VII. Тюрьма и ссылка

VII. Тюрьма и ссылка

Заложники и тe, кого можно назвать фактическими «заложниками», переполняют тюрьмы и всякаго рода концентрацiонные лагери. Как там живут? — Это мы видeли уже из описанiя подобнаго лагеря на далеком сeверe. Допустим, что этот «дом ужасов» все же исключенiе. Вeдь нельзя себe представить, что только такiе ужасы царят в странe. Но и обыденная тюремная жизнь в Совeтской Россiи, и особенно в тюрьмах, находящихся в непосредственном вeдeнiи Чрезвычайных Комиссiй, подчас какой-то сплошной кошмар: «так не дeлали с нами на каторгe в дни царскаго режима» — писала в 1919 г. лeвая с.-р. Спиридонова, та самая, которая подняла знамя поддержки большевиков в дни октябрьскаго переворота в 1917 г. Нетрудно, конечно, себe представить, как должна идти жизнь, каково должно быть содержанiе заключенных в саратовских и царицынских «барках», превращенных за переполненiем мeст заключенiя во временныя тюрьмы.

В этих тюрьмах, в этих концентрацiонных лагерях их созидатели словно нарочно измышляли мeры издeвательства над людьми. Никогда прежняя тюрьма не знала столь изощренных издeвательств, которыя имeют мeсто в настоящее время — пишут составители меморандума о совeтских тюрьмах в 1921 г.[331] Кара, Зарентуй, Сахалин блeднeют при свeтe современности. Все дeйствительно меркнет перед фактами, когда заключенных гоняют на принудительныя работы по закапыванiю трупов разстрeленных;[332] когда женщин заставляют отмывать кровь в камерах послe разстрeлов, мыть стeны с остатками человeческих мозгов — быть может, их родственников: это уже своего рода пытки. Но издeвательства ежечасны — напримeр, заставляют чистить отхожiя мeста голыми руками; об этом свидeтельствуют всe рeшительно показанiя, данныя в Деникинской Комиссiи. Для черных работ в Одессe спецiально требовали «буржуек с французскаго бульвара»; когда тошнило и рвало при уборкe нечистот столь примитивными, спецiально избираемыми способами, тогда «били прикладами». Чистка клоак голыми руками являлась обычным прiемом и в других мeстах: не избeг этой участи и ген. Рузскiй. Политических помeщают в заразные бараки (были и такiе случаи); в Феодосiи «буржуев», выводимых для подметанiя улиц, наряжают в реквизированные цилиндры, в Пятигорскe кричат на заключенных: «пошли в свои конуры, барбосы» и т. д.

Издeвательства, дeйствительно, как бы спецiально изобрeтаются. Ночные допросы, ночные обыски. Возьмут ночью и неожиданно переведут всю камеру в подвал. Продержат два дня и ведут назад. Это разсказывается про одесское тюремное бытiе… Эти ночные обыски, эти ночные переводы из камеры в камеру и т. д. мы испытывали и на себe в Москвe. Все это было бы безсмысленно, если бы это не было особой формой издeвательства над заключенными, особой формой воздeйствiя на психику.

«Концентрацiонные лагери — говорили однажды заключенные с.-р. в заявлены В. Ц. И. К. — мeста дикой расправы, очаги небывалых эпидемiй, массоваго вымиранiя». И снова здeсь нeт преувеличенiя со стороны потерпeвших. Мы приводили выше статистику смерти в Холмогорском лагерe. В Архангельском лагерe в 1922 г. из 5000 заключенных в нем кронштадтцев осталось всего 1500.[333] Таким образом и без разстрeлов из тысячей остаются сотни.

На бывших тюрьмах часто можно прочитать теперь надпись: «Совeтскiй дом лишенiя свободы», в дeйствительности это нeчто гораздо худшее, чeм прежнiй «каторжный централ», хотя бы по внeшним условiям быта. Когда в какой тюрьмe висeли правила, запрещавшiя не только чтенiе, но и прогулки «как правило»?!

Таковы оффицiальныя правила так называемой внутренней тюрьмы Особаго Отдeла В. Ч. К. в Москвe, гдe придуманы еще особые желeзные щиты (помимо рeшетки), которые с внeшней стороны закрывают окна — отсюда всегдашняя полутемнота в камерах. Одиночки на Гороховой улицe в Петроградe, гдe помeщается тюрьма мeстной Ч. К., представляют собой как бы «деревянные гробы» (камера 3 арш. длины и 1 1/2 — ширины, без окон, таким образом без дневного свeта). Там, гдe при самодержавiи было 3 одиночки, теперь сдeлано 13 с нагрузкой до 24 человeк.[334] Режим здeсь такой же, как в «Особом Отдeлe В. Ч. К.» в Москвe. В Кiевe в карцер превращен стeнной шкап, гдe одна из сестер милосердiя однажды нашла запертыми трех арестованных: старика, его дочь и мужа ея, офицера. А сырые, темные подвалы? С.-р. Самородову в Баку в 1922 г. держали около мeсяца «буквально в склепe, в глубоком подвалe, без окон, в абсолютной темнотe день и ночь». В таких же «зловонных подвалах, без окон, без свeта» в перiод слeдствiя сидeли и другiе обвиняемые (и рабочiе и интеллигенты) по бакинскому с.-р. процессу. 16-лeтнiй гимназист «на сутки поставлен был в подвал с мазутом на битое стекло и гвозди».[335]

В старых тюрьмах арестованных хотя бы кормили. A здeсь? В 1918 г. в московских мeстах заключенiя давали одну восьмушку хлeба и баланду с минiатюрными дозами полугнилой картошки и капусты.[336] При этом повсемeстно практикуется способ «наказанiя» и способ добиться нужных показанiй — запрещенiе в теченiе мeсяцев передачи каких-либо продуктов съeстных от родственников.[337]

Слeдствiем этого была колоссальная смертность от прямого истощенiя — до 75 % в тюремной больницe. Начальник Таганской тюрьмы оффицiально доносил, и большевики печатали,[338] что 40 % смертей от голода. Печатали в тe дни, когда нашлось нeсколько «сантиментальных» большевиков, пришедших в смятенiе от того, что им пришлось узнать и увидeть. «Кладбище живых» — так была озаглавлена статья Дьяконова, напечатанная в «Извeстiях».[339] Автор писал о камерах подслeдственнаго Отдeленiя в Таганской тюрьмe:

«Нeсколько камер переполнены больными с температурой до 38–40о. Здeсь все вмeстe: сыпной тиф и „испанка“. Эти полумертвыя существа лежат по недeлe и больше; в больницу не отправляют. Температура в камерe 5–7 градусов, доходит и до 3-х. Нeкоторые больные прикрыты тонким одeялом, а у нeкоторых и того нeт; прикрываются шинелями. Простынь нeт, наволок тоже; на грязных досках лежит что то в родe матрасика без соломы. На тeлe до 2-х мeсяцев не смeненное бeлье. Лица изможденныя, тeла словно тeни. Выраженiе глаз — людей, ждущих очереди смерти. Хотя бы один санитар на всeх больных количеством до 100 человeк — никого.

Сопровождающiй врач, который провел в этой тюрьмe до 20 лeт, служившiй при всяких режимах, говорит, что случаи голодной смерти в послeднее время часты. Тиф и „испанка“ каждый день получают дань в нeсколько человeк.

Во всeх остальных корпусах и одиночках та же грязь, тe же изнуренныя лица; из-за желeзных клeток голодные, молящiе глаза и протягивающiяся исхудавшiя руки. Страдальческiй стон почти тысячи людей об амнистiи и о том, что они сидят без допроса 2–3 мeсяца, без суда свыше года, превращает видeнное в жуткую картину какого-то кошмарнаго видeнiя.

Но довольно фактов.

Пусть способные хоть немного понять человeческiя страданiя дополнят это видeнiе муками, которыя переживает гражданин, попавшiй в этот дом ужаса.

Да, живая душа, пробывшая там мeсяц за желeзными рeшетками и глухими стeнами, искупила самое гнусное преступленiе.

А сколько сидит в заключенiи невинных!

Развe можно придумать болeе совершенную пытку, нежели бросить человeка в клeтку, лишить его тепла, воздуха, свободы двигаться, отдыха, изрeдка кормить его и дать его живым на медленное съeденiе паразитам, от которых может спасти сама только смерть…

Это позор для нашей коммунистической республики, безобразiе, которое мы больше не потерпим.

Контролеры, судьи, комиссары, коммунисты, просто чиновники и всe, всe. Вы слышите?

Спeшите скорeй, не ждите кровавых трагедiй, разройте могилы с заживо погребенными. Если ничего не можете сдeлать срочно, пользуйтесь амнистiей.

Нам не столь опасны тe сотни преступников, выпущенныя на свободу, сколь опасно существованiе подобной тюрьмы. Коммунизм и революцiя в помощи таких „мертвых домов“ не нуждается. Найдем иныя средства защитить ее».

В другой статьe тот же автор писал: «Письма из других мeст заключенiя Москвы и провинцiи рисуют ту же жуткую картину „мертвых домов“».

«Безобразiя этого мы больше не потерпим»… Хорошо сказано в то время, когда людей, заключенных в казематах Ч. К., просто содержат, как скот — иногда по нeсколько сот в помeщенiи, разсчитанном на нeсколько десятков, среди миллiарда паразитов, без бeлья и пищи…

Один из самых видных и заслуженных русских публицистов, уже в преклонном возрастe арестованный в Крыму в 1921 г., был заключен в подвал, гдe мужчины сидeли вмeстe с женщинами. Он пробыл здeсь шесть дней. Тeснота была такая, что нельзя было лечь. В один день привели столько новых арестованных, что нельзя было даже стоять. Потом пачками стали разстрeливать и стало свободнeе. Арестованных первые дни совсeм не кормили, (очевидно, всeх, попавших в подвал, считали обреченными). Холодную воду давали только раз в день. Передачи пищи вовсе не допускали, а родственников, ее приносивших, разгоняли холостым залпом в толпу…

Постепенно тюрьма регламентировалась, но в сущности мало что перемeнилось. «Кладбища живых» и «мертвые дома» стоят на старых мeстах, и в них идет та же жизнь прозябанiя. Пожалуй, стало в нeкоторых отношенiях хуже. Развe мы не слышим постоянно сообщенiй о массовых избiенiях в тюрьмах, об обструкцiях заключенных,[340] о голодовках и таких, о которых мы не знали в царское время, (напр., с.-р. Тарабукин 16 дней) о голодовках десятками, сотнями и даже больше — однажды голодала в Москвe вся Бутырская тюрьма: болeе 1000 человeк; о самоубiйствах и пр. Ошибочно оцeнивать эту большевицкую тюрьму с точки зрeнiя личных переживанiй. Люди нашего типа и в царское время всегда были до нeкоторой степени в привилегированном положенiи. Было время, когда соцiалисты, по крайней мeрe, в Москвe пользовались особыми перед другими льготами. Они достигли этого протестами, голодовками, солидарным групповым дeйствiем они сломали для себя установившiйся режим. До времени — ибо жестоко расплатились за эти уступки и эти льготы.

Перед нами записка нынe оффицiально закрытаго в Москвe политическаго Краснаго Креста, поданная в 1922 г. в Президiум В. Ц. И. К. Эта записка начинается словами:

«Политическiй Красный Крест считает своим долгом обратить вниманiе Президiума на систематическое ухудшенiе в послeднее время положенiя политических заключенных. Содержанiе заключенных вновь стало приближаться к практикe, которую мы наблюдали в первые дни острой гражданской борьбы, происходившей на территорiи Совeтской Россiи… Эксцессы, происходившiе в нервной атмосферe 1918 г… теперь вновь воспроизводятся в повседневной практикe»…

В Россiи люди привыкли ко всему, привыкли и к тюрьмe. И сидят эти сотни и тысячи заключенных, иногда безропотно, с «сeрым землистым опухшим лицом», с «тусклыми и безжизненными глазами»; сидят мeсяцами и годами в подвалах и казематах (с особыми желeзными щитами от свeта и воздуха) бывших Чрезвычайных комиссiй, a нынe Отдeлов Государственнаго Политическаго Управленiя. «Всякiй дух неповиновенiя и самостоятельности свирeпо и безпощадно преслeдуется». И это положенiе одинаково будет для Одессы, Орла, Москвы и Петербурга, не говоря уже о глухой провинцiи.

Вот яркое описанiе политической ссылки Г. М. Юдович, отправленной осенью 1921 г. из Москвы в г. Устсысольск Сeверо-Двинской губ., повeствующее о странствованiях по провинцiальным тюрьмам.[341]

«Поздно ночью прибыли мы в Вологодскую пересыльную тюрьму…

Начальство встрeтило нас с первой же минуты самой отборной трех-этажной руганью.

— Стань сюда!..

— Не смeй! Не ходи! Молчать!..

Стали отбирать многiя вещи. В нашем и без того крайне тяжелом, безпомощном положенiи каждая вещь — какая-нибудь лишняя ложка или чашка — имeла важное значенiе. Я начала возмущаться и протестовать. Это, конечно, ни к чему не привело.

Затeм стали „загонять“ нас по камерам.

Подошла я к двери предназначенной мнe общей женской камеры и ахнула. Нeт слов, чтобы передать этот невeроятный ужас: в почти полной темнотe, среди отвратительной клейкой грязи копошились 35–40 каких-то полуживых существ. Даже стeны камеры были загажены калом и другой грязью…

Днем — новый ужас: питанiе. Кормят исключительно полусгнившей таранью. Крупы не выдают — берут себe. Благодаря тому, что Вологодская тюрьма является „центральной“ и через нее безпрерывной волной идут пересылаемые во всe концы, — толчея происходит невeроятная, и кухней никто толком не занимается. Посуда не моется. Готовится все пополам с грязью. В котлах, гдe варится жидкая грязная бурда, именуемая „супом“, черви кишат в ужасающем количествe»…

За Вологдой Вятка.

«Условiя здeсь показались мнe нeсколько лучше Вологодских. Камеры — больше, и не такiя уж загаженныя.

Я потребовала, было, умыться; но мнe предложили, прежде всего, зайти в камеру, „а там видно будет“…

В большой женской камерe — 40 человeк. „Политическая“ — я одна. В камерe 9 откидных кроватей-коек, выложенных досками. Ни матрацев, ни подушек, ничего. На койках и просто на полу лежат оборванные, — нeкоторые почти голые, — полутрупы…

Пол цементный. Почти никогда не моется…

Не припомню другой такой кошмарной ночи, как проведенная в Вятской тюрьмe. Насeкомых мирiады. Заключенныя женщины мечутся, стонут, просят пить… У большинства — высокая температура.

К утру 17 человeк оказываются заболeвшими тифом. Подымаем вопрос о переводe их в больницу — ничего не можем добиться…

В 8 час. веч. принесли „суп“. Ничего подобнаго я еще не видала: суп сварен из грязных лошадиных голов; в темной вонючей жидкости плавают куски лошадиной кожи, волосы, какая-то слизь, тряпки… Картошка в супe нечищеная.

Люди с звeриной жадностью набрасываются на это ужасное хлебово, глотают наперебой, дерутся из-за картофельной шелухи…

Через нeсколько минут многих рвет.

Так заканчивается день, и снова наступает кошмарная ночь»…

В своих воспоминанiях Г. М. Юдович упоминает о том, что перед отправкой в ссылку была больна и поэтому подавала соотвeтствующее заявленiе с указанiем на то, что «раздeта и слeдовательно на сeвер eхать не может». Отвeтом на это заявленiе — была «немедленная отправка на сeвер». И так всегда. Это как бы особая форма издeвательств, которыя производят над заключенными. Напр., 19-го октября 1920 г. из Ивановскаго лагеря в Москвe поздно вечером экстренно была вызвана партiя приговоренных к «принудительным работам» для отправки в Екатеринбург. Среди отправляемых были общественные дeятели, извeстные всей интеллигентной Россiи. Возьмем нeсколько хотя бы штрихов из описанiя этой поeздки, составленнаго одним из ея непосредственных участников. «Среди отправленных (их было 96) были люди в возрастe 60–70 лeт совершенно больные; всe их просьбы об оставленiи были напрасны. В довершенiе всего многiе (пожалуй, большинство) не имeли теплой верхней одежды, так как стояли сравнительно теплые дни, и 19-го как раз выпал первый большой снeг сопровождавшiйся вьюгой, у многих не было обуви, кромe лаптей, очень многiе не имeли никакого продовольствiя. Со сборами страшно торопили, так что многiе оставляли у себя в камерe самыя необходимыя вещи. Часам к 8–81/2 отправляемым велeно было выйти в стеклянную галлерею, гдe было очень холодно, там ожидали болeе часа, потом там же произвели обыск увозимых вещей, потом вывели на двор, гдe послe нeскольких перекличек под усиленным конвоем отряда вохры вывели на улицу и шествiе направилось к товарной станцiи Сeвер. жел. дор. (Ярослав. вокзала). Во время пути конвой обращался с заключенными грубо, требовал итти скорeе, хотя нeкоторым — старикам, обремененным вещами — итти быстро было трудно. В началe перваго часа ночи пришли к вокзалу. Здeсь ввиду неподготовленности вагонов и отсутствiя лица, который должен принять заключенных и разсадить по вагонам, нас заставили болeе трех с половиной часов простоять на открытом мeстe, на вeтру, под вьюгой и снeгом (стоял мороз в 10–15 гр.). Около часу ночи или позже была приведена партiя заключенных из Андроньевскаго лагеря (около 30 чел.), которых поставили на нeкотором разстоянiи от нас. Среди них мы узнали нeкоторых заключенных, за нeсколько недeль перед тeм отправленных из Ивановскаго лагеря в Андроньевскiй, яко-бы для переправки на родину (кстати в числe 96 чел. отправленных в ночь с 19 на 20 в Екатеринбург было 30–35 поляков, большинство которых принадлежало к категорiи „гражданских военноплeнных“). В половинe четвертаго началась посадка в вагоны. Поeзд тронулся в путь, однако, только в 9-10 часов утра, 20-го октября, так что непонятно, зачeм нужна была такая спeшка со сборами и мучительное ожиданiе на морозe на путях Сeв. жел. дор.

Поeзд состоял приблизительно из 60 вагонов, так как кромe заключенных из Ивановскаго лагеря и Андроньевскаго этим эшелоном отправляли около 100 чел. из Ордынскаго лагеря, по нeсколько десятков из Ново-Песковскаго и Покровскаго лагерей. Сверх того этим эшелоном отправлены были около 500 чел. слушателей политических курсов красных командиров (бывшiе бeлые офицеры Колчаковской и Деникинской Армiи) и 450 кандидатов к ним. (Всего, слeдовательно, арестованных, считая эти двe послeднiя категорiи, было от 1400–1500 чел.). Относительно курсантов и кандидатов к ним в пути и уже в Екатеринбург нам удалось узнать слeдующее. На краткосрочные (шестинедeльные) политическiе курсы красных командиров отправлялись бeлые офицеры, которые в принципe допущены к занятiю должностей в Красной Армiи; до занятiя послeдних они должны пройти эти курсы, на которых видные дeятели Р. К. П. знакомят их с принципами сов. власти и коммунизма. Курсанты, отправленные в Екатеринбург, почти уже закончили курс, им оставалось всего нeсколько дней до окончанiя и до занятiя должностей в Красной Армiи. Они не считались арестованными, жили в помeщенiи быв. Александровскаго военнаго училища. Наканунe или утром 19 они внезапно были переведены в Кожуховскiй лагерь (12–15 в. от Москвы) без объясненiя причин перевода и в ночь с 19 на 20 присоединены к эшелону, отправленному в Екатеринбург. Что касается кандидатов, то они, привезенные из различных провинцiальных лагерей для зачисленiя на тe же курсы, ожидали своей очереди, т. е. окончанiя курса курсантами. Они были свободны. Часть жила в спецiальных общежитiях, другая же — жила на частных квартирах, лишь ежедневно являясь на регистрацiю. В этот день, т. е. 19, явившихся на регистрацiю задержали в том видe, в каком они были, т. е. без верхних вещей, не позволили собраться вмeстe с жившими в общежитiях, отправили на вокзал для отсылки в Екатеринбург. Вагоны, из которых состоял поeзд, были простые товарные (даже не теплушки).

Питанiе арестованных соотвeтствовало всeм другим условiям поeздки… За 12 дней проведенных нами в вагонe был выдан всего 8 раз хлeб (иногда не болeе 1/2 фунта), 2 раза сырое мясо (хорошо, что собственными усилiями добыли печи) по небольшому кусочку, 2–3 раза по нeсколько ложек крупы, 2–3 раза по ложкe растопленнаго масла, 2–3 раза по 3–4 картофелины, 2 раза по кусочку селедки, 2 раза кофе, 2 раза песку сахарн., 1 раз соли и 1 раз махорки (по 2 папиросы на человeка) и одну коробку спичек на вагон. Даже при наличiи печек не всe могли готовить: не всe имeли с собой для этого котелки; на печкe готовить на всeх 35 человeк требовало очень много времени и при долгом ожиданiи полученiя продуктов нeкоторые буквально болeе суток ничего не eли, наконец, не всегда была вода для кипяченiя. Положенiе нeкоторых облегчалось тeм, что они смогли захватить с собой кое-какiе продукты из лагеря и этим дополнить казенную пищу. Тeм, которые таких продуктов не имeли, приходилось или голодать или, если имeли деньги или лишнiя вещи для обмeна (что было далеко не у всeх), покупать или обмeнивать их на продукты (начиная с 3–4 дня пути, когда въeхали в хлeбородную полосу Вятской губ.). На деньги почти ничего прiобрeсти было нельзя. В товарообмeн пускали все, начиная с ниток, мыла, карандашей, мeдной и жестяной посуды, лишняго бeлья и кончая буквально рубашкой, снятой с тeла за неимeнiем лишней, тужурками, одeялами, простынями. В результатe такого товарообмeна и утоленiя голода на нeсколько часов люди продолжали это путешествiе без послeдних предметов теплой одежды».[342]

Я думаю, что человeку, недостаточно знакомому с условiями политическаго быта Россiи наших дней, трудно себe даже вообразить большевицкую тюрьму с заключенными младенцами 3 лeт до старцев 97 лeт (в Бутырках сидeл восьмилeтнiй шпiон); эти толпы ссыльных — мужчин, женщин, дeтей и стариков…

Тюрьма в теперешней Россiи дeйствительно один сплошной ужас. И не только для самих заключенных; быть может, еще больше для их родных. Они случайно узнают о смерти близких. Сколько родителей и до сих пор не знают: погибли ли их дeти или нeт. И живут надеждой открыть дорогое существо в каком-нибудь заброшенном концентрацiонном лагерe сeвера. Родственники лишены даже послeдняго утeшенiя — похоронить труп любимаго человeка.

Бывает и другое. Я знаю случай в Москвe, зарегистрированный оффицiальным документом 1920 года, когда родителям Ч. К. сообщила, что их 16-лeтнiй сын, арестованный по дeлу о клубe лаунтенистов, разстрeлен 4 декабря. Между тeм точно установлено, что он был разстрeлен лишь 22-го. Такую справку дали, чтобы родители «не хлопотали» за сына. Хлопоты, по мнeнiю Лациса, мeшают планомeрной работe — поэтому Лацис нерeдко спeшил разстрeлять тeх, о которых ходатайствовали.

Родные обивают пороги чекистских учрежденiй в надеждe что-либо узнать о заключенных, a свeдeнiй им не дают — даже о том, гдe находятся заключенные. «Справки о заключенных в В. Ч. К. вообще перестали давать родственникам» — говорится в упомянутой бумагe Краснаго Креста. «В положенiи полнаго невeдeнiя относительно арестованных находятся родственники иной раз цeлыя недeли; напримeр, родственники лиц, арестованных 14–15 апрeля (1921 г.) распоряженiем Секретнаго Отдeла в количествe многих десятков людей (до 400) в теченiе трех недeль не могли передать своим близким вещей (т. е. прежде всего eду) и даже узнать о их мeстопребыванiи».

Вообразите себe психологiю этих лиц, ищущих заключенных в дни, когда идут разстрeлы? A вeдь эти дни так часто повторяются! Что же это не пытка своего рода, распространенная с индивидуума еще на ряд близких ему людей?

Трудно представить себe все разнообразiе поводов для арестов, иногда массовых, которые практикуются Чрезвычайными Комиссiями. Показывая гуманность Совeтской власти, Лацис в своей статистикe приводит цифру арестов Ч. К. на 1918–1919 гг. в 128 т. человeк. «И это по всей широкой Совeтской Россiи! Гдe же тут тот необузданный произвол, о котором при каждом удобном случаe кричат наши обыватели!» Если принять во вниманiе, что по оффицiальным же свeдeнiям вмeстимость тюрем в Россiи в 1919 г. равнялась 36 т. человeк, то и цифра, приведенная Лацисом, будет не мала. Но как и статистика смертей, так и статистика арестов, несмотря на ея внeшнюю разработанность и рубрикацiю до нельзя минiатюрны. И в самом дeлe, если какая нибудь маленькая Кинешма имeет концентрацiонный лагерь на 1000 заключенных (тюрьмы теперь никогда не пустуют;[343] если около одного Омска концентрацiонные лагери числят 25 т. заключенных, то ясно, что приходится говорить о сотнях тысяч, раз рeчь заходит о всей Россiи, гдe едва ли не большинство прежних монастырей превращены в тюрьмы.

При своеобразном методe арестов, практикуемом Ч. К., или все равно Г. П. У., когда арестуются сотни невиновных людей на всякiй случай, тюрьмы всегда должны быть переполнены.

В своих статьях Лацис отмeчал, что в 1918 — 19 гг. болeе половины арестованных были освобождены, «но нас спросят, откуда же такая масса невинно арестованных?» «Происходит это потому, что когда цeлое учрежденiе, полк или военная школа замeшаны в заговорe, то какой другой способ, как арестовать всeх, чтобы предупредить возможную ошибку и в процессe тщательнаго разбора дeла выдeлить и освободить невинных?»

Вeроятно, к такому методу выясненiя виновных во всем мiрe пришла только большевицкая власть. Что же касается так называемой неприкосновенности личности, то вeдь это не больше, как «буржуазный предразсудок». Цeлый полк, цeлое учрежденiе… И мы в Москвe являлись свидeтелями того, как дeйствительно арестуется в одну ночь, напримeр, 1000 служащих Жилищных Отдeлов за злоупотребленiя, или в какой-нибудь квартирe или учрежденiи арестовывается сотня попавших в засаду.[344] «Нельзя не указать на уродливыя формы, в который выливается иногда широко примeняющаяся система засад, когда схватывается масса случайных людей, не имeющих никакого отношенiя к политикe, при чем люди эти надолго задерживаются в тюрьмe. Мы можем привести большое количество случаев, когда арестованные в засадах болeе мeсяца не подвергались допросу», — так говорилось в докладной запискe Политическаго Краснаго Креста. Так, напримeр, при засадe в магазинe художественных вещей Дацiаро в Москвe в Ч. К. привели 600 покупателей. В Бутырскую тюрьму как то привели цeлую свадьбу — с гостями, извозчиками и т. д. По дeлу о столовой на Никитском бул., гдe происходила спекуляцiя, захватили до 400 человeк. Так было во всeх городах. Эти облавы иногда принимали характер гиперболическiй. Напр., говорят, что в Одессe в iюлe 1921 г. было арестовано при облавe до 16 тысяч человeк. Арестованных держали три дня. Корреспондент «Общаго Дeла»[345] объясняет эти массовые аресты желаньем устранить нежелательные элементы во время выборов в Совeт. «Послeднiя Новости»[346] со слов прибывшаго из Новороссiйска передавали, что в этом городe перiодически устраивался особый «день тюрьмы», когда никто из обывателей не имeл права выходить из своего жилища. В этот день производились массовые аресты и цeлыя толпы людей всeх возрастов и состоянiй отводились в чрезвычайки.

В «Совeтской Россiи» — писал в оффицiальном документe Раковскiй — люди арестовываются только за опредeленный поступок. Так можно было писать только в оффицiальном документe. Жизнь ни на одну iоту, конечно, не соотвeтствует этому утвержденiю.

«Постановленiе Президiума В. Ц. И. К. 1-го февраля 1919 г. — констатирует записка Краснаго Креста — по которому слeдователям В. Ч. К. предписывалось оканчивать слeдствiя по дeлам в теченiе мeсячнаго срока, рeшительно не соблюдается».

Так было всегда. Так было в 1918 г., когда Петерс заявлял, что из 2000 арестованных (29 окт.) всe допрошены, и когда в дeйствительности люди мeсяцами сидeли без допросов, а сама Ч. К. в существующем хаосe не могла разобраться; так было в 1919 г.,[347] так было и при реорганизацiи в 1922 г. Ч. К. в Государственное Политическое Управленiе. Так осталось и теперь, хотя оффицiально в соотвeтствующем декретe В. Ц. И. К. провозглашалось, что арестованные должны быть допрошены в теченiе 48 часов, что им не позднeе двух недeль со дня ареста должно быть предъявлено обвиненiе, что в теченiе двух мeсяцев должно быть закончено слeдствiе и арестованный или освобожден или предан суду, что для задержанiя на срок, большiй, чeм два мeсяца, должно быть испрошено спецiальное постановленiе высшаго законодательнаго органа в Совeтской Россiи.

Наивен будет тот, кто повeрит совeтскому «habeas corpus act». В этой области нeт даже исключенiй, Пожалуй и не может быть.

Что касается статистики арестов, то даже оффицiальныя данныя самих большевиков, как они не преуменьшены,[348] показывают, что произвол в области арестов нисколько не уменьшается. Из данных докладов Комиссарiата Внутренних Дeл и Комиссарiата Юстицiи, представленных к 10-у съeзду Совeтов, вытекает, что на 1 декабря 1922 года числилось в административной ссылкe 10.638 политических; политических заключенных считалось 48819 человeк.[349] Эти свeдeнiя касаются лишь центральной Россiи. На 1 iюля 1923 года по спискам Главнаго Управленiя мeст заключенiя арестованных считалось 72.685 — из них двe трети приходилось на политических.[350] Не измeнился в сущности и состав заключенных по сравненiю с нашей статистикой смерти в 1918 г. Из осужденных 40 % приходилось на рабочих и крестьян.[351] Террор и до наших дней не носит классоваго характера. Это лишь система властвованiя, отмeчающая деспотiю.

Ссылка с 1922 г. стала принимать небывалые размeры.[352] Возстановлено все старое. И Туруханскiй и Нарымскiй край, и Соловецкiе острова. «На дальнем сeверe или в голодном Туркестанe, в глухих городишках и деревнях, оторванные от близких, лишенные хлeба и элементарных признаков культуры, многiе ссыльные буквально обречены на гибель» — говорит послeднее воззванiе берлинскаго Общества помощи политическим заключенным и ссыльным в Россiи.

«Еще недавно всеобщее вниманiе было привлечено Портаминским концентрацiонным лагерем, расположенным на берегу Сeвернаго моря. Туда с конца прошлаго (1922 г.) года начали свозить большiя партiи заключенных из Москвы и других городов.

Вот как описывают ссыльные общiя условiя жизни в Портаминскe:

„Лагерь устроен в старом полуразвалившемся зданiи бывшаго монастыря, без печей, без нар, без прeсной воды, которую выдают в очень ограниченном количествe, без достаточнаго питанiя, без всякой медицинской помощи“. Два раза в год Портаминск во время распутицы долгими недeлями отрeзан от всякаго сообщенiя и ссыльные обречены на полную оторванность от близких»….[353]

Но Портаминск оказался недостаточным. Центральным мeстом ссылки за послeднiй год стали Соловецкiе острова. Вот описанiе новаго мeста ссылки, гдe сейчас томится свыше 200 заключенных.

«Заключенным отведена на островe одна десятина земли; выход за ея предeлы строго запрещен и стражe отдан приказ стрeлять без предупрежденiя в нарушителей этого правила…

С прекращенiем навигацiи остров будет отрeзан от всего прочаго мiра.

Обрекая людей на физическую и духовную смерть, власть „коммунистическая“ с особой жестокостью создает условiя существованiя, неслыханныя даже в трагической исторiи русской каторги и ссылки».

Характеристику этой «красной каторги» на Соловецких островах мы найдем в письмe из Россiи, напечатанном в № 31 «Революцiонной Россiи».[354]

«Главное ея отличiе от дореволюцiонной каторги состоит в том, что вся администрацiя, надзор, конвойная команда и т. д. — все начальство от высшаго до низшаго (кромe начальника Управленiя) состоит из уголовных, отбывающих наказанiе в этом лагерe. Все это, конечно, самые отборные элементы: главным образом чекисты, приговоренные за воровство, вымогательство, истязанiя и прочiе проступки. Там, вдали от всякаго общественнаго и юридическаго контроля, в полную власть этих испытанных работников отдано безправное и безгласное населенiе „красной“ каторги… Эти ходят босые, раздeтые и голодные, работают минимум 14 ч. в сутки и за всякiя провинности наказываются по усмотрeнiю изобрeтательнаго начальства: палками, хлыстами, простыми карцерами и „каменными мeшками“, голодом, „выставленiем в голом видe на комаров“…

Саватьевскiй скит, гдe заключены соцiалисты, находится в глубинe острова, он занимает десятину земли и кусочек озера и окружен колючей изгородью. Там, в домe, разсчитанном человeк на 70, живет в настоящее время 200 человeк соцiалистов разных оттeнков и анархистов. В предeлах этого загона им предоставлена полная свобода: они могут голодать, болeть, сходить с ума и умирать совершенно безпрепятственно, без малeйшей попытки администрацiи вмeшаться в их внутреннiя дeла. Разговоры с начальником управленiя Ногтевым до послeдней степени просты, откровенны и циничны. На попытку предъявить ему требованiя он отвeтил приблизительно так: „Вам давно пора понять, что мы побeдили, а вы — побeжденные. Мы совсeм и не собираемся устраивать так, чтобы вам было хорошо, и нам нeт дeла до вашего недовольства“. На угрозу массовой голодовки он отвeтил: „По-моему вам гораздо проще сразу повeситься, до такой степени это безнадежно“. Трудность и продолжительность пути на Соловецкiе острова лишает родственников возможности оказывать им сколько-нибудь существенную матерiальную поддержку, а казеннаго пайка хватает только, чтобы не умереть с голоду. Тяжело больные и помeшанные совершенно лишены возможности пользоваться медицинской помощью и находятся в общих камерах, среди шума и тeсноты. Добиться же их перевода на материк совершенно безнадежно. На островe имeется больница, но врачи в ней опять-таки штрафные чекисты…

Но страшнeе всего для заключенных не условiя содержанiя, a ожиданiе прекращенiя сношенiй с мiром на 8 мeсяцев. Что произойдет за это время, неизвeстно. И теперь письма из Соловков почти не доходят по назначенiю. И теперь с.-р. сибиряков связанными увезли насильно на другой остров, в пустынный скит, гдe они совершенно отрeзаны от товарищей из Савватiева»…

Прошло лишь полтора мeсяца послe выхода моей книги. И ожидавшееся «страшное» совершилось. Мы узнаем о самоубiйствe на Соловках; мы узнаем даже из оффицiальнаго извeщенiя о массовых избiенiях со смертными исходами. В № 34 «Извeстiй» за нынeшнiй год (10-го февраля) мелким шрифтом напечатано сообщенiе «по поводу событiй в Соловках»: «19-го декабря 1923 г. в 18 ч. во дворe Савватьевскаго скита соловецкаго лагеря имeл мeсто печальный инцидент, выразившiйся в столкновенiи заключенных с отрядом красноармейцев, карауливших названный скит, в котором помeщаются заключенные». В результатe столкновенiя — как сообщает предсeдатель комиссiи по разслeдованiю происшествiя, член Президiума Ц.И.К. С.С.С.Р. Смирнов — шесть человeк убито и умерло от ран; двое ранено «не опасно».

Из факта созданiя спецiальной комиссiи по разслeдованiю и ея краткаго оффицiальнаго сообщенiя мы можем судить о дeйствительных размeрах трагедiи, разыгравшейся там, на далеком, оторванном от всего мiра, Сeверe. Такова судьба соцiалистов. А судьба других политических заключенных на Соловках?… Нам все скажет описанiе, даваемое корреспондентом «Соцiалистическаго Вeстника».[355]

«Кромe концентрацiонных лагерей для соцiалистов на Соловках существует еще особая тюрьма, так наз. „Кремль“… „Кремль“, совершенно отдeленный от мeст заключенiя соцiалистов, это — совсeм особый мiр. Здeсь сосредоточена старая уголовщина с ея старым бытом, старыми нравами и старою моралью. Сюда направляют и так называемых „экономистов“, т. е. людей, осужденных по „хозяйственным дeлам“ — за взяточничество, хищенiя и т. д. Но здeсь же помeщаются и политическiе: священники, „контр-революцiонеры“ и т. д.

Ужасы режима в „Кремлe“, несмотря на открытыя камеры, превосходят всякое описанiе. Бьют нещадно. Бьют работающих за малeйшее упущенiе. Палками снабжены не только надзиратели, но и старосты работающих партiй. Наказанiя — инквизиторскiя: ставят „под комаров“ голыми (лeтом) или сажают на недeлю-двe в темное помeщенiе, гдe нельзя лечь (так оно узко) или, зимою — в башню, гдe держится лед от холода. Кормят ужасно, ибо паек раскрадывается.

Положенiе женщин — поистинe отчаянное. Онe еще болeе безправны, чeм мужчины, и почти всe, независимо от своего происхожденiя, воспитанiя, привычек, вынуждены быстро опускаться. Онe — цeликом во власти администрацiи, которая взымает дань „натурой“… Женщины отдаются за пайки хлeба. В связи с этим страшное распространенiе венерических болeзней, наряду с цынгой и туберкулезом.

Одним словом — самый настоящiй рабовладeльческiй лагерь с полным безправiем заключенных, с самыми ужасными картинами быта, с голодом, с побоями, истязанiями, надругательствами…

Этот режим — величайшiй позор для большевиков, даже если бы он примeнялся лишь к самым тяжким уголовным преступникам. Когда-же в такiя условiя ставятся побeжденные политическiе враги, то нeт достаточно негодующих слов, которыми можно было бы заклеймить эту подлость.

И эти люди смeют судить за поруганiе человeческаго достоинства политических заключенных — каких-то Сементовских и Ковалевых! Да чeм же они сами лучше этих палачей?»

Нeт хуже, во сто крат хуже! Там по крайней мeрe не было столь грубаго лицемeрiя. A здeсь судят «палачей царской каторги», посылают торжественные протесты «против насилiй и репрессiй», имeвших мeсто в Финляндiи, Латвiи, Польшe, Францiи и т. д.; пишут громовыя статьи о насилiях над коммунистами в буржуазных тюрьмах и… творят неслыханныя по размeрам насилiя над человeческой личностью и человeческой жизнью!..[356]

В Соловках возстановлены знаменитые «каменные мeшки», существовавшiе в монастырe чуть-ли не со времен Грознаго. В эти мeшки (узкiя и глубокiя отверстiя в каменных стeнах, совершенно без свeта, куда втиснуть человeка можно только «под углом»), сажают нынe заключенных на «недeлю, а иногда и на двe».[357]

___

Невольно хочется сопоставить слова, взятыя из дневника поэта Полонскаго и относящiяся к турецким звeрствам 1876 г. и постановленныя нами в качествe эпиграфа к страницам, на которых излагались кошмарныя насилiя, с заявленiем французскаго коммуниста Паскаля в брошюрe о Россiи, изданной коммунистическим Интернацiоналом в Петроградe: «Террор кончен» — писал он. — «Собственно говоря, его никогда и не было. Это слово террор, представляющее для француза такое опредeленное понятiе, всегда вызывает у меня смeх, когда я наблюдаю сдержанность, кротость, — я бы сказал — добродушiе этой „ужасной чрезвычайки“». «На человeческой бойнe» — назвал свою статью по поводу моей книги А. С. Изгоев.[358] «Когда вы читаете этот синодик человeческаго звeрства… у вас колеблются самыя основы понятiй о человeчности и человeческом обществe»… Как убeдился, я думаю, читатель, жестоко ошибалась столь чуткая всегда к человeческому насилiю Е. Д. Кускова, писавшая 6-го сентября 1922 г. в. «Послeдних Новостях»: «Вот уже два года, как прекратились открытые ужасы».