Ссылка

Ссылка

Большинство изловленных Ванькой Каином московских «мошенников» были осуждены на телесное наказание и сибирскую ссылку.

Отправка колодников Сыскного приказа в ссылку происходила от одного до восьми раз в год. Например, в 1736–1738 годах ссыльных отправляли трижды, в 1739-м и 1742-м — по четыре раза, в 1743-м — всего дважды, в 1745-м — шесть раз[607]. В теплое время года колодников пересылали водяным путем (по Москве-реке и Оке) на специально закупавшемся струге, а с окончанием навигации — на подводах. Так, многие московские «мошенники», пойманные по «указыванию» Каина в конце декабря 1741-го — январе 1742 года, были в числе 132 преступников, отправленных в феврале 1742-го на подводах в сопровождении пятидесяти солдат московского гарнизона, возглавляемых прапорщиком Василием Фиком. 28 февраля 1745 года из Москвы выехала партия из 235 колодников под охраной шести офицеров и 129 рядовых солдат. Для них было выделено 65 подвод, а офицеру выданы подорожная и прогонные деньги для смены лошадей на ямских станциях[608].

Перед отправкой колодников обязательно водили в кузницы для более крепкой заковки в ручные и ножные кандалы, а также сковывания попарно двушейной цепью. Так парами они и следовали до места назначения[609].

Для плохо одетых колодников иногда покупалась одежда за счет казны. Так, в 1730 году для ожидающих отправки в ссылку заключенных было приобретено восемь шуб, три подкапка^{65}, пять шапок и восемь пар рукавиц, в следующем — 49 шуб, 40 шапок, 14 рубах, 15 порток, девять подкапков. В феврале 1742 года для приговоренных к сибирской ссылке преступников было закуплено 16 бараньих шуб и четыре кафтана[610]. Но вряд ли Сыскной приказ обеспечивал всех нуждавшихся в теплой одежде колодников, осужденных на ссылку. Так, капитан Степан Михайлов сын Мастинин, командированный для препровождения партии ссыльных водным путем до Казани, 29 сентября 1740 года, накануне отправления, просил начальство его проинструктировать на случай непредвиденных обстоятельств: «…а ныне уже настает путь зимний, и ежели, паче чаяния, нынешним водяным путем до указного места судно с наступающим зимним путем остановитца, то как оных колодников до показанного места вести — на подводах или пеших? Буде же вести на подводах, то о даче мне с конвоем и под оных колодников в городах подвод и прогонов в инструкции не изображено, и в города к воеводам послушных указов не имеетца». Капитан высказывал опасение: «А ежели оных колодников вести пеших, то оные провожанием умедлятца, к тому ж из оных колодников много число и помрут, понеже оные безодежные, на которых не токмо шуб, но и кафтанов и обуви не имеетца, и скованы в ручные и ножные кандалы по два человека, ис которых многое число имеетца и больных»[611].

Тридцать первого января 1745 года в Сыскной приказ обратилась Афимья Дмитриева, жена ожидавшего отправки в Сибирь бывшего канцеляриста Московской типографии Ильи Фролова, осужденного за недостачу денежной казны: «И за оной начет муж мой… прислан… для ссылки в Сибирь на житье обще со мною… а для оного дорожного пути как муж мой, так и я, именованная, никакой на себе одежи не имеем. А обретаем у себя свойственников, которые на нас могут и купить для оного дорожного пути одежи». Афимья просила отпустить ее «для просьбы у означенных наших свойственников, покамест оная отправа учинена будет»[612].

Жены ссыльных каторжных с детьми могли последовать за главами семей. Для этого им нужно было обратиться в Сыскной приказ. Именно так сделала Матрена Семенова дочь, жена «мошенника» Тихона Боброва по прозвищу Белый, пойманного по указке Каина в воровском притоне 28 декабря 1741 года, на допросе признавшегося в многочисленных кражах и 9 февраля 1742-го приговоренного к наказанию кнутом, вырыванию ноздрей и вечной ссылке в Оренбург. Спустя неделю после приговора Матрена подала доношение: «…означенной де муж ее по определению Сыскного приказу за вину ево определен в ссылку в Оренбурх. А по указу де велено ссыльных посылать з женами и з детьми. А она с малолетней своей дочерью Матреной, которой от роду четвертой год, ехать желает со оным мужем ее». В Сыскном приказе определили: «Означенного Тихона Боброва жену Матрену Семенову и з дочерью их малолетней Матреной послать в Оренбурх при оном муже ее Тихоне Боброве и для ссылке отослать к отпуску ссылочных колодников при ведении»[613].

Двадцать девятого сентября 1740 года в Сыскной приказ обратилась Анна Иванова, жена Василия Кузьмина: «Муж мой… посылаетца в ссылку в Оренбург с прочими ссылочными на стругу, с которым мужем моим желаю и я… з дочерью нашею Устиньею Васильевою ехать. А командированной господин обер-офицер без ведома Сыскного приказа на оной струг как меня, так и дочери нашей не принимает. И дабы повелено было для принятия меня, тако ж и дочери нашей на означенной струг определить от Сыскного приказу». В тот же день была получена аналогичная просьба от Татьяны Афанасьевой, жены оброчного крестьянина дворцового села Тайнинского Федора Квасникова: «Муж мой… содержался во оном Сыскном приказе по делу в покраже на Троицком подворье церкви вором Иваном Гундуровым церковной утвари, в покупке из оной церковной утвари разных вещей, которому мужу моему… велено учинить наказание — бить кнутом и, вырезав ноздри, послать в ссылку, которому мужу моему сего сентября 23 дня оное наказание учинено… А я, именованная, со оным мужем своим, и з двумя детьми, с сыном и с дочерью, желаю ехать, а для проезду кормовых денег… не имею. И дабы… повелено было… со оным мужем моим отправить меня и з детьми нашими с ним, мужем моим, на струге, а для проезду кормовые деньги повелено б было и мне, нижеименованной, и детям нашим производить». Тогда же подали доношение дочери умершего купца Екатерининской слободы Петра Новикова «девки» Авдотья, Мавра и Анна: «Мать наша родная Анна Семенова посылается в ссылку в Оренбург, а мы, именованные, в Москве сродников никого не имеем и желаем быть при оной матери нашей. И дабы указом… повелено было нам быть при оной матери нашей, и о том к посылаемому офицеру об нас, чтоб нам быть при матери нашей, сообщить»[614].

Сыскной приказ всегда удовлетворял такие просьбы, предоставляя казенные средства для отправления в Сибирь членов семей приговоренных к ссылке. Правда, далеко не все родственники желали отправиться за осужденными. Так, 16 июня 1742 года прапорщик Иван Пирогов, откомандированный сопровождать партию колодников из Москвы до Казани, рапортовал, что «принял на тот струг для отвозу и отдачи в Казань ссыльных колодников мужеска полу сто пятьдесят, да их жен и детей мужеска и женска полу шестнадцать, итого сто шестьдесят шесть человек»[615].

Вероятно, в день отправки партии колодников из Москвы возле Сыскного приказа собиралось множество родственников и знакомых, пришедших навсегда проститься с близкими людьми, но об этом мы никаких сведений не имеем.

Офицеру, возглавлявшему конвой, выдавались «кормовые» и «прогоночные» деньги, шнуровая книга для записи всех текущих расходов, а также запечатанные пакеты с документами для вручения в Казанской и Тобольской губернской канцеляриях и в Оренбургской экспедиции[616]. Кроме этого, он получал инструкцию, которой должен был руководствоваться во время препровождения партии колодников. Так, по инструкции, выданной 14 июня 1742 года прапорщику Коломенского полка Ивану Пирогову, ему следовало «плыть от Москвы на покупном струге до Казани со всяким поспешением», а «будучи в пути, означенных колодников на всяком ночлеге осматривать, чтоб у них ножей, веревок и других причинных к утечке никаких инструментов отнюдь не было и имеющиеся на них кандалы ручные и ножные чтоб были во всякой крепости». Если кандалы какого-то преступника приходили в негодность, его следовало немедленно перековать «в пути как в городах, так и в селах и деревнях, где имеются кузницы». С особой тщательностью офицер должен был следить за порядком на струге: «чтоб ссор и драк… не было», «солдаты всегда б были трезвы», «колодников до питья вина и прочих напитков отнюдь не допускать и табаку курить не давать». Точно также инструкция от 27 февраля 1745 года строго предписывала руководителю конвоя из пяти офицеров и 129 солдат, препровождавшего в Сибирь 235 колодников на ямских подводах: «Тебе, капитану Петру Крупенину, от напитков излишних самому иметь воздержание и команды твоей за унтер-офицерами и капралами и салдаты всегда смотрение иметь неоплошное, чтоб под командующие твои всегда были трезвы, тако ж и колодников до питья вина и протчих напитков не допускать, и над солдатами оного всегда смотреть накрепко, дабы пьяных колодников отнюдь не было»[617].

Каждый день при остановке на ночлег офицер должен был устраивать перекличку, проверять кандалы и смотреть, не появилось ли у колодников каких подозрительных вещей (ножей, веревок и пр.). Ссыльные, отправляемые по воде, ночевали на струге, причем по инструкции следовало вставать на якорь не ближе 20 саженей от берега. Партии колодников, отправляемые в Сибирь в зимнее время на подводах, «в ночное время для ночлега» должны были останавливаться «в селах и деревнях, где дворов довольное число». Для закупки провианта караульный офицер обязан был посылать «добросовестных колодников по две и по три связки под крепким караулом», причем ему предписывалось «всегда наблюдать самому… дабы в покупке излишнего провианта… произойти не могло»[618].

Из каждого крупного населенного пункта на маршруте следования партии офицеры, возглавлявшие конвой, отправляли в Сыскной приказ рапорты. Например, 18 марта 1745 года в Сыскном приказе было получено известие от капитана Петра Крупенина: «С посланными из Сыскного приказу колодниками и с командированною при мне командою сего марта 12 дня в город Владимир прибыл я благополучно, и по данной мне из Ямской конторы подорожной, как под себя, и под команду мою, так и под колодников требовал ямских, в которое число дано только двадцать лошадей, а более за разгоном не сыщется. А понеже как Сыскному приказу не безызвестно, что на уездные подводы прогонных денег по плакату не дано… и чтоб полному числу быть, шестидесяти пяти лошадям, за тех платить не из чего. О чем Сыскному приказу сим доношу во известие, и о заплате на оные уездные денег требую неукоснительно резолюции. А на малом числе подвод поспешить маршем никак не возможно, ибо умножилось весьма больных»[619].

Благодаря такого рода доношениям можно в деталях проследить путь партии колодников от Москвы до Казани. Например, 2 сентября 1739 года 100 ссыльнокаторжных и 48 охранявших их солдат при одном прапорщике и одном капрале отправились на струге из Москвы. 23 сентября струг был в Коломне, 2 октября — в Переяславле-Рязанском, 15-го — в Муроме. В каждом городе струг делал остановку, для того чтобы принять на борт подлежащих отправке в ссылку местных заключенных: в Коломне были посажены два человека, в Переяславле-Рязанском 13, в Муроме — трое. 22 октября корабль с преступниками пристал в Нижнем Новгороде. Но здесь пришлось остановиться, так как «на реке Оке стал лед». По всей видимости, арестантская партия была вынуждена продолжить свой путь пешком[620].

Как правило, офицеры и солдаты московского гарнизона конвоировали колодников до Казани. Казанской губернской канцелярии следовало принять у них подопечных, сверив их реальное количество с отпускной документацией, а затем препроводить в назначенные для ссылки места силами солдат Казанского гарнизона. Одних заключенных отправляли на каторжные работы в шахты и на заводы, других отсылали для определения на военную службу в гарнизоны глухих сибирских крепостей, третьих — на поселение и т. д.

В архиве Сыскного приказа сохранился документ, составленный в марте 1742 года и озаглавленный «Реестр ссылочным колодникам, присланным в Оренбург». В нем перечислены имена всех 132 преступников, этапированных из Москвы в Оренбург. Здесь мы находим многих героев этой книги — пойманных по «указыванию» Каина в конце 1741-го — начале 1742 года московских воров. По всей видимости, этот реестр представляет собой черновые заметки караульного офицера, сдававшего партию колодников в ведение Оренбургской экспедиции. Он написан небрежно, вкривь и вкось, а против каждого имени стоят непонятные значки — крестики и палочки. Интересно, что имена в этом списке перечислены попарно: как мы знаем, ссыльные еще в Москве сковывались по два человека и таким образом следовали на протяжении всего длинного пути в Сибирь. Именно так колодников и пересчитывал караульный офицер — по связкам.

Благодаря этому документу мы можем представить, в каком порядке шли бывшие друзья Ваньки Каина.

«Мошенник» Кондратий Безрукий был скован с торговкой краденым солдатской вдовой Ириной Федосеевой. Ночью 28 декабря 1741 года они были вместе схвачены в притоне слепого нищего Андрея Федулова в Зарядье. Рядом с ними шли воспитанники гарнизонной школы Леонтий Юдин и Иван Тареев, он же Зубарев, ночевавшие в притоне Марфы Дмитриевой на Москворецкой улице, когда той же ночью туда нагрянула команда солдат вместе с Ванькой Каином. Тут же была пара других «мошенников», также обитавших у Дмитриевой, — Петр Рябинин по кличке Ачка и Михайла Стульников, он же Киска, а за ними следовала и сама 44-летняя солдатская жена, содержательница притона Марфа Дмитриева. С ней на одной связке шел крестьянский сын Максим Боровков — известный московский вор и, возможно, ее ухажер, специализировавшийся на домовых кражах, взломавший своим буравом не одну крышу в Москве. Пятнадцатилетний «мошенник» Степан Копылов был скован с хорошо нам известным Матвеем Цыганом. Последний, возможно, уже в то время задумался о побеге и возвращении в Москву, что он и осуществил весной 1744 года. Парой шли московские «мошенники» Степан Жижин и Михайла Рубцов, он же Голован или Рубец. Их многое объединяло: им было по 20 лет, оба были сыновьями московских посадских людей (Жижин — Алексеевской слободы, Голован — Казенной), рано остались сиротами; ночью 28 декабря они были взяты в притоне слепого нищего Андрея Федулова в Зарядье. Вслед за ними шли на одной связке два других посетителя этого притона — Иван Дикой и Денис Криворот. Неподалеку, побрякивая цепями, плелся и сам содержатель притона Андрей Федулов, он же Кизяка, которого вел прикрепленный скованный с ним сорокалетний «мошенник» Михайла Жужла. Рядом шли два «фабричных»-«мошенника» — Тихон Белый и Матвей Тарыгин, вместе схваченные памятной ночью 28 декабря 1741 года в «палате», снимаемой крестьянином Федором Игнатьевым возле церкви Николая Чудотворца на Москворецкой улице. Взятая там же крестьянская вдова торговка краденым Татьяна Иванова теперь шла за ними в одной связке с другой скупщицей краденого, солдатской вдовой Прасковьей Васильевой. Беглый солдат Алексей Соловьев, пойманный тогда же в печуре Китайгородской стены близ Москворецких ворот, был скован цепью с шестнадцатилетним «мошенником» Максимом Клестом, он же Щегол. Торговка краденым купеческая вдова Марфа Семенова составила пару «коллеге», хорошо нам известной вдове заплечного мастера Анне Герасимовой. За ними на одной связке отправились к месту ссылки «фабричные» Григорий Рассадин и Иван Мотыль и т. д.[621]

Шла ли эта толпа с веселыми шутками или в грустном молчании, приободрившись или понурив головы, мы никогда не узнаем, как не узнаем и о дальнейшей судьбе большинства московских воров, торговок краденым, содержателей притонов, из-за доносов Ваньки Каина закованных в ручные и ножные кандалы, связанных попарно цепью и очутившихся в сибирской ссылке.

Впрочем, очень скоро Ванька Каин разделил судьбу своих бывших «товарищей».