ИСТОРИЯ ФАЛЬСИФИКАЦИИ «ДЕЛА» ТУХАЧЕВСКОГО

ИСТОРИЯ ФАЛЬСИФИКАЦИИ «ДЕЛА» ТУХАЧЕВСКОГО

Изучение документальных материалов, хранящихся в партийных и государственных архивах, а также опрос лиц, причастных к событиям тех лет, позволили установить, указывается в материалах Комиссии Политбюро ЦК КПСС, что дело по обвинению М. Н. Тухачевского и других военачальников фальсифицировано, а признания обвиняемых на следствии получены в результате применения недозволенных методов. Начало этой фальсификации положено в мае 1937 года. Первые показания о существовании военного заговора в Красной Армии, руководимого якобы Тухачевским, Якиром и другими, были получены 8 и 10 мая от бывшего (до 1934 года) начальника ПВО Медведева М. Е., исключенного из партии за разбазаривание государственных средств и арестованного к тому времени органами НКВД СССР. На допросе 8 мая Медведев показал, что о существовании заговора ему стало известно со слов одного сослуживца в августе — сентябре 1931 года. Позднее он якобы узнал, что в руководящее ядро заговора входят Тухачевский, Якир, Путна, Примаков, Корк и другие. Каким путем эти показания получены, бывший заместитель начальника управления НКВД по Московской области Радзивиловский А. П. еще в 1939 году признал: «Поручение, данное мне Ежовым, сводилось к тому, чтобы немедля приступить к допросу арестованного Медведева М. Е., бывшего начальника ПВО РККА, и добиться от него показаний о существовании военного заговора в РККА с самым широким кругом участников. При этом Ежов дал мне прямое указание применить к Медведеву методы физического воздействия, не стесняясь в их выборе»[45]. К моменту ареста Медведев уже более трех лет как был уволен из РККА и работал заместителем начальника строительства одной из больниц, утратив всякие связи с военными. Несмотря на это, Ежов и его заместитель Фриновский, когда Радзивиловский доложил им о первых результатах допроса Медведева, предложили «выжать из него его „заговорщические связи“, снова повторив, чтобы с ним не церемониться. «Для меня было очевидно, — показал далее Радзивиловский, — что Медведев — человек давно оторванный от военной среды и правдивость его заявлений (об утрате связи с военными. — Прим. авт.) не вызывает сомнений. Однако, выполняя указание Ежова и Фриновского, я добился от него показаний о существовании военного заговора, о его активном участии в нем, и в ходе последующих допросов, в особенности после избиения его Фриновским в присутствии Ежова, Медведев назвал значительное количество крупных руководящих военных работников».

Дальнейшие события, согласно показаниям Радзивиловского, развивались так: «По ходу дела я видел и знал, что связи, которые называл Медведев, были им вымышлены и он все время заявлял мне, а затем Ежову и Фриновскому о том, что его показания ложны и не соответствуют действительности. Однако, несмотря на это, Ежов этот протокол доложил в ЦК».

Словом, все указывало на то, что к моменту ареста Медведева органы НКВД не располагали в отношении его никакими компрометирующими материалами, что арестован он был по личному распоряжению Ежова в расчете получить от него показания, отталкиваясь от которых можно было бы раздуть дело о военном заговоре в РККА.

Этот преступный расчет оправдался: от Медведева, показания которого были фальсифицированы, цепочка потянулась к Путне и Примакову[46], «признания» которых в существовании заговора среди военных послужили поводом для ареста М. Н. Тухачевского, Б. М. Фельдмана, А. И. Корка, Р. П. Эйдемана, И. Э. Якира и И. П. Уборевича[47]. На первых допросах все они категорически отрицали свою причастность к какой-либо контрреволюционной деятельности. Лишь впоследствии от них были получены показания о принадлежности к военному заговору. Однако, как было неопровержимо доказано, этого удалось добиться работникам НКВД благодаря применению незаконных методов следствия: шантажа и мер физического воздействия[48]. Об этом, в частности, свидетельствует тот факт, что на листах 165—166 дела № 967581 от 1 июня 1937 года, где зафиксировано признание М. Н. Тухачевским своей «вины», обнаружены пятна, которые, по заключению экспертизы, являются каплями и мазками человеческой крови.

Весь судебный процесс по делу о «военном заговоре» стенографировался, однако правкой и корректировкой стенограммы занимались те же работники НКВД, которые вели следствие. Они же сопровождали заключенных в здание Военной коллегии и продолжали находиться при них до конца судебного процесса «в целях оказания психологического давления».

Как вытекает из сказанного, никаких законных оснований для ареста М. Н. Тухачевского, И. Э. Якира, И. П. Уборевича, А. И. Корка и других военачальников не было. Они были арестованы в нарушение Конституции СССР, вопреки требованиям уголовных и уголовно-процессуальных законов, по прямому указанию И. В. Сталина и Н. И. Ежова. В деле отсутствуют объективные доказательства, подтверждающие совершение кем-либо из подсудимых государственных преступлений. Выдвинутые против них обвинения являются от начала до конца ложными и базируются лишь на противоречивых «признательных» показаниях арестованных, навязанных им работниками НКВД преступными методами ведения следствия.

Интересно, что главным аргументом в обосновании версии «вредительства» М. Н. Тухачевского была его концепция о необходимости ускоренного формирования танковых и механизированных соединений за счет сокращения численности кавалерии и расходов на нее. Здесь председательствующему на процессе Ульриху активно помогал Буденный. Был и еще один пункт обвинения: подсудимые якобы «для успеха заговора намеревались устранить К. Е. Ворошилова. Тухачевский, Корк, Путна, Уборевич не отрицали того, что готовы были поставить в правительстве вопрос о смещении К. Е. Ворошилова с поста наркома обороны как человека некомпетентного, не справлявшегося со своими обязанностями. При угрозе надвигающейся войны, необходимости серьезной подготовки армии к предстоящим боевым действиям в новых условиях К. Е. Ворошилов в качестве наркома обороны казался им неспособным выполнить такую ответственную задачу. При этом подсудимые утверждали, что никакого тайного сговора относительно К. Е. Ворошилова они между собой не имели, а намеревались прямо и открыто заявить об этом Политбюро и правительству. Тем не менее их откровенное высказывание было расценено судом как свидетельство „заговорщицкой деятельности“.

По заключению западных исследователей, слишком поздно и лишь в ограниченной степени чехословацкая дипломатия тех лет выяснила национал-социалистское происхождение слухов о советско-германских переговорах, распространявшихся в конце апреля 1937 года, не поняв, однако, всей изощренности обвинений против М. Н. Тухачевского. Это видно из того, пишет И. Пфафф, что чехословацкая миссия в Москве самоуверенно объясняла смещение маршала имевшимися якобы у него связями с троцкистами и его «бонапартистским комплексом», что создавало будто бы опасность захвата им власти. Однако уже в июне того же года в позиции чехословацкой миссии в Москве наметился принципиальный поворот. Представительство категорически отвергло официальную советскую версию, согласно которой восемь ведущих военачальников Красной Армии поддерживали тайные связи с германской секретной службой, и квалифицировало весь процесс как извращение правосудия.

В декабре 1937 года на встрече представителей чехословацкой и советской военных разведывательных служб, состоявшейся в Праге, произошло бурное столкновение делегаций по вопросу о вине маршала Тухачевского. При этом представители Чехословакии настойчиво указывали на то, в какой сильной степени чистки ослабили боеспособность и мощь Красной Армии, причем вследствие выдвижения обвинений, которые весь мир считает ошибочными. Советская сторона уклонилась от продолжения дискуссии по данному вопросу, обратив при этом внимание на то, что «документы», обвиняющие Тухачевского, поступили ведь из Праги.