VI. Скопас и Лисипп

После Фидия — Мильтона и Праксителя — Китса Скопас выступил в роли Байрона. О его жизни нам неизвестно ничего, кроме его работ, которые суть подлинная биография любого человека, но даже о его работах мы не имеем достоверных сведений. Приземистые и неприветливые головы приписываемых ему статуй или копий, возводимых к его оригиналам, выдают в нем человека страстной самобытности и силы. В Тегее, как мы уже видели, он одновременно выступил в роли архитектора и скульптора, проявив многосторонность и мощь, непревзойденные после Фидия и до Микеланджело. При раскопках были обнаружены лишь некоторые фрагменты фронтона, две сильно поврежденные головы, отмеченные брахицефалической округлостью и угрюмым, устремленным вдаль взглядом, которые свойственны всем работам Скопаса, вместе с разбитой статуей мужеподобной Аталанты. Странным образом напоминает эти фрагменты голова Мелеагра на Вилле Медичи в Риме; здесь перед нами те же полные щеки, чувственные губы, задумчивые глаза, слегка нависающая над носом кромка лба и полувзъерошенные локоны; возможно, это римская копия Мелеагра, который входил в скульптурную группу Скопаса, изображавшую Калидонскую охоту. Другая голова, в нью-йоркском Метрополитен-музее, почти наверняка выполнена Скопасом или его копиистом; грубоватая и дюжая и вместе с тем привлекательная и умная, эта голова — одно из самых характерных творений античной скульптуры.

В Элиде, по словам Павсания, Скопас воздвиг «медную статую Афродиты Всенародной, восседающей на медном козле»[1799]. В Сикионе он изваял мраморного Геракла; быть может, римская копия этого произведения хранится в Лэнсдоун-хауз (Лондон): мускулатура трактуется на старинный, Поликлетов, лад, голова, как обычно, маленькая и круглая, лицо почти столь же утонченное, как лица Праксителя. В Мегарах, Аргосе, Фивах и Афинах он пребывал достаточно долго, чтобы создать в этих городах статуи, которые Павсаний видел пять веков спустя; возможно, он приложил руку к перестройке святилища в Эпидавре. Переплыв Эгейское море, он создал Афину и Диониса для книдян и сыграл ведущую роль в скульптурной отделке Мавзолея. Отправившись на север, он изваял один из барабанов колонны для третьего эфесского храма. В Пергаме он создал колоссальную статую сидящего Ареса; в Хрисе, что в Троаде, он воздвиг Аполлона Сминфея, чтобы тот отпугивал полевых мышей. Он прибавил славы Самофракии своей Афродитой; в далеком Византии он изваял Вакханку, чьей римской копией, возможно, является Неистовая менада в дрезденском Альбертине. Эта мраморная статуэтка высотой всего в двадцать восемь сантиметров достойна великого художника: мощная фигура, величественная драпировка, неповторимая поза, оживляемая гневом и прекрасная со всех сторон. Плиний говорит о многих других статуях Скопаса, которые в его время стояли во дворцах Рима; среди них — Аполлон, копией которого, вероятно, является ватиканский Аполлон Кифаред, группа Посидон, Фетида, Ахилл и Нереиды — «восхитительный образец мастерства, — замечает Плиний, — пусть даже для его завершения потребовалась бы целая жизнь»; наконец, «нагая Афродита, которая могла бы прославить любой город»[1800].

В целом, если исходить из нескольких гипотетических свидетельств, по своему значению Скопас очень близок Праксителю. Здесь мы находим самобытность, чуждую экстравагантности, силу, свободную от брутальности, драматическое изображение порыва, эмоций и настроений, не искаженных возбужденностью и напряжением. Пракситель любил красоту, Скопаса привлекал характер; Пракситель любил раскрывать грацию и нежность женственности, бодрое здоровье и веселость юности; Скопас предпочитал изображать муки и трагизм жизни, облагораживая их искусством. Возможно, будь у нас больше его работ, выше Скопаса мы поставили бы только Фидия.

Лисипп Сикионский начинал как скромный медник. Он мечтал быть художником, но у него не было денег на учителя; он, однако, набрался смелости, когда услышал речи живописца Евпомпа, заявлявшего, что лучше всего подражать не художникам, а природе[1801]. После этого Лисипп обратился к изучению живых существ и установил новый канон скульптурных пропорций, который пришел на смену строгому уставу Поликлета; он удлинил ноги и уменьшил голову, вытянул члены в третье измерение и придал фигуре больше жизненности и легкости. Его Апоксиомен — это блудный сын Диадумена, атлет Поликлета повязывал голову лентой, атлет Лисиппа счищает масло и грязь с руки бронзовым скребком и отличается большей стройностью и грацией. Более прелестным и живым, если судить по мраморной копии в Дельфийском музее, был его портрет Агия — знатного фиванского юноши. Обретя раскованность, Лисипп совершил прорыв в новые области, расставшись с типом ради индивидуума, с условностью ради импрессионизма[1802], едва не став основоположником греческой портретной скульптуры. Филипп прерывал войны и романы, чтобы позировать Лисиппу; Александру так нравились бюсты его работы, что он назначил Лисиппа своим придворным скульптором, как он прежде предоставил эксклюзивное право писать свои портреты Апеллесу и вырезать их на геммах Пирготелю.

Некоторые из прекраснейших статуй четвертого века принадлежат неизвестным скульпторам: таковы бронзовая статуя юноши, найденная в море неподалеку от Марафона, античная копия Гермеса Андросского (четвертый век) и скромная, меланхоличная, изящная Гигиея, найденная в Тегее[1803], — все три хранятся в Афинском музее; в Бостонском музее находится потрясающей красоты Голова девушки с Хиоса. Насколько можно предположить, к этому же периоду относятся фигуры Ниобид, при Августе перевезенные из Малой Азии в Рим и рассеянные ныне по европейским музеям. Возможно, этим же веком следует датировать оригиналы трех Афродит, выполненных в традиции Праксителя: нерешительная Венера Капуанская из Неаполитанского музея, ватиканская Присевшая Венера и скромная Венера Арльская из Лувра. Зрелой красотой и тихой глубиной чувства превосходит эти работы сидящая Деметра, найденная в Книде в 1858 году и являющаяся ныне одной из самых благородных фигур Британского музея. Сюжет ее неизвестен; возможно, это просто прекраснейшая из надгробных статуй, дошедших до нас от античности; возможно, она изображает богиню зерна в образе скорбящей матери (mater dolorosa), безмолвно оплакивающей похищение Персефоны. Ее эмоции трактуются с классической сдержанностью; вся нежность и немая отрешенность материнства отразились у нее на лице и в глазах. Она и Праксителев Гермес, а не те обворожительные Афродиты, являются живыми скульптурными шедеврами Греции четвертого века.