II. Во дворцах царей

На длинном невысоком холме в пяти милях к востоку от Аргоса и в миле к северу от моря в четырнадцатом веке до нашей эры высилась цитадель Тиринфа. Сегодня к ее развалинам, наполовину затерявшимся среди покойных кукурузных и пшеничных полей, можно добраться по прелестной дороге из Аргоса в Навплию. Затем, немного поднявшись по доисторическим каменным ступеням, путешественник оказывается перед циклопическими стенами, которые, как гласит греческая традиция, были построены для аргивского владыки Пройта за два столетия до Троянской войны[73]. Уже тогда этот город имел долгую историю: по античному преданию, его основал герой Тиринф, сын стоглазого Аргуса, когда мир еще лежал в пеленках[74]. Пройт, продолжает сказание, отдал дворец Персею, который правил Тиринфом вместе со своей царицей — смуглянкой Андромедой.

Стены, защищавшие цитадель, вздымались на высоту от семи с половиной до пятнадцати метров и были столь широки, что кое-где внутри них имелись просторные галереи, своды которых поддерживали огромные перекрещивающиеся плиты. Многие из камней, остающиеся на прежнем месте, имеют два метра в длину и один в высоту и ширину; самый малый из них, говорил Павсаний, «едва стронет с места пара мулов»[75]. Внутри стен, за монументальной аркой (пропилоном), которая послужит моделью многим позднейшим акрополям, находился широкий мощеный двор, ограничиваемый колоннадами; как и в Кноссе, его окружала путаница комнат, собравшихся вокруг мегарона — тронного зала площадью в сто двадцать квадратных метров, с полом из раскрашенного цемента и потолком, поддерживаемым четырьмя колоннами, которые выстроились вокруг очага. В противоположность веселому Криту, здесь утвердился неизменный принцип греческой архитектуры — отделение женской части дома, гинекея, от мужских покоев. Покои царя и царицы располагались рядом, но, насколько можно заключить по развалинам, во избежание контактов были отшельнически разъединены. Шлиман раскопал только основной план этой дворцовой крепости, базы колонн да остатки стены. У подножия холма лежали развалины каменных и кирпичных домов и мостов и несколько осколков древней керамики; в доисторические дни город Тиринф жался здесь, ища защиты, к стенам дворца. Жизнь Греции Бронзового века, какой она представляется нам, беспокойно волновалась вокруг и внутри таких феодальных замков.

Шестнадцатью километрами севернее, возможно, в четырнадцатом веке до нашей эры Персей (если верить Павсанию[76]) построил Микены — величайшую из столиц доисторической Греции. Здесь тоже вокруг грозной твердыни вырос городок или несколько деревенек, дав приют деловитому народу крестьян, торговцев, ремесленников и рабов, которые имели счастье ускользнуть от истории. Шестьсот лет спустя Гомер называл Микены «хорошо построенным градом с широкими улицами, который изобилует золотом»[77]. Несмотря на сотню обиравших юрод поколений, отдельные части его циклопических стен сохранились до наших дней, свидетельствуя о незапамятной дешевизне труда и тревогах царей. В одном из углов стены находятся знаменитые Львиные ворота, где два царственных зверя, высеченные на каменном треугольнике поверх массивной перемычки, ныне изнуренные и безголовые, немо стоят на страже былого величия. На акрополе позади них находятся развалины дворца. Вновь, как в Тиринфе и Кноссе, мы можем проследить, где располагались тронная комната, алтарная комната, кладовые, ванные и гостиные. Когда-то здесь были разрисованные полы, опирающиеся на колонны портики, расписные стены и величавые лестничные пролеты.

Близ Львиных ворот, на узкой площадке, окруженной вертикально поставленными каменными плитами, рабочие Шлимана откопали девятнадцать скелетов и столь богатый клад, что великому дилетанту легко можно простить его ошибку: он принял эти шахты за погребальные покои детей Атрея. Разве Павсаний не говорил, что царские гробницы «лежат посреди развалин Микен»?[78] Здесь были мужские черепа с золотыми коронами и золотые маски поверх того, что когда-то было лицом; здесь были костистые дамы с диадемами, обвязанными вокруг того, что некогда было их головой; здесь были расписные вазы, бронзовые котлы, серебряный ритон, янтарные и аметистовые бусы, предметы из алебастра, слоновой кости и фаянса, обильно украшенные кинжалы и мечи, игральная доска, подобная найденной в Кноссе, и разнообразные изделия из золота — печати и кольца, булавки и запонки, чаши и бусы, браслеты и нагрудные пластины, туалетные сосуды, даже одежда, обшитая толстыми золотыми пластинами[79]. Вне всяких сомнений, то были царские драгоценности, царские кости.

На противоположном акрополю скате холма Шлиман и другие обнаружили девять погребений, совершенно не похожих на «шахтовые гробницы». Сойдя с дороги, ведущей от цитадели вниз, и повернув направо, попадаешь в коридор, вдоль которого вытянулись стены из крупного, хорошо обтесанного камня. В конце его — простой портал, некогда украшенный изящными цилиндрическими колоннами из зеленого мрамора, хранящимися ныне в Британском музее; над ним — незамысловатая перемычка из двух камней, каждый из которых вытянулся в длину на девять метров и весит ИЗ тонн. Внутри путешественник оказывается под куполом, или толосом, высота и ширина которого равняются пятнадцати метрам; стены построены из распиленных блоков, укрепленных декоративными бронзовыми розетками. Каждый ряд кладки шире предыдущей, последний слой замыкает верхушку. Это странное строение являлось, по мысли Шлимана, гробницей Агамемнона, а меньший толос близ него, который открыла его жена, немедленно сочли за гробницу Клитемнестры. Все «ульевые» гробницы Микен были найдены пустыми; воры опередели археологов на несколько столетий.

Эти мрачные руины служат напоминанием о цивилизации, которая в эпоху Перикла была столь же древней, как для нас век Карла Великого. Шахтовые гробницы принято сегодня датировать приблизительно 1600 г. до н. э. (четырьмя веками ранее традиционной датировки поколения Агамемнона), а «ульевые» гробницы — приблизительно 1450 г.; впрочем, доисторическая хронология — орудие не из самых точных. Мы не знаем, ни как начиналась эта цивилизация, ни какой народ построил города не только на месте Микен и Тиринфа, но и на месте Спарты, Амикл, Эгины, Элевсина, Херонеи, Орхомена и Дельфов. Может быть, подобно большинству народов, к тому времени он был уже неоднороден как по составу, так и по наследию; перед дорийским вторжением (1100 г. до н. э.) население Греции было столь же пестрым, как население Англии перед норманнским завоеванием. Насколько мы можем судить, микенцы были родственны малоазийским карийцам и фригийцам, а также минойцам Крита[80]. Микенские львы по-месопотамски сдержанны и спокойны; этот древний мотив, вероятно, проник в Грецию через Ассирию и Фригию[81]. Греческая традиция называла микенцев «пеласгами» (возможно, это слово означало «народ моря» — pelagos) и считала их пришельцами из Фракии и Фессалии, поселившимися в Аттике и на Пелопоннесе в столь незапамятные времена, что греки нарекли их автохтонами — туземцами. Геродот принимает это сказание и приписывает Олимпийским богам пеласгическое происхождение, однако он «не может сказать с уверенностью, каким был язык пеласгов»[82]. Не можем сказать этого и мы.

Без сомнения, эти автохтоны сами были запоздалыми пришельцами на землю, которая подвергалась сельскохозяйственной обработке со времен неолита; туземцев как таковых не существует вообще. В свой черед они тоже подверглись нашествию, ибо в последующие годы микенской истории, около 1600 года, мы обнаруживаем множество свидетельств культурно-коммерческого, если не военно-политического, покорения Пелопоннеса трварами или эмигрантами с Крита[83]. Дворцы Тиринфа и Микен теперь планируются — за исключением гинекея — и украшаются на минойский лад; критские вазы и стили достигают Эгины, Халкиды и Фив; микенские дамы и богини заимствуют очаровательные моды Крита, а искусство поздних шахтовых гробниц, вне всяких сомнений, — минойское[84]. Очевидно, именно этот стимулирующий контакт с более высокой культурой поднял Микены на вершину их цивилизации.