоторые закономерности.