4. Туpyxанская ссылка

4. Туpyxанская ссылка

Некоторые биографы Сталина, с достаточным, на мой взгляд, основанием, считают Туруханскую ссылку одним из важнейших периодов его жизни, оказавших большое влияние на его формирование[468]. Причем речь идет не только о политических аспектах, но и чисто человеческих качествах. Конечно, к тому времени, когда он оказался в Туруханской ссылке, его характер и основные политические воззрения уже вполне сформировались. Человек, как известно, формирует свой характер и свои взгляды на протяжении всей жизни. Но в ней бывают и такие полосы, которые оставляют глубокий и неизгладимый след, кладут незримую печать на всю жизненную судьбу, служат неким рубежным этапом. Таким рубежом для Сталина и явилась Туруханская ссылка.

После ареста 23 февраля 1913 г. он на протяжении более четырех месяцев находился в петербургской тюрьме, ожидая приговора властей. Однако снова, как и раньше, дело до суда не дошло, очевидно по той же самой причине: у полиции не было законных и убедительных доказательств, чтобы вынести его дело на суд. Ведь одних полицейских донесений, а тем более сообщений провокаторов было явно недостаточно, чтобы устроить судебный процесс. 2 июля 1913 г. Сталин высылается по этапу в Туруханский край под гласный надзор полиции сроком на четыре года.

11 июля он прибывает в Красноярск, а через четыре дня направляется в Туруханск, откуда 10 августа — в место своего «постоянного пребывания» небольшой поселок Костино. Образно говоря, он оказался у черта на куличках. И это было отнюдь не случайно. Оторванность, можно сказать, чуть ли не герметическая изолированность от внешнего мира, должны были предотвратить возможность его побега из ссылки и возвращение к прежней активной партийной работе.

В Костино он оказался вместе с другим видным деятелем большевистской партии Я.М. Свердловым, являвшимся, как и Сталин, членом ЦК партии и Русского бюро ЦК. Свердлов был арестован по прямому доносу провокатора Р. Малиновского. Царская охранка, таким образом, попыталась серией арестов видных большевиков-подпольщиков парализовать деятельность партии в пределах империи, считаясь с фактом общего нарастания революционной борьбы в этот период.

Туруханская ссылка по праву имела репутацию одной из самых суровых среди других, также далеко не комфортных мест, куда направлялись царскими властями активные противники режима. Сюда ссылали, как правило, наиболее деятельных, неугомонных представителей революционного движения, добиваясь таким способом устранения их из политической борьбы. Расчет был и на то, что суровые условия могут сломить человека, подорвать его моральный дух, убежденность, желание и дальше вести революционную работу. Эта специфическая «антиреволюционная профилактика» приносила свои плоды. Среди ссыльных нередко были самоубийства, не говоря уже о других, менее драматических случаях. Морально-психологическое воздействие суровых условий бескрайнего Туруханского края на состояние ссыльного не случайно не раз отмечал Я. Свердлов в своих письмах оттуда. Вот одно из них: «Оторванность у нас сильная от всего живого, и это самое тяжелое. Надо обладать сильным источником внутренней бодрости, чтобы не подвергнуться воздействию мертвечины. На большинство ссылка действует положительно гибельно, заставляя целиком уходить в мелочные, будничные вопросы. Таков результат отсутствия широких интересов, живых связей с жизнью. Но некоторым удается сохранить «душу живу»»[469].

Мне кажется, что бесспорный интерес представляет собой описание самого Туруханского края и условий жизни там, которое оставил Я. Свердлов. В некотором смысле оно может рассматриваться и как свидетельство самого Сталина, с которым Свердлов провел многие месяцы Туруханской ссылки в затерявшемся за полярным кругом поселении Костино. Вот что писал Свердлов о Туруханском крае:

«Туруханский край занимает огромное пространство. Начинаясь в 400 верстах от Енисейска он тянется по реке Енисею, доходя до Ледовитого океана. На западе граничит с Томской и Тобольской губерниями, на востоке — с Иркутской и Якутской. Населен крайне редко. По Енисею живут преимущественно крестьяне. Деревни (по местному зовутся станками) их отстоят одна от другой на 20–40 верст. В верховьях края встречаются селения и в 25–30 домов, но ниже центра, села Монастырского (1000 верст от Енисейска), обычным их типом является поселок из 2–5 домов.

По различным притокам Енисея и в глухих тундрах живут различные инородцы: остяки, тунгусы, юраки, долганы, самоеды. Все население, как крестьяне, так и инородцы, занимается рыбным промыслом и звероловством, с той лишь разницей, что у крестьян главным источником существования служит рыбный промысел, а у инородцев — пушной. Кроме того, многие инородцы занимаются оленеводством…

Культурное развитие и тех и других крайне низкое. Грамотных даже среди крестьян незначительный процент… На весь край лишь две школы, и те церковно-приходские, и обе в верховьях… Общественная жизнь совершенно неразвита.

Местное население пребывает в полной кабале у различных торговцев — скупщиков рыбы и пушнины… Преобладает натуральный обмен. Рыба и пушнина вымениваются непосредственно на товары. При низкой расценке местной добычи цены на все товары неимоверно высоки. Даже и в средний по добыче год к весне многие заболевают цингой… Эпидемии оспы, тифа уносят массу жертв. Обильную жатву собирает и потребление алкоголя… За лето жизнь края несколько оживляется. Ходят пароходы (частные и казенные), успевая сделать два рейса…

В момент наибольшего скопления количество ссыльных доходило до двух с лишним тысяч человек… В настоящее время (статья написана в период пребывания Свердлова в ссылке — Н.К.) число ссыльных немногим больше сотни. С самого начала массовой ссылки в край наряду с административно-ссыльными доставлялись и ссыльнопоселенцы. Между этими двумя категориями существенное различие: административные ссылаются на срок не выше 5 лет, за время ссылки получают казенное пособие в размере 15 рублей в месяц, по окончании могут ехать куда угодно, в любой пункт России, за побег могут быть подвергнуты 3 месяцам тюрьмы. Ссыльно-поселенцы только через 9 лет получают право жительства по Сибири, становясь крестьянами, пособия из казны не получают, за побег без перехода границы Сибири могут быть приговорены до 1 года 4 месяцев тюрьмы, а за переход границы — к 3 годам каторги…

Оторванность от российской жизни неимоверная. Газеты доходят лишь в очень солидном возрасте, на 25–27 день по появлении на свет. Всего лишь год, как проведен телеграф, да и то только до села Монастырского. Война лишь усилила остроту оторванности… Не осталась война без влияния и на материальное положение. Дороговизна жизни возросла значительно, а ресурсы уменьшились. Получавшаяся некоторыми помощь из дому почти прекратилась. Если и до войны едва-едва можно было прожить на 15 рублей, то теперь тем более трудно. Особенно тяжело приходится поселенцам. На них сильнее сказывается и обеднение крестьян вследствие падения цен на рыбу и пушнину…

Климат края крайне суров. Уже в центре морозы достигают часто 70° по Цельсию…»[470]

Картина, нарисованная Свердловым, в известной степени передает обстановку последней сталинской ссылки. Не надо обладать богатым воображением, чтобы представить себе условия, в которых оказался Сталин во время Туруханской ссылки. Исторические источники и мемуарные воспоминания, которые давали бы возможность воссоздать с должной достоверностью прожитые им в ссылке годы, достаточно скромны, хотя и более обширны и более разнообразны, чем по другим его ссылкам и пребываниях в тюрьме. Имеется несколько любопытных упоминаний об эпизодах, случившихся с ним в Туруханской ссылке, в официальных выступлениях самого Сталина. Ценным источником служат несколько его личных писем, сохранившиеся в партийном или полицейском архивах. Некоторая информация содержится в воспоминаниях лиц, близких к Сталину, в частности в воспоминаниях A.С. Аллилуевой — сестры будущей жены Сталина Н.С. Аллилуевой. Некоторые эпизоды его злоключений в Туруханской ссылке описаны в пересказе людей, встречавшихся со Сталиным впоследствии. В обоих случаях речь идет о событиях, записанных с его собственных слов. Что касается официальных данных, проходивших тщательную проверку и редактуру при жизни Сталина, то в биографической хронике, помещенной во втором томе собрания его сочинений, упоминаются буквально несколько скупых фактов, относящихся к его политической деятельности в период Туруханской ссылки.

Бесспорный, хотя и весьма специфический, интерес представляют полицейские материалы, касающиеся его пребывания в ссылке. Ценные детали содержатся и в опубликованных письмах Я. Свердлова, написанных им из ссылки во время совместного проживания там со Сталиным, а также позже, когда они уже жили в разных местах. Специально Туруханской ссылке Сталина посвящены и воспоминания B. Швейцер, члена большевистской партии, жены С. Спандарьяна, избранного на Пражской конференции членом ЦК партии. Эти воспоминания написаны в 1937 году. Неудивительно, что они выдержаны в восторженно-апологетическом ключе, и поэтому, разумеется, не все факты, упоминаемые в них, можно принять на веру. Скорее, их следует оценивать весьма критически. И тем не менее, многие эпизоды и житейские детали, о которых сообщает В. Швейцер, представляются вполне достоверными, чтобы их использовать, разумеется, с долей здорового скептицизма, при освещении жизни Сталина в этот период.

И, наконец, стоит упомянуть свидетельства тех, кто соприкасался со Сталиным в период этой ссылки. Как исторический источник они, бесспорно, заслуживают внимания, хотя не все из них отвечают критериям достоверности. Некоторые воспоминания содержатся в различных полумемуарных, полулитературных публикациях, появившихся на гребне развернувшейся после развенчания культа личности антисталинской кампании. Причем, как правило, эти источники имели вторичный характер, исходили, так сказать, из вторых рук. Но тем не менее и они, несомненно, помогают воссоздать реальную картину событий тех далеких дней. Особо стоит упомянуть вспоминания некоего А. Байкалова, который соприкасался со Сталиным уже на самом завершающем этапе его пребывания в ссылке.

Этим в основном и ограничивается круг источников, на базе которых я попытаюсь воссоздать некоторые заметные эпизоды его жизни в Туруханской ссылке, причем основной акцент, естественно, будет сделан на политических моментах, а также на оценках его качеств как личности. Ведь экстремальные условия жизни уже сами по себе служат самым суровым экзаменом человеческого характера. И один из американских биографов Сталина справедливо замечает, что «человека можно испытать огнем, но его также можно испытать холодом.»[471]. Правда, этот автор полагает, что, фигурально выражаясь, «испытание холодом», которому подвергся Сталин во время ссылки, принесло самые негативные результаты: отрицательные свойства его характера, такие как нигилизм, недоверие к людям, угрюмость, замкнутость, пренебрежение к проявлениям человеческих чувств — все это якобы усилилось во время последней ссылки, превратив Сталина в черствого, крайне расчетливого человека, чуждого простым человеческим чувствам.

Мне такая трактовка вопроса представляется явно заданной и не соответствующей истине. Конечно, суровые условия не могли не сказаться на его характере. Но почему обязательно в негативном плане? То обстоятельство, что он выдержал эти трудные три с половиной года, говорят как раз о силе характера, исключительной воле и целеустремленности. Именно в этом ключе, очевидно, следует оценивать место Туруханской ссылки в политической судьбе Сталина. Она закалила его, преподала немало уроков суровой жизненной борьбы, борьбы за выживание в тяжелейших условиях Заполярья. Все это, несомненно, сказалось и на его дальнейшей политической карьере.

На мой взгляд, немаловажное значение имело еще одно обстоятельство. Столь близкое знакомство с сибирской природой, ее необозримыми просторами, могучими реками, флорой и фауной таежного края, в котором он жил, повлияло и на формирование более емкого, более глубокого представления о России и возможных ее судьбах. Можно сказать, что Туруханская ссылка как бы стала для него некоей школой русского патриотизма. А это, в свою очередь, во многом предопределило и его качества как государственного деятеля, ставшего у руля такой огромной страны. Он как бы на собственном опыте познал и ощутил величие нашей страны.

Туруханская ссылка, конечно, была самым суровым испытанием в сравнении со всеми предшествующими мерами наказания, которые выпадали на долю Сталина. Можно сказать, что всей своей прошлой жизнью он был подготовлен к ней. Весь уклад его бытия и прежде не отличался даже подобием элементарного человеческого комфорта, если вообще здесь уместно такое слово. Приведем здесь любопытное замечание Ф. Раскольникова, одного из видных участников Октябрьской революции, хорошо знавшего Сталина на протяжении многих лет. «В домашнем быту Сталин — человек с потребностями ссыльнопоселенца. Он живет очень скромно и просто, потому что с фанатизмом аскета презирает жизненные блага: ни жизненные удобства, ни еда его просто не интересуют. Даже в друзьях он не нуждается»[472].

Мне кажется, что эта характеристика многое проясняет в психологии Сталина, если иметь в виду чисто человеческие качества и особенности. Ссылки, в особенности Туруханская, приучили его к самому минимальному уровню жизненных потребностей. Через такую призму (а надо сказать, что она весьма примитивна) он и подходил ко многим, так сказать, излишествам в жизни. Туруханский эталон оставил неизгладимый след в его сознании и, видимо, еще больший в подсознании. В сумме все это и дает определенные основания считать данный период одним из важнейших в окончательном формировании особенностей его личности.

По сохранившимся (в первую очередь по причине перлюстрации полицией его писем «на волю») скудным источникам можно судить, что тяжелые материальные условия выживания сильно отразились на нем. В его редких письмах лейтмотивом, особенно на первых порах, звучит тема денег. Он непрестанно жалуется на суровость здешних условий и просит прислать ему денег. Вот его письмо, написанное в декабре 1913 года и адресованное одному из его будущих главных соперников в борьбе за власть Г. Зиновьеву, который находился тогда за границей вместе с Лениным. «В своем письме от 9/ХI [Вы] пишете, что будете присылать мне мой «долг» по маленьким частям. Я бы хотел, чтобы Вы их прислали возможно скоро, по каким бы маленьким частям ни было. (Если деньги будут, шлите прямо на меня в Костино). Говорю это потому, что деньги нужны до безобразия. Все бы ничего, если бы не болезнь, но эта проклятая болезнь, требующая ухода (т. е. денег) выводит из равновесия и терпения. Жду. Как только получу немецкие книги, дополню статьи и в переработанном виде пошлю…

Ваш Иос[иф]»[473].

Несколькими неделями ранее в письме Р. Малиновскому, с которым он был знаком гораздо ближе, чем с Зиновьевым, Сталин с несвойственной ему драматизацией описывает тяжелые условия своей жизни и просит принять меры для оказания ему помощи. «Здравствуй, друг, — писал он. — Неловко как-то писать, но приходится. Кажется, никогда не переживал такого ужасного положения. Деньги все вышли, начался какой-то подозрительный кашель в связи с усилившимися морозами (37 градусов мороза), общее состояние болезненное, нет запасов ни хлеба, ни сахара, ни мяса, ни керосина (все деньги ушли на очередные расходы и одеяние с обувью). А без запасов здесь все дорого: хлеб ржаной 4 копейки фунт, керосин — 15 копеек, мясо — 18 копеек, сахар — 25 копеек. Нужно молоко, нужны дрова, но… деньги, нет денег, друг. Я не знаю, как проведу зиму в таком состоянии. У меня нет богатых родственников и знакомых, мне положительно не к кому обратиться, и я обращаюсь к тебе, да не только к тебе— и к Петровскому, и к Бадаеву. Моя просьба состоит в том, что если у соц.-дем. фракции до сих пор остается «фонд репрессивных», пусть она, фракция, или лучше — бюро фракции выдаст мне единственную помощь хотя бы в рублей 60. Передай мою просьбу Чхеидзе и скажи, что я и его прошу принять близко к сердцу мою просьбу, прошу его не только как земляка, но главным образом как председателя фракции… Понимаю, что всем вам, а тебе особенно — некогда, нет времени, — но черт меня дери, не к кому больше обращаться, а околеть здесь, не написав даже одного письма к тебе, не хочется. Дело это надо устроить сегодня же и деньги переслать по телеграфу, потому что ждать дальше — значит голодать, а я и так истощен и болен. Мой адрес знаешь: Туруханский край. Енисейская губерния, деревня Костино, Иосифу Джугашвили»[474].

Далее Сталин затрагивает вопрос, который, надо полагать, волновал его не меньше, чем чисто финансовые проблемы. Речь шла об издании его статьи по национальному вопросу в виде брошюры. «Мне пишет Зиновьев, что статьи мои по «Национальному вопросу» выйдут отдельной брошюрой, ты ничего не знаешь об этом? Дело в том, что если это верно, то следовало бы добавить к статьям одну главу (это я мог бы сделать в несколько дней, если только дадите знать), а затем я надеюсь (вправе надеяться), что будет гонорар (в этом злосчастном крае, где нет ничего кроме рыбы, деньги нужны как воздух). Я надеюсь, что ты в случае чего постоишь за меня и выхлопочешь гонорар… Ну-с, жду от тебя просимого и крепко жму руку, целую, черт меня дери… Привет Стефании, ребятам. Привет Бадаеву, Петровскому, Самойлову, Шагову, Миронову (по всей видимости, это ошибка, и следует читать «Муранову» — Л.0.). Неужели мне суждено здесь прозябать четыре года?.. Твой Иосиф»[475]. В последней фразе перед нами предстает совсем иной, чем мы привыкли видеть, Сталин! Это — не просто жалоба и сетования, а настоящий крик отчаяния.

И, наконец, еще одно письмо из далекого Туруханского края, написанное в начале 1914 года. Адресовано оно Зиновьеву, который, очевидно, по поручению ЦК партии и лично Ленина занимался, в числе других вопросов, и связью с большевиками в России. Сталин пишет ему: «11 января. Почему, друг, молчишь? За тебя давно писал какой-то Н., но, клянусь собакой, я его не знаю. От тебя нет писем уже 3 месяца. Дела… Новость: Сталин послал в «Просвещение» большую-пребольшую статью «О культурно-национальной автономии». Статья, кажется, ладная. Он думает, что получит за нее порядочный гонорар и будет таким образом избавлен от необходимости обращаться в те или иные места за деньгами. Полагаю, что он имеет право так думать. Кстати: в статье критикуется брошюра Кострова (на грузинском языке) в связи с общими положениями культур-автономистов. Ну-с, жму руку. Мой привет знакомым»[476].

В качестве заключительного аккорда приведу еще одно письмо Сталина Зиновьеву, датированное уже маем 1914 года. Я столь обильно цитирую эти письма по двум причинам: во-первых, эти письма составляют в сущности все, что сохранилось из эпистолярного наследия Сталина периода туруханской ссылки. Во-вторых, они служат доказательством того, что он продолжает живо интересоваться теоретическими аспектами национального вопроса и, выражаясь выспренним стилем, горит желанием продолжить свои изыскания в области национальных проблем. «20 мая. Дорогой друг, — писая он. — Горячий привет вам, В. Фрею. Сообщаю еще раз, что письмо получил. Получили ли мои письма? Жду от вас книжек Кострова. Еще раз прошу прислать книжки Штрассера, Паннекука и К. К. (очевидно, имеется в виду К. Каутский — Н.К.). Очень прошу прислать какой-либо (общественный) английский журнал (старый, новый, все равно — для чтения, а то здесь нет ничего английского и боюсь растерять без упражнения уже приобретенное по части английского языка). Присылку «Правды» почему-то прекратили, — нет ли у вас знакомых, через которых можно было бы добиться ее регулярного получения? А как Бауэр? Не отвечает? Не можете ли прислать адреса Трояновского и Бухарина? Привет супруге Вашей и Н. Крепко жму руку. Где [Рольд]. Я теперь здоров»[477].

Со временем, как можно заключить из писем Сталина, положение улучшилось. Видимо, первые трудности прошли, он постепенно свыкся с суровой обстановкой и теперь в его лаконичных письмах «на волю» уже не проглядывает чувство отчаяния и едва ли не безысходности. В ноябре 1915 года он пишет своей будущей теще О.Е. Аллилуевой: «Очень-очень Вам благодарен, глубокоуважаемая Ольга Евгеньевна, за Ваши добрые и чистые чувства ко мне. Никогда не забуду Вашего заботливого отношения ко мне! Жду момента, когда я освобожусь из ссылки и, приехав в Петербург, лично благодарю Вас, а также Сергея, за все. Ведь мне осталось всего-навсего два года.

Посылку получил. Благодарю. Прошу только об одном — не тратиться больше на меня: вам деньги самим нужны. Я буду доволен и тем, если время от времени будете присылать открытые письма с видами природы и прочее. В этом проклятом крае природа скудна до безобразия — летом река, зимой снег, это все, что дает здесь природа, — и я до глупости истосковался по видам природы хотя бы на бумаге. Мой привет ребятам и девицам. Желаю им всего-всего хорошего. Я живу как раньше. Чувствую себя хорошо. Здоров вполне — должно быть привык к здешней природе. А природа у нас суровая: недели три назад мороз дошел до 45 градусов. До следующего письма.

Уважающий Вас Иосиф»[478].

Как видим, тональность последнего письма разительно отличается от предыдущих. Здесь нет прежней озабоченности своим финансовым положением, напротив, он просит не тратиться на него. Видимо, ситуация стабилизировалась, он вполне свыкся с условиями жизни, не испытывал каких-либо серьезных проблем, как в начале ссылки. Проглядывает и черта, которую трудно было заподозрить в нем — нечто вроде сентиментальности, столь чуждой его натуре: он истосковался по видам природы и просит присылать открытки с видами природы. Даже как-то странно и непривычно читать эти его слова. В дальнейшем на всем протяжении его жизни мы не встретим подобного рода проявлений сентиментальности. По крайней мере, таких свидетельств не сохранилось. Во всяком случае из одного этого факта можно заключить, что ничто человеческое ему не было чуждо и в минуты откровенности он вполне был способен на проявление простых человеческих чувств. Оставаясь при этом человеком исключительно сдержанным, замкнутым, держащим свою душу закрытой для других.

Коснемся еще одного аспекта его пребывания в ссылке — взаимоотношений со Свердловым. Этот момент заслуживает внимания, поскольку авторы многих публикаций о Сталине, приводя соответствующие отрывки из переписки Свердлова со своими родственниками и знакомыми, делают акцент на неуживчивости Сталина, его отчужденности к людям, отсутствии у него элементарного чувства товарищества. Спорить с такими оценками трудно, хотя надо заметить, что в данном случае выводы делаются на базе односторонней интерпретации. Но тем не менее эти свидетельства представляют бесспорный интерес с точки зрения характеристики Сталина как человека и как политика.

Из письма Свердлова, отправленного Р. Малиновскому в сентябре 1913 года, можно заключить, что в тот период отношения между Свердловым и Сталиным были вполне нормальными. Более того, оба они совместно намечали побег из ссылки, для чего им необходимы были деньги. Вот это письмо: «Дорогой Роман! Не знаю, успеет ли дойти это письмо до начала распутицы. Бывает часто, что отправленная отсюда почта замерзает в дороге, не дойдя до Енисейска. Посему и не пишу много. Только что распростились с Васькой (имеется в виду Сталин — Н.К.), он гостил у меня неделю. Получил наши письма, отправленные неделю тому назад? Завтра утром он уже уедет из Монастыря (село Монастырское — Н.К.) домой. Теперь сюда придвинулся телеграф. Через месяц, вероятно, все будет уже закончено. Если будут деньги, мы пошлем вам в Питер телеграмму. Теперь вот наша просьба. Если у тебя будут деньги для меня или Васьки (могут прислать), то посылай по следующему адресу: Туруханск, Енисейской губернии, с. Монастырское, Карлу Александровичу Лукашевичу. И больше ничего. Никаких пометок для кого и тому подобное не надо. Одновременно пошли или мне или Ваське открытку с сообщением об отправке и пометь при этом цифру. Вот и все. Прошлой почтой мы писали тебе, просили о высылке газет и журналов. Сделай, что можно. Всего доброго, всяческих успехов. Привет всем друзьям. Жму крепко руку»[479]

Имеются достоверные данные о том, что большевистское руководство за границей, и прежде всего Ленин, неоднократно рассматривали вопрос об организации побега из ссылки Сталина и Свердлова. Однако все эти попытки оказались безуспешными, поскольку связующим звеном между ссыльными и большевистским центром служил Р. Малиновский, передававший всю информацию о подготовке к побегу царской охранке. В полицейских донесениях это нашло свое казенное отражение. Приведем несколько сообщений такого рода. 25 августа 1913 г. исполняющий обязанности вице-директора департамента полиции посылает на имя начальника Енисейского губернского жандармского управления спешное распоряжение:

«Ввиду возможности побега из ссылки в целях возвращения к прежней партийной деятельности упомянутых в записках от 18 июня сего года за № 57912 и 18 апреля сего года за № 55590 Иосифа Виссарионовича Джугашвили и Якова Мовшева Свердлова, высланных в Туруханский край под гласный надзор полиции, департамент полиции просит Ваше высокоблагородие принять меры к воспрепятствованию Джугашвили и Свердлову побега из ссылки».[480]

30 января 1914 г. начальник Енисейского губернского управления полковник Байков сообщает енисейскому губернатору:

«Директор департамента полиции телеграммой от 29 сего января за № 55 уведомил меня, что высланным по постановлению г. министра внутренних дел в Туруханский край под гласный надзор полиции Иосифу Виссарионовичу Джугашвили и Якову Мовшеву (Михайловичу) Свердлову высланы 28 сего января, кроме ранее высланных ста рублей, еще пятьдесят рублей для организации побега их из Туруханского края.

О вышеизложенном, в дополнение отношения моего от 18 декабря 1913 г. за № 12104, сообщаю Вашему Превосходительству на распоряжение.

Полковник Байков».[481]

Нужные в таких случаях «профилактические» меры в отношении Сталина и Свердлова были приняты. Надзор за ними усилился и организация побега оказалась неосуществимой. В первой половине марта 1914 года Сталина и Свердлова из поселка Костино переводят в поселок Курейка, расположенный севернее Полярного круга. Как зафиксировано в полицейской переписке, «оба поименованные поднадзорные находятся налицо в крае и что меры к предупреждению их побега приняты.»

В Курейке из ссыльных их было всего двое. Они поселились в одном доме. Свердлов так описывал условия их жизни: «Устроился я на новом месте значительно хуже. Одно то уже, что живу не один в комнате. Нас двое. Со мною грузин Джугашвили, старый знакомый, с которым мы уже встречались в ссылке другой. Парень хороший, но слишком большой индивидуалист в обыденной жизни. Я же сторонник минимального порядка. На этой почве нервничаю иногда. Но это не так важно»[482]. И еще одно признание: «Со мной товарищ. Но мы слишком хорошо знаем друг друга. Притом же, что печальнее всего, в условиях ссылки, тюрьмы человек перед вами обнажается, проявляется во всех своих мелочах. Хуже всего, что только со стороны «мелочей жизни» и виден. Нет места для проявления крупных черт. С товарищем теперь на разных квартирах, редко и видимся»[483]. И, как финал: «Со своим товарищем мы не сошлись «характером» и почти не видимся, не ходим друг к другу. Ко мне никто не ходит, ибо ходить некому. Хорошо и дома одному»[484].

То, что два революционера не сошлись характером и, находясь чуть ли не в одиночестве, тем не менее не желали даже общаться друг с другом, действительно выглядит довольно странно. Надо полагать, что сказывалось не только различие в характерах, но и вызванная условиями жизни озлобленность, раздражительность. К тому же, Сталин никогда не отличался особой общительностью, проявлял замкнутость, временами даже отчуждение к близким ему людям. Так что стенания Свердлова по поводу Сталина понять можно. Хотя надо заметить, что и сам Свердлов, видимо, тоже не отличался особой уживчивостью с людьми. Вступал он в конфликты не только со Сталиным. Так в одном из писем он сообщает: «…второй день я на отдельной квартире. Не думай, что после ссоры с Ж…»[485] (речь идет о другом видном большевике, также члене ЦК партии Ф. Голощекине — Н.К.).

Словом, на базе одних свидетельств Свердлова делать однозначные выводы о неуживчивости Сталина, думаю, было бы не совсем верно, а скорее, совсем неверно. О некоторых эпизодах совместного со Свердловым пребывания в ссылке Сталин не раз рассказывал позднее соратникам по Политбюро. Н. Хрущев в своих мемуарах, ссылаясь на Сталина, так излагает историю их взаимоотношений в ссылке: «Они сначала дружили, но потом, судя по его рассказам, было видно, что рассорились или разошлись. По крайней мере, перестали жить в одной крестьянской избе. Свердлов ушел оттуда, нашел себе квартиру и покинул Сталина. Сталин всегда говорил нам, что, когда они жили вместе, чалдоны, у которых они размещались в той деревне, считали, что главный — это Яшка, а не Рябой. Сталина называли Рябым, потому что у него лицо было изъедено оспой. Когда Яшка ушел на другую квартиру, они стали говорить: «Мы-то считали, что доктор главный, а оказывается, не доктор, а Рябой». Местные крестьяне называли Свердлова доктором. Он был раньше провизором и, видимо, оказывал какую-то помощь больным, какие-то были у него лекарства. Поэтому и шла о нем слава, что он доктор.

Сталин рассказывал: «Мы готовили себе обед сами. Собственно, там и делать-то было нечего, потому что мы не работали, а жили на средства, которые выдавала казна: на три рубля в месяц. Еще партия нам помогала. Главным образом мы промышляли тем, что ловили нельму. Большой специальности для этого не требовалось. На охоту тоже ходили. У меня была собака, я ее назвал Яшкой». Конечно, это было неприятно Свердлову: он Яшка и собака Яшка[486]. «Так вот, — говорил Сталин, — Свердлов, бывало, после обеда моет ложки и тарелки, а я никогда этого не делал. Поем, поставлю тарелки на земляной пол, собака все вылижет, и все чисто. А тот был чистюля»»[487].

Мне думается, что история взаимоотношений между двумя членами большевистского ЦК в ссылке нашла достаточно правдивое отражение в приведенных выше материалах. Каких-либо серьезных и далеко идущих выводов политического плана на их базе сделать нельзя: это было бы грубым упрощением. Между тем, в кампании по разоблачению Сталина указанный эпизод размолвки со Свердловым возносился на принципиальную высоту и преподносился в качестве еще одного сурового и неопровержимого доказательства чуть ли не изначальной коварности Сталина, его жесткости по отношению к товарищам. Возможно, какая-то доля истины в таких оценках и была. Но не более того. В конечном счете, речь шла об отношениях двух людей в экстремальных условиях и, видимо, истоки разлада между ними следует искать не в одном только Сталине: как гласит китайская пословица, — одна чашка не звенит, нужна и другая.

Об отношении Сталина к Свердлову в период, когда Сталин стал полновластным хозяином в стране, судить трудно. В публичных выступлениях он о нем не говорил, не хвалил и не ругал. Видимо, холодок, пробежавший между ними в период Туруханской ссылки, остался навсегда. Справедливости ради надо отметить, что вскоре после смерти Ленина, а именно в ноябре 1924 года, Сталин поместил в партийном журнале небольшую статью, специально посвященную памяти Свердлова. В ней содержится весьма высокая политическая оценка этого деятеля партии, причем особый акцент в ней был сделан на его организаторских талантах. В статье, в частности, говорилось: «Я далёк от того, чтобы претендовать на полное знакомство со всеми организаторами и строителями нашей партии, но должен сказать, что из всех знакомых мне незаурядных организаторов я знаю — после Ленина — лишь двух, которыми наша партия может и должна гордиться: И.Ф. Дубровинского, который погиб в туруханской ссылке, и Я.М. Свердлова, который сгорел на работе по строительству партии и государства»[488].

Эта публичная оценка — одна из немногих, принадлежащих перу Сталина. Хотя следует подчеркнуть, что он вообще был до крайности скуп на похвалы в адрес тех или иных деятелей большевистской партии. Мотивы этого лежат, как говорится, на поверхности: видимо, он был убежден, что, за исключением самого Ленина, никто и не мог претендовать на какое-то особое место в анналах истории большевиков. Себя, разумеется, он рассматривал в качестве единственного исключения в этом ряду.

Вместе с тем, коль речь зашла о гипертрофированном чувстве собственной значимости в истории революционного движения, присущем Сталину, и постепенно принявшем поистине чудовищные формы, стоит отметить и такую характерную деталь. По отношению к Свердлову Сталин проявлял несвойственную ему «снисходительность» и не ставил палки в колеса кампании по восхвалению революционных заслуг Свердлова, хотя легко и мог это делать. В период расцвета так называемого культа личности был выпущен художественный фильм «Яков Свердлов», издавались отдельные произведения Свердлова, функционировали музеи и т. д. Город Екатеринбург, получивший в 1924 году имя Свердлова, так и оставался при жизни Сталина Свердловском. Заметим, что при жизни Сталина было немало примеров, когда города, названные в честь тех или иных деятелей большевистской партии, подвергались переименованию: так, в 1944 году город Орджоникидзе был переименован в город Дзауджикау (ныне Владикавказ).

В случае со Свердловым, думается, упрекнуть Сталина в какой-то политической мстительности на почве личной неприязни нет оснований. Хотя, конечно, прибегнуть к ней было не так уж и просто, учитывая исключительно высокую оценку, данную Лениным Свердлову после его смерти в 1919 году. Впрочем, высокая оценка Лениным некоторых деятелей большевистской партии нисколько не помешала Сталину в период репрессий подвергнуть их не просто политическому остракизму, но и физическому уничтожению.

В реестре нелестных характеристик Сталина в период его Туруханской ссылки числится и эпизод, связанный с так называемой библиотекой Дубровинского — умершего в ссылке видного большевика. Опять-таки трудно судить о достоверности этих, как пишет сам автор документальной повести «Отблеск костра» Ю. Трифонов, «воспоминаний о воспоминаниях». Но я тем не менее приведу этот эпизод, рассказанный дочерью с ссылкой на своего отца — старого большевика Филиппа Захарова. Согласно его воспоминаниям, находившиеся в селе Монастырском большевики ожидали прибытия туда Сталина, направлявшегося к месту своего назначения. «По неписаному закону принято было, что каждый вновь прибывший в ссылку товарищ делал сообщение о положении дел в России. От кого же было ждать более интересного, глубокого освещения всего происходящего в далекой, так давно оставленной России, как не от члена большевистского ЦК? Группа ссыльных, среди которых были Я.М. Свердлов и Филипп, работала в это время в селе Монастырском на постройке. Возводили дом, который, как они знали, должен был служить тюрьмой. К слову сказать, долго решали, имеют ли моральное право ссыльные работать на такой постройке, но решили, предотвратить использование любого дома под тюрьму они все равно не в силах, а заработать больше было негде, вот и стали строить.

Туда как раз и должен был прибыть Сталин. Дубровинского уже не было в живых.

Филипп, не склонный по натуре создавать себе кумиров, да к тому же слышавший от Дубровинского беспристрастную оценку всех видных тогдашних деятелей революции, без особого восторга ждал приезда Сталина, в противоположность Свердлову, который старался сделать все возможное в тех условиях, чтобы поторжественней встретить Сталина. Приготовили для него отдельную комнату, из весьма скудных средств припасли кое-какую снедь. Прибыл!.. Пришел в приготовленную для него комнату и… больше из нее не показывался! Доклада о положении в России он так и не сделал. Свердлов был очень смущен.

Сталина отправили в назначенную ему деревню Курейку, а вскоре стало известно, что он захватил и перевез в полное свое владение все книги Дубровинского… Горячий Филипп поехал объясняться. Сталин принял его так, как примерно царский генерал мог бы принять рядового солдата, осмелившегося предстать перед ним с какими-то требованиями. Возмущенный Филипп (возмущались все!) на всю жизнь сохранил осадок от этого разговора»[489].

Дискутировать по поводу «воспоминаний о воспоминаниях» нет смысла. Чуть ли не в одинаковой степени их можно расценивать как достоверные, так и недостоверные. К тому же, необходимо сделать поправку и на то, что в среде ссыльных, оторванных от большой земли, варившихся в своем собственном котле, довольно частыми были склоки и конфликты на почве личной неприязни или антипатии. Большевики здесь на составляли счастливого исключения, с учетом сказанного следует, видимо, и подходить к оценке данного эпизода.

Теперь прежде чем затронуть некоторые вопросы политического свойства, связанные с туруханским периодом жизни Сталина, стоит немного сказать и о чисто житейской стороне его бытия в ссылке. Сухие сибирские морозы оказались благотворными для его здоровья. Об этом пишет его дочь С. Аллилуева, подчеркивая, что он полюбил Сибирь и часто вспоминал об этом отрезке своей жизни. Но его поражали не только сибирские просторы и сибирские морозы, но и весьма своеобразные нравы, господствовавшие в затерянных в этих просторах поселках, довольно суровая, если не сказать, жестокая психология, ставшая нормой обычного поведения людей в тех краях. Впечатления эти врезались в его память и оставили настолько глубокий след, что он даже в одной из своих публичных речей упомянул об этом. Выступая в 1935 году пред выпускниками военной академии, он рассказал о таком эпизоде, с которым столкнулся в ссылке: «Я вспоминаю случай в Сибири, где я был одно время в ссылке. Дело было весной, во время половодья. Человек тридцать ушло на реку ловить лес, унесенный разбушевавшейся громадной рекой. К вечеру вернулись они в деревню, но без одного товарища. На вопрос о том, где же тридцатый, они равнодушно ответили, что тридцатый остался там. На мой вопрос: «как же так, остался?» они с тем же равнодушием ответили: «чего ж там еще спрашивать, утонул, стало быть». И тут же один из них стал торопиться куда-то, заявив, что «надо бы пойти кобылу напоить». На мой упрек, что они скотину жалеют больше, чем людей, один из них ответил при общем одобрении остальных: «Что ж нам жалеть их, людей-то? Людей мы завсегда сделать можем. А вот кобылу… попробуй-ка сделать кобылу». Вот вам штрих, может быть малозначительный, но очень характерный»[490].

В ссылке и с самим Сталиным приключались различные происшествия, порой ставившие его на грань жизни и смерти. В соответствующей литературе в период власти Сталина они иногда предавались гласности, видимо, с целью героизировать образ вождя. Так, в одном из сборников, изданных в связи с его 60-летим, известный тогда летчик Г. Байдуков рассказывал о своих встречах со Сталиным:

«Незаметно разговор перешел на прошлое. Иосиф Виссарионович рассказал нам, как, будучи в ссылке, он чуть не погиб в Енисее, когда провалился в полынью и вынырнул уже обледеневшим перед глазами собравшихся у проруби женщин. Женщины с испуга побросали коромысла, ведра и убежали в деревню. Долго пришлось уговаривать, чтобы пустили отогреться. Только исключительно крепкий организм спас его тогда от смерти».[491]

Со слов Сталина А.С. Аллилуева так передает еще один весьма драматический эпизод, произошедший с ним в Туруханской ссылке. Конечно, и он призван был в выгодном свете представить образ вождя как человека, не раз подвергавшегося смертельным опасностям и мужественно преодолевавшим трудности. Вот этот рассказ:

«Однажды зимой он с рыбаками отправился проверить улов. Путь был не близкий — за несколько километров. На реке разделились. Сталин пошел к своим снастям. Улов был богатый, и, перекинув через плечо тяжелую связку рыбы, Сталин двинулся в обратный путь. Неожиданно завьюжило. Начиналась пурга. Мгла полярной ночи становилась непроницаемой. Крепчал мороз. Ветер хлестал в лицо, сбивал с ног. Связка замерзшей рыбы тяжелее давила на плечи, но Сталин не бросал ношу. Расстаться с ней — значило обречь себя на голод. Не останавливаясь, борясь с ветром, Сталин шел вперед. Вешек не было видно — их давно замело снегом. Сталин шел, но жилье не приближалось. Неужели сбился с пути?

И вдруг, совсем рядом, показались тени, послышались голоса.

— Го-го-го! — закричал он, — Подождите!..

Но тени метнулись в сторону и исчезли. Голоса смолкли. В шуме вьюги он только слышал, как ударялись друг о друга замерзшие рыбы за его плечами. Теряя силы, он все же продолжал идти вперед. Остановиться — значило погибнуть. Пурга все бушевала, но он упрямо боролся с ней. И когда казалось — надеяться уже не на что, послышался лай собак. Запахло дымом. Жилье! Ощупью добрался он до первой избы и, ввалившись в нее, без сил опустился на лавку. Хозяева поднялись при его появлении.

— Осип, ты? — Они в страхе жались к стене.

— Конечно, я. Не лешак же!

— А мы встретили тебя и подумали — водяной идет. Испугались и убежали…

И вдруг на пол что-то грохнуло. Это отвалилась ледяная корка, покрывавшая лицо Сталина. Так вот почему шарахнулись рыбаки там, по пути. Обвешанный сосульками, в ледяной коре, он показался им водяным. Да еще рыба, звеневшая за его плечами! Он не мог удержать смеха, глядя на остяков, смущенно окружавших его.

— Я проспал тогда восемнадцать часов подряд, — вспоминал он, рассказывая о пурге».[492]

Другой эпизод в пересказе приближенного к Сталину режиссера М. Чиаурели (постановщика выдержанной в апологетической манере фильма «Клятва») повествует о побеге Сталина из сибирской ссылки. Трудно сказать, о какой конкретно ссылке идет речь: по некоторым обстоятельствам, изложенным в рассказе, Туруханская ссылка вроде сюда и не вписывается. Но в данном случае точная привязка к определенному месту и времени не имеет какого-то принципиального значения. Здесь существенны сами детали, а также манера поведения самого беглеца. Вот что поведал Сталин о своем побеге: «Я находился в распоряжении исправника. Это был человек крутого нрава, заслуживший ненависть не только ссыльных, но и всего населения, особенно возчиков. Возчики, как известно, играли в суровых условиях Севера, с перегонами в сотни верст, немаловажную роль. Эти люди, видавшие виды, были буквально терроризированы исправником. Задумав бегство, я решил сыграть на этой ненависти.

«Я хочу подать жалобу на исправника. У меня есть связь в Зимней», — сказал я одному из возчиков. А Зимняя была ближайшая железнодорожная станция, до которой надо было ехать несколько дней. Возчик охотно согласился везти меня туда, выговорив себе, помимо платы, по «аршину» водки на больших остановках и по «поларшина» на малых.

Подгоняемый ненавистью к самодуру-исправнику, возчик вез меня отлично. На остановках для него кабатчики выстраивали за мой счет «аршины» и «полуаршины» рюмок с водкой.

Морозы стояли сорокаградусные. Я был закутан в шубу. Возчик погонял лошадей, распахнув свою шубенку и открывая чуть ли не голый живот жестокому морозному ветру. Тело его, видно, было хорошо проспиртовано. Здоровый народ! Так мне удалось бежать…»[493]

Такие зарисовки должны были оттенить облик Сталина как человека, близко стоявшего к народу, понимавшего его душу, умеющего находить общий язык с самыми простыми людьми. И хотя события, о которых шла речь, имели место в дореволюционном прошлом, они как бы перекидывали мостик к современности, подчеркивая близость вождя к массам. Но независимо от мотивов, двигавших колесо сталинской пропаганды, рисовавших столь близкий к народу его образ, едва ли можно поставить под сомнение то, что он в период своей подпольной работы, а также во время ссылок и пребывания в тюрьме, самым тесным и непосредственным образом соприкасался с повседневной жизнью простых людей. Он многое сумел почерпнуть из этого соприкосновения с реальной повседневной жизнью представителей низших слоев тогдашнего российского общества. И по свидетельствам многих, высоко ценил опыт простых людей, ставя его выше чисто интеллигентских знаний.

В литературе, посвященной пребыванию Сталина в Туруханской ссылке, неизменно присутствовали и эпизоды, рисовавшие его твердость и непреклонность, даже дерзость в отношении тех, кто призван был наблюдать за ним, предотвращать возможность побега. Рассказывалось, в частности, о конфликте со стражником, охранявшим его в станке Курейка. Столкновения со стражником у Сталина начались вскоре после прибытия в Курейку. По инструкции стражник должен был посещать ссыльного два раза в день, в девять утра и вечером. Выполнял он эту обязанность бесцеремонно.

Весной 1914 года, к вечеру, население станка было свидетелем невиданной сцены: стражник пятился от избы, где жил Сталин, к Енисею, размахивая перед собой обнаженной шашкой, а ссыльный, необычайно возбужденный, со сжатыми кулаками, наступал на него, теснил к обрыву. В тот день Сталин не выходил из дома: то ли приболел, то ли работал. Стражнику это показалось подозрительным, он решил проверить и без стука ввалился в комнату ссыльного. Тогда Сталин схватил его за шиворот и вывел на улицу…[494]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.