IV. Саламин

Способны ли мы сегодня представить себе ужас и отчаяние южных греков, следящих за приближением этой разноязыкой лавины? Сопротивление казалось безумием; сохранившие верность государства не смогли бы поставить в строй и одной десятой от Ксерксова войска. На сей раз Афины и Спарта трудились сообща, влекомые единым замыслом и порывом. Во все города Пелопоннеса были направлены представители просить подкреплений и провианта; большинство государств оказали содействие; Аргос ответил отказом и запятнал себя несмываемым позором. Афины снарядили флот, отплывший на север навстречу персидской армаде, а Спарта отправила небольшой отряд под командованием царя Леонида задержать Ксеркса у Фермопил. Два флота столкнулись у Артемисия, близ северного побережья Евбеи. Увидав несметные суда противника, греческие флотоводцы намеревались было отступить. Евбейцы, опасавшиеся высадки персов на острове, послали начальнику афинской эскадры Фемистоклу взятку в тридцать талантов (180 000 долларов) с тем, чтобы он убедил греческих предводителей дать бой; Фемистокл преуспел, поделившись взяткой с коллегами[853]. Со свойственной ему хитростью он повелел морякам написать на скалах призывы к грекам из персидского флота покинуть строй и уж во всяком случае не сражаться с соотечественниками; он надеялся тронуть этими надписями ионийцев, а в случае, если их заметят и поймут персы, царь не осмелится использовать эллинов в сражении. Бой продолжался весь день, пока ночь не положила конец схватке, в которой ни одна из сторон не смогла одержать победу; затем греки отступили к Артемисию, а персы — к Афетам. Принимая во внимание численное неравенство, греки справедливо рассматривали это сражение как свою победу. Когда пришли известия о фермопильской катастрофе, остатки греческого флота отплыли на юг к Саламину, чтобы обеспечить убежище афинянам.

Тем временем, несмотря на самый героический в истории отпор, Леонид потерпел поражение у Горячих Ворот не столько в силу храбрости персов, сколько из-за предательства эллинов. Некоторые греки из Трахины не только выдали Ксерксу тайну существования обходной дороги через горы, но и провели этим путем персидский отряд, ударивший в тыл спартанцам. Леонид и триста его «старших» (ибо с собой он взял лишь тех, у кого были сыновья, дабы ни одна спартанская семья не угасла) пали почти все до единого. Из двух уцелевших спартанцев один пал при Платеях, другой повесился, не перенеся бесчестья[854]. Греческие историки уверяют, что персы потеряли 20 000 человек убитыми, греки — 300[855]. Над могилой героев была начертана самая знаменитая из греческих эпиграмм:

Путник, пойди возвести нашим гражданам в Лакедемоне,

Что, их заветы блюдя, здесь мы костьми полегли[856].

(Перевод Л. Блуменау)

Когда афиняне узнали, что между Афинами и персидским войском не осталось никаких претрад, был обнародован призыв спасать свои семьи кто как может. Одни бежали на Эгину, другие на Саламин, третьи в Трезен; часть мужчин была призвана на службу, чтобы пополнить команды кораблей, возвращавшихся из-под Артемисия. Плутарх[857] рисует трогательную картину, описывая, как домашние животные следовали за своими хозяевами до самого берега и скулили, когда перегруженные лодки отчаливали без них; пес, принадлежавший отцу Перикла Ксантиппу, бросился в море и плыл рядом с его кораблем до Саламина, где испустил дух от изнеможения[858]. Можно судить о возбуждении и пыле тех дней по рассказу о некоем афинянине, который выступил в народном собрании с предложением о капитуляции; он был убит на месте, а толпа женщин бросилась к нему домой и забросала камнями его жену и детей[859]. Когда Ксеркс вступил в Афины, он застал город почти обезлюдевшим и предал его разграблению и огню.

Вскоре после этого персидский флот, насчитывавший 1200 кораблей, вошел в Саламинский залив. Против него выстроились триста греческих триер, которые по-прежнему управлялись отдельными предводителями. Большинство навархов были настроены против рискованного сражения. Решив принудить греков к действию, Фемистокл прибег к уловке, которая стоила бы ему жизни в случае победы персов. Он послал преданного раба к Ксерксу с сообщением о том, что ночью греки намереваются отплыть и что персы могут этому помешать, попросту окружив греческий флот. Ксеркс принял этот совет, и на следующее утро, когда все отходы были перекрыты, грекам пришлось дать бой. Ксеркс величественно восседал у подножия горы Эгалей на аттическом побережье против Саламина, наблюдая за сражением и отмечая имена своих воинов, которые бились с особенной отвагой. Лучшая тактика и морское искусство эллинов наряду со смешением языков, смятением умов и избытком персидских кораблей решили в конце концов исход дела в пользу Греции. Согласно Диодору, нападавшие потеряли двести кораблей, защищавшиеся — сорок; однако мы не располагаем персидской версией событий. Греков — даже с потопленных кораблей — погибло немного; будучи превосходными пловцами, с разбитых судов они выплывали на сушу[860]. Остатки персидского флота бежали к Геллеспонту, и хитроумный Фемистокл еще раз послал своего раба сказать Ксерксу, что он отговорил греков от погони. Ксеркс поручил командование над 300 000 воинов Мардонию и, униженный, возвратился в Сарды с остатком войска, большая часть которого погибла по дороге от эпидемий и дизентерии.

В год Саламинского сражения — по уверениям греков, день в день (22 сентября 480 года) — сицилийские греки разбили карфагенян при Гимере. Мы не знаем, действовали ли финикийцы Африки по уговору с теми, что поддержали Ксеркса и предоставили ему столько кораблей; возможно, Греция подверглась одновременному натиску с востока и запада по чистой случайности[861]. Согласно традиционному рассказу, карфагенский адмирал Гамилькар прибыл к Панорму во главе 3 000 кораблей и 300 000 воинов; выступив отсюда, он осадил Гимеру, к которой подошел Гелон Сиракузский, приведя с собой 55 000 бойцов. По обыкновению пунийских полководцев, Гамилькар не принимал участия в битве; пока кипел бой, он сжигал жертвенных животных для своих богов; когда поражение стало очевидным, он бросился в огонь. На этом месте ему было воздвигнуто надгробие, у которого внук Гамилькара Гимилькон семьдесят лет спустя казнил 3 000 пленных греков, мстя за деда[862].

Годом позже (в августе 479-го) освобождение Греции было довершено двумя почти одновременными битвами на суше и на море. Армия Мардония, привольно расположившись в сельской местности, разбила свой лагерь на Беотийской равнине близ Платей. После двухнедельного ожидания благоприятных знамений греческое войско, состоявшее из 110 000 человек, под началом спартанского царя Павсания вступило в крупнейшее за всю Персидскую войну наземное сражение. В войско захватчиков входило множество неперсов, у которых не было никакого желания воевать и которые обратились в бегство, едва дрогнули персидские отряды, находившиеся на острие атаки. Греки одержали столь решительную победу, что (согласно их историкам) они потеряли лишь 159 воинов, перебив 260 000 персов[863]. По утверждению греков, в тот же день греческая эскадра столкнулась с персидской флотилией у Микале, являвшимся центром общеионийских собраний. Персидский флот был уничтожен, ионийские города освобождены из-под власти Персии, а контроль над Геллеспонтом и Боспором был завоеван греками так же, как в войне с Троей семьсот лет назад.

Греко-персидская война была важнейшим конфликтом в европейской истории, ведь без нее не было бы Европы. Она выиграла для западной цивилизации возможность строить собственную экономику, свободную от бремени чужеземной подати и дани, и собственные политические институты, не зависящие от диктата восточных царей. Она проложила для Греции дорогу к. первому великому эксперименту со свободой, на три века спасла греческий дух от обессиливающего мистицизма Востока и обеспечила греческому предпринимательству полную свободу на море. Афинский флот, уцелевший при Саламине, открыл теперь греческой торговле все средиземноморские порты, и последовавшая за этим коммерческая экспансия обеспечила богатство, которым оплачивались досуг и культура Перикловых Афин. Победа маленькой Эллады при таких неблагоприятных обстоятельствах поощрила гордость и возвысила дух ее народа; благодарные за нее греки почувствовали, что они призваны свершить неслыханное доселе. После столетий подготовки и жертв Греция вступила в свой Золотой век.