II. Каталог богов

1. Второстепенные божества

Мы наведем некоторый порядок и внесем некоторую ясность в этот божественный рой, если искусственно разделим его на семь групп: это боги неба, боги земли, боги плодородия, боги-животные, подземные боги, боги-прародители, или герои, и олимпийцы. «Имена их всех, — говорит Гесиод, — нелегко перечислить смертному»[619].

(1) Изначально, насколько мы понимаем, великим богом захватчиков-греков, как и богом ведийских индусов, было само благородное и переменчивое небо; возможно, с прогрессом антропоморфизма именно этот небесный бог стал Ураном, или Небом, а затем «тучегонителем», ниспосылающим дождь пастырем громов Зевсом[620]. В стране, пресыщенной солнечным светом и изголодавшейся по дождю, солнце, Гелиос, было божеством второстепенным. Ему молился Агамемнон[621], а спартанцы приносили ему в жертву коней, чтобы те влекли по небу его огненную колесницу[622]; в эллинистическую эпоху родосцы почитали Гелиоса как свое главное божество, ежегодно сбрасывали для него в море четверку коней и колесницу и посвятили ему знаменитый Колосс[623]; Анаксагор же едва не лишился жизни — и это в Перикловых Афинах, — ибо утверждал, что солнце не бог, а всего лишь огненный шар. Однако, вообще говоря, в классической Греции солнцу поклонялись мало, еще меньше луне (Селене) и уж менее всего планетам или звездам.

(2) Не небо, но земля была домом большинства греческих богов. И в первую очередь сама земля была богиней Ге, или Геей, терпеливой и щедрой матерью, зачинающей в объятиях дождливого Урана, или неба. Тысячи малых богов обитали на земле, в ее водах или овевающем ее воздухе: духи священных деревьев, прежде всего дуба; боги ветра, как Борей, Зефир, Нот и Эвр, с их господином Эолом; великий бог Пан, рогатый, двукопытный, сладострастный, улыбчивый Кормилец, бог пастухов и стад, лесов и таящейся в них дикой жизни — его магическая флейта слышалась в каждом ручье и лощине, его ошеломляющий вопль повергал в панику любую беспечную толпу, его спутниками были веселые фавны, сатиры и силены — старинные сатиры, полукозлы, полу-Сократы. Богами была полна вся природа; воздух был столь насыщен духами добра и зла, что, по словам неизвестного поэта, «не найдется ни одной пустой трещинки, куда вошел бы стебелек или колос»[624].

(3) Размножение — это самая таинственная и могучая сила природы, и вполне естественно, что наряду с поклонением плодородию земли греки, как и другие древние народы, почитали источник и эмблемы мужской и женской плодовитости. Как символ размножения фаллос встречается в обрядах Деметры, Диониса, Гермеса, даже целомудренной Артемиды[625]. В классической скульптуре и живописи эта эмблема встречается до возмутительного часто. Даже Великие Дионисии, религиозный праздник, на котором ставилась греческая драма, открывались фаллическим шествием, снабжавшимся фаллосами из благочестивых афинских колоний[626]. Несомненно, на таких праздниках царили непристойность и площадной юмор, как можно судить по Аристофану; но, в конечном счете, юмор этот был здоровым и, возможно, будил Эроса, способствуя повышению рождаемости[627].

В эллинистический и римский периоды более вульгарная сторона этого культа плодородия выразилась в почитании Приапа, произошедшего от любовной связи Диониса и Афродиты и популярного у вазописцев и авторов помпейских фресок. Более привлекательной вариацией на тему продолжения рода было поклонение богиням, олицетворявшим материнство. Аркадия, Аргос, Элевсин, Афины, Эфес и другие местные общины самым ревностным образом служили богиням, нередко безмужним; эти богини, по-видимому, отражают предшествовавшую браку первобытную матрилинейность[628]; воцарение над всеми богами бога-отца Зевса представляет собой победу патриархального начала[629]. Ведущая роль женщин в земледелии, вероятно, способствовала формированию образа величайшей из этих богинь — Деметры, богини зерна или вспаханной земли. Один из прекраснейших греческих мифов, искусно рассказанный в «Гимне к Деметре», некогда приписывавшемся Гомеру, повествует о том, как собиравшая цветы дочь Деметры Персефона была похищена богом подземного мира Плутоном и унесена в страну мертвых. Скорбящая Деметра искала дочь повсюду, нашла ее и уговорила Плутона отпускать Персефону из своего царства на девять месяцев в год — прелестный символ ежегодного умирания и возрождения земли. Так как народ Элевсина удружил переодетой Деметре, «сидевшей у дороги с горюющим сердцем», она открыла ему и всей Аттике тайну земледелия и направила Триптолема, сына элевсинского царя, распространить это искусство среди всего человечества. В сущности, это тот же миф, что и миф об Исиде и Осирисе в Египте, Таммузе и Иштар в Вавилонии, Астарте и Адонисе в Сирии, Кибеле и Аттисе во Фригии. Культ материнства пережил классическую эпоху, чтобы обрести новую жизнь в почитании Марии, Матери Божьей.

(4) Полубожественный статус имели в Древней Греции некоторые животные. В свой скульптурный век греческая религия была слишком антропоморфной, чтобы терпеть божественный зверинец, какой мы находим в Египте и Индии; однако следы предклассического прошлого проявляются в частой ассоциации животного с богом. Священность быка объясняется его силой и потенцией; он нередко являлся спутником, ипостасью или символов Зевса и Диониса и, возможно, был богом более древним, чем они[630]. Схожим образом «волоокая Гера» в прошлом могла представлять собою священную корову[631]. Свинья также была священной ввиду своей плодовитости; она связывалась с кроткой Деметрой; на одном из праздников богини на первый взгляд совершалось жертвоприношение свиньи, на деле же, возможно, это было жертвоприношение свинье[632]. На празднике Диасий на словах жертвы приносились Зевсу, а в действительности их адресатом являлся удостоенный этого имени подземный дракон[633]. Было ли причиной священности змей их предполагаемое бессмертие, или они служили символом воспроизводительной силы, но божественных змей мы встречаем от критской богини со змеями до Перикловых Афин; в храме Афины на Акрополе жил священный змей, которому каждый месяц приносили в умилостивительную жертву медовый пирог. В греческом искусстве змей часто можно видеть рядом с фигурами Гермеса, Аполлона и Асклепия[634]; под щитом Фцциевой Афины Парфенов свился в клубок могучий змей; Афина Фарнезе наполовину покрыта змеями[635]. Змея часто символизировала или была ипостасью бога-хранителя храма или жилища[636]; в силу того, что змей часто видели рыскающими возле могил, их считали душами умерших[637]. Полагают, что поначалу Пифийские игры справлялись в честь издохшего дельфийского Пифона.

(5) Самые грозные боги жили под землей. В пещерах, расщелинах и своих скрытых от дневного света покоях обитали хтонические, или подземные, божества, которым греки поклонялись не при свете дня с любовью и обожанием, но ночью, ища в апотропеических обрядах избавленйя от страха. Эти смутные нечеловеческие силы были подлинными автохтонами Греции, более древними, чем эллины, а может статься, и чем микенцы, которые и передали их Греции; если бы нам удалось проследить их первоистоки, возможно, мы обнаружили бы, что то были мстительные духи животных, изгонявшихся в леса и под землю по мере прогресса и умножения рода человеческого. Величайшим из этих подземных божеств был Зевс Хтоний; слово Зевс означало здесь просто бог[638]. Его еще называли Зевсом Милихием, Благосклонным Богом; но эти слова обманчивы и умилостивительны, ибо этим богом был страшный змей. Братом Зевса был Аид, владыка подземного мира, давший ему свое имя. Чтобы задобрить Анда, греки звали его Плутоном, Подателем Изобилия, ибо в его власти было благословить или проклясть все произрастающее из земли[639]. Еще более враждебной и пугающей была Геката, злой дух, являвшийся из нижнего мира, своим дурным глазом приносивший несчастье всем, кого посещал. Чтобы отогнать ее от себя, менее ученые греки приносили в жертву куколок[640].

(6) До классической эпохи в мертвецах видели духов, способных нести людям зло и добро, и умилостивляли их приношениями и молитвой. Они были не вполне богами, но первобытная греческая, как и китайская, семья превыше любого божества чтила своих мертвых[641]. В классической Греции этих смутных призраков скорей опасались, чем любили, и, как на празднике Анфестерий, задабривали апотропеическими ритуалами. Почитание героев было развитием культа мертвых. Великие, благородные или прекрасные мужчины и женщины могли получить от богов бессмертие и стать второстепенными божествами. Так, народ Олимпии ежегодно приносил жертвы Гипподамии; Кассандра почиталась в лаконских Левктрах, Елена в Спарте, Эдип в Колоне. В других случаях бог сходил в тело смертного и наполнял его своей божественной силой; иногда бог сочетался со смертной и зачинал бога-героя, как Зевс зачал с Алкменой Геракла. Многие города, коллективы, даже профессии возводили свое происхождение к некоему рожденному от бога герою; так, греческие врачи называли основоположником своего искусства Асклепия. Некогда бог был мертвым человеком, прародителем или героем; храм был первоначально гробницей; в большинстве стран церковь по-прежнему остается местом погребения святых мощей. В отличие от нас, греки не проводили непреодолимой грани между богами и людьми; многие греческие боги мало чем отличались от христианских святых, будучи столь же близки к верующим, как и они; и хотя богов называли бессмертными, некоторые из них, как Дионис, не избежали гибели.

2. Олимпийцы

Все эти боги были в Греции не самыми славными, хотя необязательно менее почитаемыми. Почему от Гомера мы так мало узнаем о них и так много об олимпийцах? Вероятно, дело в том, что, придя с ахейцами и дорийцами, боги Олимпа наложились на микенские и хтонические божества, одолевавшиеся по мере покорения их почитателей. Мы застаем изменения в Додоне и Дельфах, где старейшая богиня земли Гея была вытеснена в первом случае Зевсом, во втором Аполлоном. Побежденные боги не были сметены; они остались, так сказать, на положении подчиненных божеств, ожесточенных и укрывшихся под землей, но по-прежнему почитаемых простым народом, тогда как победоносные олимпийцы принимали на своей горной вершине поклонение аристократии; поэтому Гомер, сочинявший для элиты, обходит богов нижнего мира почти полным молчанием. Наряду с политическим господством завоевателей на распространение культа олимпийцев повлияло творчество Гомера, Гесиода и скульпторов. Иногда меньшие боги объединялись либо поглощались более крупными персонажами или становились их свитой или спутниками, весьма напоминая малые государства, которые то и дело примыкали или переходили в подчинение к государствам покрупнее; так, сатиры и силены примкнули к Дионису, морские нимфы — к Посидону, духи гор и леса — к Артемиде. Наиболее дикие обряды и мифы ушли в прошлое; хаос наводненной демонами земли уступил свое место относительно упорядоченному правлению богов, что отразило растущую стабильность греческого мира.

Во главе нового режима стоял величественный и патриархальный Зевс. Он не был первым по времени; как мы уже видели, Уран и Крон ему предшествовали; но они и титаны были низвергнуты, подобно Люциферову воинству[642]. Деля между собой мир, Зевс и его братья бросили жребий; Зевсу досталось небо, Посидону — море, Аиду — недра земли. В этой мифологии нет творения мира: мир существовал прежде богов, и боги не вылепливают человека из ила, но порождают его, сочетаясь друг с другом цли со своими смертными отпрысками; в теологии греков бог — отец в буквальном смысле этого слова. Кроме того, олимпийцы не всемогущи и не всеведущи; каждый ставит предел или даже противостоит другому; любой из них, особенно Зевс, может быть обманут. И тем не менее они признают его главенство и толпятся при его дворе, словно вассалы феодального сеньора; хотя он и советуется с ними при случае, время от времени предпочитая их мнения своим[643], он часто ставит их на место[644]. Вначале Зевс — бог неба и гор, податель живительного дождя[645]. Как Яхве, в одной из своих ранних ипостасей он является богом войны; он рассуждает сам с собой, положить ли конец осаде Трои или «сделать войну более кровавой», и избирает последнее[646]. Постепенно он становится кротким и могучим правителем богов и людей, который восседает на Олимпе в отягощенном бородою величии. Зевс — глава и источник нравственного миропорядка; он карает непочтительность к родителям, охраняет имущество семьи, освящает клятвы, преследует клятвопреступников и защищает границы, очаги, просителей и странников. Наконец, он становится безмятежным вершителем суда, каким его изобразил Фидий в Олимпии.

Единственный его недостаток — та юношеская опрометчивость, с какой он теряет голову от любви. Не будучи создателем женщин, он восхищается этими чудесными существами, которые даже богам приносят неоценимые дары красоты и нежности, и находит, что не в силах им противостоять. Гесиод приводит длинный список возлюбленных бога и его прославленных отпрысков[647]. Его первой подругой была Диона, но, переселяясь на фессалийский Олимп, он оставляет ее в Эпире. Здесь его первой женой становится Метида, богиня меры, разума, мудрости. Идет молва, что ее дети свергнут отца; поэтому он проглатывает супругу, проникается ее способностями и сам становится богом мудрости. Внутри него Метида разрешается от бремени Афиной, и, чтобы та родилась, приходится расколоть ему голову. Свободный для новых похождений, он берет в супруги Фемиду и порождает с нею двенадцать Ор; затем он берет Евриному и порождает трех Граций; затем — Мнемосину и дает жизнь девяти Музам; затем — лето и становится отцом Аполлона и Артемиды; затем — свою сестру Деметру и порождает Персефону; наконец, отдав дань увлечениям молодости, он женится на своей сестре Гере, делает ее царицей Олимпа и матерью Гебы, Ареса, Гефеста и Илифии, Однако он не слишком хорошо с ней уживается. Гера — божество столь же старое, как и он, и более почитаемое в некоторых государствах; она богиня-покровительница семьи и материнства, защитница брачных уз; она строгая, степенная, добродетельная и не одобряет его проделок; более того, Гера — отменная строптивица. Он подумывает о том, чтобы ее побить[648], но находит более легкое утешение в объятиях новых любовниц. Его первая смертная супруга — Ниоба, последняя — Алкмена, потомок Ниобы в шестнадцатом колене[649]. С греческой непредубежденностью он любит также хорошенького Ганимеда и похищает его, чтобы поставить виночерпием на Олимпе.

Немудрено, что у столь плодовитого отца было несколько выдающихся детей. Когда из головы Зевса в полной зрелости и вооружении родилась Афина, она снабдила мировую литературу одним из наиболее затасканных сравнений. Она была подходящей богиней для Афин, утешая девушек города своей гордой невинностью, вдыхая в мужчин воинский пыл, символизируя для Перикла мудрость, присущую ей как дочери Метиды и Зевса. Афина убила титана Палланта, пытавшегося ее приласкать, и добавила его имя к своему в предостережение будущим ухажерам. Афины посвятили ей самый восхитительный свой храм и величайший свой праздник.

Более широко, чем Афина, почитался ее миловидный брат Аполлон, сияющее божество солнца, покровитель музыки, поэзии и искусства, основатель городов, податель законов, бог врачевания и отец Асклепия, «далекоразящий» лучник и бог войны, преемник Геи и Фебы[650] в Дельфах — священнейшем из оракулов Греции. Как бог растущих посевов, он принимал толику урожая в период жатвы, а взамен источал из Делоса и Дельфов свое золотое тепло и свет, утучняющие почву. Его имя повсюду связывали с порядком, мерой и красотой; и если в других культах имелись причудливые элементы страха и суеверия, то в культе Аполлона и на его великих празднествах в Дельфах и на Делосе доминирующей нотой была радость выдающегося народа перед лицом бога здоровья и мудрости, разума и песни.

Счастливицей была и его сестра Артемида (Диана), непорочная богиня охоты, настолько увлеченная повадками животных и лесными потехами, что у нее не было времени на любовь к мужчинам. Она была богиней дикой природы, лугов, лесов, холмов и священной рощи. Если Аполлон представлял собой идеал греческого юношества, то Артемида была образцом греческого девичества — сильная, атлетическая, грациозная, целомудренная; и тем не менее она покровительствовала роженицам, молившимся ей об облегчении страданий. В Эфесе она сохранила свой азиатский характер богини материнства и плодородия. Таким образом, в ее культе смешались представления о деве и матери, и в пятом веке нашей эры христианская Церковь сочла мудрым связать остатки этого культа с Марией и преобразовать посвященное Артемиде празднество урожая, справлявшееся в середине августа, в праздник Успения Богородицы[651]. Такими путями старое сохраняется в новом и меняется все, кроме сущности. История, как и жизнь, нуждается в непрерывности, без которой она гибнет; характер и институты могут изменяться, но медленно; серьезный перерыв в развитии ввергает их в национальное беспамятство и безумие.

Самой человечной фигурой этого пантеона был главный ремесленник Олимпа, тот хромой Гефест, которого римляне знали под именем Вулкана. На первый взгляд он кажется жалким и смешным, этот оскорбленный небесный Квазимодо; но в конце наши симпатии переходят скорее к нему, чем к тем ловким и беззастенчивым богам, которые дурно с ним обращаются. Возможно, в стародавние дни, перед тем как стать столь человечным, он был скачущим духом огня и кузницы. Согласно гомеровской теогонии, он сын Зевса и Геры, но другие мифы уверяют, что Гера, ревнуя Зевса, без чьей-либо помощи произведшего на свет Афину, родила без участия мужчины Гефеста. Видя его уродство и слабость, она сбросила его с Олимпа. Он нашел дорогу обратно и построил богам множество палат, в которых те поселились. Хотя мать обошлась с ним так жестоко, он проявлял по отношению к ней сыновнюю нежность и почтение и в одной из ссор Геры с Зевсом защищал ее так рьяно, что великий олимпиец схватил его за ногу и швырнул на землю. Гефест падал целый день; наконец он приземлился на Лемносе и повредил лодыжку; несомненно, что после (Гомер говорит, до) этого случая он болезненно хромал. И опять он вернулся на Олимп. В своих звонких мастерских он построил могучую наковальню с двадцатью исполинскими мехами, изготовил щит и доспехи Ахилла, статуи, двигавшиеся сами собой, и другие поразительные вещи. Греки почитали его как бога всех связанных с металлом ремесел, затем всех ремесел вообще и в вулканах видели дымоходы его подземных кузниц. На свою беду, ибо красоте трудно быть добродетельной, он женился на Афродите. Узнав о ее связи с Аресом, Гефест изготовил сеть, упавшую на любовников во время их объятий, и привел остальных богов посмеяться и полюбоваться на связанных божеств любви и войны. Но, по словам Гомера, Аполлон сказал Гермесу:

«Эрмий, Кронионов сын, благодатный богов вестоносен,

Искренне мне отвечай, согласился ль бы ты под такою

Сетью лежать на постели одной с золотою Кипридой?»

Зоркий убийца Аргуса ответствовал так Аполлону:

«Если б могло то случиться, о царь Аполлон стреловержец,

Сетью тройной бы себя я охотно опутать позволил,

Пусть на меня бы, собравшись, богини и боги смотрели,

Только б лежать на постели одной с золотою Кипридой!»[652]

(Перевод Н. И. Гнедича)

Арес (Марс) никогда не отличался рассудительностью или утонченностью; его делом была война, и даже чары Афродиты не возбуждали его так, как возбуждала здоровая и непринужденная резня. Гомер называет его «проклятием людей» и с удовольствием повествует о том, как Афина уложила его камнем; «лежащий, семь десятин он покрыл»[653]. Более интересен Гермес (Меркурий). Вначале он был камнем, и поклонение Гермесу развилось из культа священных камней; стадии его эволюции все еще различимы. Затем он — высокий надгробный камень либо демон, или дух, этого камня. Затем он — межевой камень или его бог, ограничивающий и охраняющий поле; а так как его функцией является также содействие плодородию, одним из символов Гермеса становится фаллос. Затем он — герма, или колонна, с вырезанной на ней головой, необработанным телом и выпяченным детородным членом; в Афинах такие гермы ставились перед всеми уважаемыми домами[654]; позднее мы увидим, что осквернение этих герм накануне сиракузской экспедиции станет непосредственной причиной падения Алкивиада и Афин. Гермес также бог путников и покровитель вестников; характерный жезл, или кадуцей, является одним из его излюбленных знаков отличия. Как бог путешественников, он становится богом удачи, торговли, хитрости и прибытка, отсюда — изобретателем и гарантом мер и весов, заступником лжесвидетелей, растратчиков и воров[655]. Он и сам является вестником, передающим постановления и приказы Олимпа от бога к богу или к человеку; он передвигается на крылатых сандалиях со скоростью бурного ветра. Постоянная беготня придает Гермесу гибкость и стройность, облегчая задачу Праксителю. Проворный и крепкий юноша, он выступает покровителем атлетов, и в любой палестре можно лицезреть его бесстыдно мужественный образ[656]. Будучи вестником, он бог красноречия; будучи небесным толмачом, — первое звено герменевтической цепи. Один из Гомеровских гимнов повествует о том, как в юности он натянул струны на черепаховый панцирь, изобретя таким способом лиру. Наконец очередь ублажать Афродиту доходит и до него; говорят[657], что их отпрыск — это изнеженный Гермафродит, унаследовавший красоту и имена своих родителей.

Весьма характерно, что в дополнение к божествам целомудрия, девственности и материнства Греция знала также богиню красоты и любви. Несомненно, что в своих ближневосточных истоках и на своей полувосточной родине — Кипре — Афродита была прежде всего богиней-матерью; она ассоциировалась с размножением и плодородием во всем царстве растительной, животной и человеческой жизни. Но с развитием цивилизации, по мере того как рост безопасности устранил необходимость высокой рождаемости, эстетическое чувство обрело свободу и разглядело в женщине ценности, отличные от размножения, сделав Афродиту не только воплощенным идеалом красоты, но и божеством всякого гетеросексуального наслаждения. Греки почитали ее во многих ипостасях: как Афродиту Уранию, Небесную, — богиню целомудренной или священной любви; как Афродиту Пандемос, Всенародную, — богиню профанной любви во всех ее видах; даже как Афродиту Каллипигу — Венеру с прелестными ягодицами[658]. В Афинах и Коринфе куртизанки строили ей храмы как своей святой покровительнице. В начале апреля различные города Греции справляли ее великий праздник Афродисии; сексуальная свобода была в порядке вещей для всех желающих участвовать в празднике[659]. Афродита была богиней любви чувственного и страстного юга, древней соперницей Артемиды, богини любви холодного и охотничьего севера. Мифология — почти столь же ироничная, как история, — сделала ее женой хромого Гефеста, но она утешалась с Аресом, Гермесом, Посидоном, Дионисом и множеством смертных, таких, как Анхиз и Адонис[660].

В состязании с Герой и Афиной именно Афродита была удостоена Парисом золотого яблока в награду за красоту. Но может статься, Афродита никогда не была подлинно прекрасной, пока ее вновь не вообразил Пракситель, наделивший богиню прелестью, за которую Греция могла простить ей все ее грехи.

К законным и незаконным детям Зевса следует добавить и таких старших олимпийцев, как его сестра Гестия, богиня очага, и его буйный брат Посидон. Этот греческий Нептун, огражденный от опасностей в своем водном царстве, считал себя полностью равным Зевсу. Его почитали даже народы, запертые на суше, ибо он повелевал не только морем, но и реками и источниками; именно он направлял таинственные подземные потоки и вызывал землетрясения приливной волной[661]. Посидону молились греческие мореплаватели, возводя ему умилостивительные храмы на опасных мысах.

Второстепенных богов было немало даже на Олимпе, так как олицетворениям не было числа. Здесь была Гестия (римская Веста), богиня очага и его священного пламени. Здесь были Ирида, радуга, иногда посланница Зевса, богиня молодости Геба, Илифия, помогавшая роженицам, Дика, или Справедливость, Тиха, Случай, наконец, Эрот, Любовь, которого Гесиод изобразил творцом мира, а Сафо называла «истомным, сладостно-горьким, необоримым зверем»[662]. Здесь были Гименей — Брачный напев, Гипнос — Сон, Онейрос — Мечта, Герас — Старость, Лета — Забвение, Танатос — Смерть и неисчислимое множество других. Здесь были девять муз — вдохновительниц поэтов и художников: Клио была музой истории, Евтерпа — лирической поэзии, исполнявшейся под аккомпанемент флейты, Талия — комической драмы и идиллической поэзии, Мельпомена — трагедии, Эрато — любовного стиха и подражания, Полимния — гимнов, Урания — астрономии, Каллиопа — эпической поэзии, Терпсихора — танца. Здесь были три грации и двенадцать их спутниц — оры. Здесь была Немесида, распределявшая среди людей все добро и зло: она поражала крушением каждого повинного в hybris — порожденной преуспеянием спеси. Здесь были жуткие эринии, или фурии, не оставлявшие неотмщенным ни одного прегрешения; задабривая этих страшных богинь эвфемизмом, греки называли их благожелательницами, евменидами. Наконец, здесь были Мойры, судьбы или подательницы доли, определяющие непреложный ход жизни и, по словам некоторых, начальствующие над богами и людьми. В представлении о Мойрах греческая религия находит свой предел и перетекает в науку и право.

Мы оставили напоследок самого беспокойного, самого популярного из греческих богов, труднее всех поддающегося классификации. Дионис был принят на Олимпе. Во Фракии, которая поднесла Греции этот Данайский дар, он был богом напитка, сваренного из ячменя, и носил имя Сабазий; в Греции он стал богом вина, питающим и оберегающим виноградную лозу; вначале он был богом плодородия, затем богом опьянения, наконец, сыном бога, умирающим, чтобы спасти человечество. В создании мифа о Дионйсе смешались многие персонажи и легенды. Греки думали о нем как о Загрее, «рогатом дитяте», которого родила Зевсу его дочь Персефона. Загрей был любимцем отца и усаживался рядом с ним на небесном троне. Когда ревнивая Гера подговорила титанов его убить, Зевс, чтобы скрыть сына, превратил его в козла, затем в быка; в этом образе титанам все-таки удалось его схватить: они разорвали тело Загрея на куски и сварили их в котле. Афина спасла сердце дитяти и отнесла его Зевсу; Зевс отдал сердце Семеле, которая от него забеременела и подарила второе рождение богу, названному теперь Дионисом[663].

Оплакивание гибели Диониса и радостное празднование его воскресения стали существом обряда, получившего в Греции чрезвычайно широкое распространение. Весной, когда зацветает виноградная лоза, гречанки уходили в горы навстречу богу, восставшему из мертвых. Два дня они безудержно пили и, как и наши менее религиозные кутилы, считали безумцем всякого, кто не утратил ума. Они сбивались в дикое шествие под предводительством менад, или безумиц, посвященное Дионису; они напряженно вслушивались в хорошо им известное сказание о страстях, смерти и воскресении бога; пьянея и пускаясь в пляс, они впадали в исступление, освобождающее от всех оков. Кульминация и центр этой церемонии наступали тогда, когда женщины набрасывались на козла, быка, иногда на человека (видя в них воплощения бога), разрывали жертву на куски в память о расчленении Диониса, затем выпивали ее кровь и пожирали плоть, принимая священное причастие, благодаря которому, верили они, в них входил и овладевал их душами бог. Охваченные божественным исступлением (энтузиазмом[664]), они верили, что составляют единое целое с богом в мистическом и ликующем слиянии с ним; они принимали его имя, называясь по одному из его прозвищ вакханками (Bacchoi), и знали, что теперь никогда не умрут. Свое состояние они именовали также экстазом, «исступлением» души навстречу Дионису; он чувствовали, что освободились от бремени плоти, что на них снизошло божественное озарение и способность к пророчеству, — что они стали богами. Таков был тот экстатический культ, что, подобно средневековой религиозной эпидемии, проник из Фракии в Грецию, отвоевывая одну область за другой у холодных и светлых олимпийцев государственной религии для веры и ритуала, утолявших жажду восторга и освобождения, стремление к энтузиазму и одержимости, мистицизму и тайне. Дельфийские жрецы и афинские правители пытались воспрепятствовать распространению этого культа, но потерпели неудачу; все, что они могли сделать, — причислить Диониса к олимпийцам, эллинизировать его и очеловечить, посвятить ему государственный праздник и преобразовать разгул вакханок из безумного, опьянелого исступления между холмов в величественные шествия, грубоватые песни и возвышенную драму Великих Дионисий. На время они подчинили Диониса Аполлону, но в конце концов Аполлон уступит наследнику и победителю Диониса — Христу.