Фальсификации

Фальсификации

Перейдем к полным фальсификациям. Среди арестованных встречаются люди, объяснить арест которых практически невозможно. Вот дело, по которому проходила группа жителей Ворошиловского района, состоящая из четырех колхозников и одного чернорабочего[406]. В «Обвинительном заключении» говорится, что «следствием в достаточной степени установлена их причастность к контрреволюционной повстанческой организации, существовавшей в Ворошиловском районе»[407]. Это все. Присущие подобным документам подробности вроде антисоветских разговоров отсутствуют. По анкетам, которые заполнялись на арестованных, все они — кулаки, а трое служили у белых, но доверия эти сведения не вызывают. Поиск оснований для ареста не дает положительных результатов. В деле нет ни агентурных донесений, ни протоколов допросов свидетелей (!), ни доносов, ни выписок из допросов лиц, проходящих по другим делам. Обвинение строится лишь на показаниях арестованных. Их допросы представляют собой 4–5 листов машинописного текста с признаниями в принадлежности к повстанческой организации. Все допросы выстроены по одной и той же схеме:

«Вопрос: Вы обвиняетесь в том, что до ареста являлись активным участником контрреволюционной повстанческой организации в деревне Гунино.

Подтверждаете Вы это?

Ответ: Да, я это подтверждаю. Я действительно являлся активным участником контрреволюционной повстанческой организации в деревне Гунино»[408].

Некоторый свет на причины ареста этих людей проливают упоминавшиеся выше показания кузнеца Ф. А. Маховикова 1959 г. Если незнакомец, о котором говорил кузнец, действительно был сотрудником ГБ, то, скорее всего, поводом для ареста послужил список «зажиточных» и облагавшихся твердым заданием. Однако в показаниях 1959 г. описывается другой вариант ареста. Когда арестованного Маховикова привели в правление колхоза, туда же явился «нетрезвый старик». Он заявил сотруднику НКВД:

«Вот вы невиновных людей арестовываете, а у нашего кладовщика Норина Сергея в кладовой гниет зерно»[409].

Тут же было собрано правление колхоза, приглашен С. Норин. Колхозники проверили пшеницу и сочли ее годной. Норина, тем не менее, арестовали и в числе прочих провели по рассматриваемому делу. Тема порченого зерна на допросе не затрагивалась[410].

Приведенный пример показывает, что проблема выполнения плана по арестам решалась любыми способами. Вероятно, к ноябрю 1937 г. был исчерпан или почти исчерпан запас оперативных материалов, что подталкивало сотрудников районных отделов НКВД к более грубым методам работы.

Помимо перечисленных категорий арестованных мы можем выделить еще одну — это сельские жители, причиной ареста которых являлись экономические преступления (бесхозяйственность, растраты), хулиганство, «неправильные» связи и т. п., выявленные незадолго до начала массовых репрессий. В обычных условиях их дела разбирались бы милицией или контрольными советскими органами, но в 1937 г. им давалась политическая оценка.

Показательно в этом смысле дело Гуляевых, по которому проходило пять колхозников Юрлинского района. Группу[411] «обслуживали» два секретных агента, сведения от которых стали одним из оснований для начала следствия. Основная масса компрометирующего материала в этом деле посвящена трем из них. Вроде бы эти трое участвовали в 1918 г. в восстании (село Полва). Сами они на допросах эти обвинения отрицали. Все трое были идентифицированы как кулаки, вели антисоветские разговоры и т. п. Все указывает на то, что они принадлежат к той же категории арестованных, что и Куляшова, о которой шла речь выше. Нам в данном случае больше интересны другие два участника «контрреволюционной группировки»: К. А. Анферов и А. П. Гуляев.

Ни тому, ни другому участие в полвинском восстании в вину не вменялось. У Анферова, правда, повстанцами были брат и два дяди, а у Гуляева отец. Анферов, если верить характеристике сельсовета, был кулаком до коллективизации, а Гуляев и вовсе был лишь сыном кулака. В 1930 г. оба вступили в колхоз, при этом никаких сведений об их раскулачивании или высылке в документах мы не обнаружили. Мало того, Гуляев некоторое время был членом ВЛКСМ (выбыл механически из-за неуплаты взносов и непосещения собраний).

Весь компромат на них относится к 1936–1937 гг. Анферов в характеристике сельсовета обвинялся в воровстве фуража, разложении трудовой дисциплины, а также в том, что «доводил лошадей до самой низкой упитанности»[412]. Все это интерпретировалось как вредительство. На Гуляева материалов было и того меньше. Ему приписывались критические разговоры, подлинность которых под вопросом, главное же — «связи» с врагами, которые разваливают колхоз, и «неправильный» отец. Последнее было даже отражено в приговоре тройки:

«Сын кулака, волостного старосты, расстрелянного красными в 1918 г. за участие в кулацком восстании»[413].

Как видим, оба колхозника не обладали богатой антисоветской биографией. Их грехи с трудом умещаются в рамки приказа № 00447. Родственные связи, на которые упирало следствие, вообще к приказу отношения не имели. Чекисты вышли из положения очень просто — «доказали», что все пятеро являлись членами «первичной к-р. повстанческой ячейки». В конце сентября 1937 г. К. А. Анферов был расстрелян, а А. П. Гуляев получил 10 лет ИТЛ.