Разбои в Москве и на подмосковных дорогах
Разбои в Москве и на подмосковных дорогах
Коллежский асессор Яков Кириллов сын Милюков в челобитье, поданном 11 февраля 1746 года в Московскую полицмейстерскую канцелярию, рассказал о жуткой переделке, в которой он попал несколькими днями ранее:
«Сего 1746 году февраля 5 дня ехал я, нижайший, и при мне два человека моих людей, ис Свято-Троицкаго Сергиевскаго манастыря для моления Богу. И означеннаго числа по захождении солнца, не доезжая от Москвы верстах в семи или осми, и в самом урочищи Красной сосны, близ самого села Ростокина, на дороге воровских людей человек до пятнатцати, напав разбоем, меня и людей моих смертельно били и, приходя с ножами, хотели зарезать, причем меня в правую щоку ранели, и другой боевой знак имеетца. И меня, нижайшего, и людей моих, з дороги взяв, между показанным селом Ростокиным и деревнею Мытищами мимо самого одного господского двора везли, а чей оной, не известен, и, заведши в лес, деньги, платье, лошадей и протчея, что при нем имелось, всё, бив, пограбили… И как меня грабели, то всево в одном брушлоне (так в рукописи. — Е.А.), а людей моих в одних рубахах к деревьям привязали, а сами незнаемо куды ушли. И я, нижайший, с показанными людьми чеса с четыре привязанные быв, и помощью Всевышнего один человек мой по великой трудности развезався и меня, нижайшего, и другаго моего человека развязал же. И потом мы с великою нуждою, едва живы, в ночи много в лесу дороги сыскать не могли, и близ показанного села Ростокина… виден был огонь, и… мы пришли в показанное село Ростокино к старосте… и об означенном разбое объявил. И потом тот староста мне сказывал, что де он объявленных разбойников для поимки послал, токмо найти не могли».
К челобитной прилагался реестр имущества, взятого грабителями, благодаря которому мы имеем редкую возможность узнать, на какой повозке, в какой одежде и с какими вещами в феврале 1746 года ездил коллежский асессор со своими людьми для богомолья в Троице-Сергиеву лавру:
«Сани крытыя обиты кожей, внутри стометом{57} красным — цена десять рублев.
Три лошеди: два мерина вороных — цена сорок рублев, мерин гнедой — цена пятнатцать рублев.
Три хомута ременных, три узды ременныя двойныя, возжи ременныя — цена шесть рублев.
Да платья: кафтан, камзол, штаны суконныя зеленыя, подбиты стометом зеленым, у кофтана по борту и по швам положен шнур гарусной — цена сорок рублев.
Шуба алова сукна, мех калмыцкой черной — цена сорок рублев.
Шуба китайчатая дорожная на лисьем меху, опушена пухом бобровым — цена дватцать рублев.
Камзол кафельной суконной — цена пять рублев.
Шпага, эфес серебряной — цена дватцать рублев.
Кольцо золотое — цена четыре рубли.
Запонки золотыя двойныя — цена восемь рублев.
Перук (парик. — Е.А.) круглой — цена два рубли пятдесят копеек.
Шапка бархотная красная, апушка соболья — цена пять рублев.
Рукавицы замшевыя теплыя — цена восемьдесят копеек.
Два плотка бумажные — цена восемьдесят копеек.
Чесы серебряныя — цена дватцать пять рублев.
Табакерка серебряная — цена шеснатцать рублев.
Кошелек шитой серебром, в нем мелких серебреных денег семьдесят копеек, да червонных иностранных дватцать пять.
Нош складной — цена тритцать копеек.
Туфли желтые козловые — цена сорок копеек.
Пуховик, наволока крашенинная синяя, да три подушки пуховыя, наволочки белыя — цена восимь рублев, адеяло терпущетоя белоя, покрыта байкой цветной — цена пять рублев.
Две простыни белыя холстинныя, да рубашки варендерскова палотна, цена три рубли пятдесят копеек.
Кастрол медной — цена рубль дватцать копеек.
Тапор — цена петнатцать копеек.
Шкатулка деревянная, в ней чай, сахар, три скляночки стеклянныя с воткой, цена два рубли.
Чайник медной — цена рубль.
Троецкой мелкой деревянной посуды по покупки на два рубли.
Да люцкова платья: две шубы авчинных — цена четыре рубли.
Епонча суконная песошная — цена три рубли.
Двое сапоги — цена рубль.
Кушак желтой — цена сорок копеек.
Нож ахотничей — цена сорок копеек.
Двоя руковицы — цена пятдесят копеек.
Две шапки — цена рубль дватцать копеек.
Да денег два полтинника, да мелких пятдесят копеек»[520].
Вернувшись в Москву едва живым, асессор Милюков, наверное, долго залечивал физические и душевные раны, а страшные лица разбойников, должно быть, преследовали его в кошмарных снах.
Между тем спустя две недели после описанных событий, 19 февраля, в Замоскворечье возле церкви Воскресения Христова, что в Кадашеве, появился человек, которого Милюков при встрече непременно узнал бы. Это был уже известный нам московский вор Гаврила Рыжий, к тому времени более полугода скрывавшийся от преследования со стороны служащих Сыскного приказа, прежде всего Ивана Каина. В тот день он пришел в Кадаши для свидания с женой Марфой Артемьевой, работницей суконной мануфактуры Андрея Еремеева, и принес ей серебряный эфес от той самой шпаги стоимостью 20 рублей, которая еще недавно принадлежала коллежскому асессору Милюкову. Как мы знаем, Марфа краденый эфес не взяла, беглеца прогнала, а после встречи с ним сразу направилась в Зарядье, в дом к Ивану Каину.
«Сыщик из воров» в тот же день поймал Гаврилу в торговой бане за Покровскими воротами близ Елохова моста. Видимо, ошеломленный предательством жены, тот стал давать в Сыскном приказе поразительные по откровенности признательные показания. Из допроса Гаврилы Рыжего следует, что изначально он был «мошенником» и занимался карманными, банными и домовыми кражами с прочими московскими ворами. Но после того как летом 1745 года в Сыскном приказе его «оговорил» (выдал) вор Яков Зуев, он был вынужден скрываться под Каменным мостом, в кирпичных сараях близ Донского монастыря, а с наступлением холодов — в торговых банях за Покровскими воротами. В Немецкой слободе он познакомился с группой беглых солдат и «матросов», вместе с которыми и стал разбойничать на «Троицкой дороге». Поведал он на допросе и о нападении на чиновника Милюкова с его людьми:
«…И в нынешнем 746-м году на Сырной неделе в понедельник он, Гаврила, ходил в Немецкую слободу на рынок, что словет Ладуга, и на том рынке он, Гаврила, сошелся з беглыми салдатами Иваном прозвище Стромынским, да с Савельем… и оныя Иван и Савелей звали ево, Гаврилу, на Троицкую дорогу для разбою проезжих людей, и он, Гаврила, с ними пошел. И они, Гаврила и Савелей, привели ево, Гаврилу, в селе Покровском в приходе церкви Николаю Чудотворца х крестьянину Григорью, а чей сын не знает, которой шинкует вином, и у него, Григорья, покупая на деньги вино, пили и начевали у оного Григорья в сарае три ночи заведомо, что воры. И от него, Григорья, он, Гаврила, с оными Иваном Стромынским и Савельем на Сырной недели в четверток пошли на Троицкую дорогу для разбою проезжих людей. И по той дороге за селом Ростокиным, прошед версты с три, дожидались их, оного Стромынского товарыщи четыре человека, а как им имена не знает. И все они семь человек в лесу ножем вырубили по палке. И в том же месте мимо их от Троицкого монастыря ехал человек, которой сказывался асессор Яков Кирилов сын Милюков с людьми тремя человека в одних покрытых санях на трех лошедях. И он, Гаврила, с показанными товарыщи оного Милюкова разбили… И, розбив, ево, Милюкова, и трех человек, привязали на той Троицкой дороги в лесу к деревьям, и все семь человек на показанных лошадях отъехали от него, Милюкова, версты з две. И оные товарыщи ево ему, Гавриле, дали денег два гривенника, да мелких серебреных дватцать три копейки, ефес серебряной, нож складной, и ево, Гаврилу, отпустили в Москву… И он, Гаврила, дорогою у шпаги ефес серебреной збил палкой, а лезвие переломил на двое и бросил на поле в снег».
Днем 21 февраля в село Покровское, где укрывались остальные разбойники, был послан копиист Сыскного приказа Семен Протопопов с солдатами и арестантом Гаврилой Рыжим. Однако в доме крестьянина Григория Барсукова никого, кроме его жены, застать не удалось (позже пойманные преступники признались, что они в то время «в Немецкой слободе, на Ладуге, на кружале пили вино», а сам хозяин дома «был в селе Покровском у мосту для покупки блинов»). Гаврила Рыжий указал, где была спрятана ободранная с саней Милюкова кожаная обивка, а также взятая разбоем «шуба китайчатая на лисьем меху», которую разбойники еще не успели продать. Кроме этого, в доме крестьянина Григория Барсукова были обнаружены запасы корчемного, то есть незаконного, «вина в трех боченках, на пример ведер по пяти» (спиртным разрешалось торговать только в казенных кабаках).
Спустя пять дней разыскиваемый крестьянин Григорий Барсуков сам явился к Каину и донес, что разбойники «ныне будут к нему ночью ночевать, чтоб он, Каин, пришед в дом ево, Борсукова, с салдаты, и оных оговорных взял». В ночь с 26 на 27 февраля сыщик с солдатами отправился в село Покровское к дому Барсукова, где «взял» троих разбойников — беглых солдат Ивана Стромынского, Савелия Исаева и беглого «матроса» Никифора Суету. Преступники вместе с хозяином дома были доставлены в Сыскной приказ.
На допросах все трое признались в совершении нескольких разбоев на Троицкой дороге. После их показаний повинную принесли и два разбойника, которые были пойманы Каином вместе с Гаврилой Рыжим в бане, — Василий Забалдин и Сидор Евдокимов, а чуть позже был сыскан еще один член их преступной группы — «матрос» Иван Карзанов. Таким образом, в Сыскном приказе оказались восемь участников разбойной шайки, включая содержателя притона Григория Барсукова. На основе их показаний можно восстановить картину деятельности шайки на Троицкой дороге зимой 1745/46 года.
Встречались разбойники в Немецкой слободе в кабаке, прозванном Ладогой, выпивали для смелости и отправлялись в путь. К вечеру ватага добиралась до Троицкой дороги, вооружалась дубинами и с наступлением темноты терпеливо ожидала запоздавших путников. Как только слышались звон колокольчика и топот копыт, преступники выбегали на дорогу и останавливали лошадей. Хотя некоторые проезжие и были вооружены холодным оружием, противостоять толпе нападавших с дубинами они не могли. Те избивали их, раздевали до нижнего белья, не оставляя даже штанов и обуви, и отводили в лес, где привязывали к деревьям и бросали на произвол судьбы. Добычей разбойников становились лошади, одежда, перевозимые вещи и деньги.
За сведениями об одном из налетов, совершённых этой шайкой, обратимся к показаниям одного из ее участников:
«Он же, Савелей (Исаев. — Е.А.), в нынешнем 746-м году после празника Рожества Христова, сколько спустя не упомнит, от оного Григорья Барсукова ходил для гулянья в Немецкой слободе на Ладуге на кулашной бой, и на той Ладуге товарыщ ево, Иван Стромынской, звал ево… на Троицкую дорогу для разбою проезжих людей, и он, Савелей, с ним пошел. И собрались на той Ладуге пять человек, а имянно: он, Савелий, Иван Стромынской, да Парусной фабрики матрозы Василей Заболдин, Никифор Суета, да незнаемо чину Сидор Евдокимов, да незнаемо какова чину кулак, которой торгует хлебом, а как ему имя, не знает, и были при них палки. И все они шесть человек ночью пришли на Троицкую дорогу, проехав село Ростокино, не доезжая деревни Мытищ, стояли у лесу и дожидались проезжих людей. И в то время никого не дождались, и пошли было к Москве, и, проехав Ростокино, ехали к ним навстречу из Москвы в одних санях на дву лошедях, которой сказывался Троицы-Сергиевой лавры служителем, и при нем был один подводчик. И он, Савелей, с показанными товарыщи оного служителя разбили и разбоем у него взяли две лошади — мерина карева, да мерина рыжева с хомутами, с уздами ременными, тулуп овчинной нагольной, да штаны лосинные, кафтан, да камзол суконныя гвоздишныя, два таза медных, шапку бархатную, три гнезда рубах, азям{58} песочной, камзол песочной, тушу свиного мяса, да с подвотчика сняли шубу нагольную овчинную, денег пятдесят копеек. И, разбив, того служителя и подвотчика, связав руки назад, привязали близ дороги в лесу х кустам».
В другой раз, когда разбойники, вырубив в лесу по дубине, поджидали на Троицкой дороге очередную жертву, «по той дороге ехал из Москвы незнаемо чей крестьянин на одной лошади в санях». Преступники и этого несчастного крестьянина «розбили»: забрали кобылу, телегу с мукой и крупами, сняли с него овчинную шубу и «покинули» на дороге. Приехав на телеге в Преображенское, они поделили мешки с мукой и крупами, а «лошадь пустили на Троицкую дорогу для того, что была худа»[521].
Видимо, на совести членов этой шайки лежало и разбойное нападение, которому подвергся поляк Иван Петрович Буковский. В своем челобитье он рассказал: «…в прошлом 745-м году декабря 8 дня ехал я… от Троицкой Сергиевой лавры в Москву тоя ж лавры с подьячим Михайлою Савиным на дву санях, при которых были четыре лошади… да при тех лошадях имелись извощиков два человека. И как я… со оным подьячим ехали по Троицкой дороге мимо лесу Красной сосны, и у того лесу напали на нас воры шесть человек на одной лошади, и меня… и подьячего разбили, и били нас смертным боем… и, ограбя, оные воры вышеписанных подьячего и извощиков привязали в лесу к деревьям, а я, именованный, в одной рубахе, бес порт, босой от тех воров ушел»[522]. Как видим, почерк преступников схожий и место нападения во всех случаях повторяется.
Подобные разбойные группы действовали и на других подмосковных дорогах. Так, 3 февраля 1738 года в 30 верстах от Москвы на Касимовской дороге было совершено нападение на крепостных людей комиссара Артемия Андреевича Самсонова, ехавших из Москвы в господское поместье Владимирского уезда. В декабре 1741 года «за Рогожской ямской слободой» жертвой нападения стал крестьянин поручика Тихона Иванова сына Новгородцева. Как сказано в составленной его хозяином челобитной, преступники, «напав на него, …посланную с ним лошадь и скарб отбили, и ево били смертно, и того человека моего, связав у оного руки и ноги, бросили в свои сани, и завели в лес, и, обрезав имеющуюся на нем рубаху по пояс, и тою рубахою завязали ему глаза и рот… и потом от него поехали, а ево… оставили в том лесу связанного». 10 января 1742 года на Владимирской дороге «в Московском уезде среди Ивановской рощи» нападению подверглись крепостные крестьяне прапорщика Василия Дмитриевича Камынина[523] и т. д.
Отметим, что важную роль в разбойной шайке, орудовавшей на Троицкой дороге зимой 1745/46 года, играл крестьянин дворцового села Покровского Григорий Барсуков, периодически предоставлявший преступникам надежное укрытие в своем доме. Взятые разбоем повозки, вещи и лошади не могли быть быстро реализованы, и преступники оставляли их Барсукову на хранение. Он же продавал им корчемное вино и покупал у них отобранные у жертв вещи, а то и снятую с несчастных одежду. Так, Иван Стромынский на допросе показал, что после совершения одного из разбойных нападений он с товарищами «пришли в село Покровское х крестьянину Григорью Барсукову, а про то, что они были на разбое на Троицкой дороге, ему, Григорью, сказали, и показанную лошадь мерина рыжева продали они означенному Григорью Барсукову, взяли два рубли, а продали ему заведома, что взята разбоем. Ему ж, Григорью, он отдал кафтан васильковой суконной, шапку бархатную, да камзол гвоздишной безденежно, только за тот кафтан у него, Григорья, пил он, Иван, с товарыщем Никифором Суетою вино»[524].
При рассмотрении деятельности этой разбойной группы нельзя не обратить внимания на еще один важный момент. Все ее участники были либо крестьянами окрестных сел, либо беглыми солдатами, отданными в службу из тех же подмосковных сел и деревень, либо «матросами», то есть работниками парусной мануфактуры в селе Преображенском. Никто из участников разбойной группы не известен нам по другим документам о московской преступной среде, кроме Гаврилы Рыжего. Тот являлся московским «мошенником», но с лета 1745 года скрывался в различных местах от преследований со стороны Сыскного приказа. Именно в это время он потерял связи со своими «товарищами» — московскими ворами и примкнул к разбойной шайке.
Итак, разбои на подмосковных дорогах — нехарактерные для московских воров преступления. Зачем ходить на пригородные дороги, губить людей и рисковать собственной жизнью, если рядом шумный многолюдный город, дающий столько возможностей для совершения краж? Наверное, так рассуждали московские «мошенники», останавливая свой выбор на преступлениях, не связанных с душегубством.
Впрочем, иногда и городские преступники устраивали разбойные нападения. Один из самых успешных разбоев, совершённых в Москве в 40-х годах XVIII века, осуществила группа профессиональных воров под предводительством самого «доносителя» и «сыщика» Ивана Каина. Речь идет о нападении в 1748 году на струг московского купца 1-й гильдии Степана Скачкова (в показаниях Каина — Степана Клепина, Клепикова или Клепинова) с целью похищения более тысячи рублей и прочего имущества. В следующем году все участники этого преступления, в том числе Иван Каин, были арестованы и признались в содеянном. Подробный рассказ Каина об этом разбое, зафиксированный в протоколе допроса, заслуживает того, чтобы быть процитированным полностью:
«В 747-м году под Рождеством Христовым пришел он на струг орленина, а как ево зовут не знает, к прикащику ево села Дединова крестьянину Осипу Тимофееву, которого он знает потому, что он, Каин, как на том, так и на протчих судах преж сего осматривал беспашпортных и подозрительных людей, и пил у него, Осипова, чай. И в то ж де время на тот струг з берегу шел здешней первой гильдии купец Степан Григорьев сын Клепин, о котором он, Осип, ему говорил: „Хотя де он, Клепин, и в худом платье ходит, только де он богат, понеже де у него есть денег пять тысяч рублев или больше, а кроме де пива ничего не пьет“. Почему он, Каин, будто в шутки, у него, Осипа, спросил: „Где ж у него те деньги?“ На что де он, Осип, сказал, что держит на стругу, понеже де и у него, Клепина, особливый струг с хлебом тогда на Москве-реке был.
А после де того он, Каин, сошелся с суконщиком Алексеем Ивановым сыном Шинкаркой и о том ему сказал. И стали они с ним советовать, каким бы образом у означенного Клепина деньги взять. А после того пришел к нему здешней купец, которой тогда был целовальником, Яков Иванов сын Колобков для играния в карты, которому он, Каин, о вышеписанном Клепине, что он имеет у себя много на струге денег, сказал, и обще с ним советовали, как бы те деньги у него взять. Притом он, Каин, ему, Якову, сказал, что он, Клепин, кроме пива ничего не пьет, на что он, Яков, ему объявил, что надобно натопить в пиве дурман и того Клепина напоить. И после де того пришли они все трое с вышеписанным Яковом и Алексеем в питейный погреб, и означенной де Яков, купя кувшин и пива с полведра, насыпали дурману с фунт и, замазав тестом, поставили в печь, которая тогда топилась. И, истопя то пиво, прежде сами ддя пробы выпили по стакану Ничего им от того не зделалось и были в памяти. А после де того пришли они на кабак и купили четверть пива и оставшее означенное топленое з дурманом пиво влили, ис которого оныя Яков Иванов и Алексей выпили на том кабаке стакана по три, а он де, Каин, выпил с полстакана. И, сошет с того кабака, пошли по домам. И того ж де дня в вечеру означенного Якова привел к нему, Каину, в дом незнаемо какой суконщик и сказал, что он в безумии, которой у него и начевал и был целые сутки в безумии. А на другой день и означенной Алексей, увидясь с ним, сказывал, что он насилу дошел до двора своего.
А после де того, спустя с месяц или больше, сказать не упомнит, он, Каин, с вышеписанным же Алексеем между разговорами советовали, что им с вышеписанным Клепиным делать, понеже означенной Яков Иванов тогда уже из Москвы уехал, а куды, не знает. И оной де Алексей говорил, что конечно им на тот струг итти и те деньги взять розбоем. А потом увиделись они парусной фабрики с матрозом Антоном Ковровым, которого он знает потому, что он з женой ево, Каиновой, воспримал от святыя купели детей, а у кого не знает. И при том де ему говорили, что нет ли еще кого у них из матрозов к тому же умыслу. На что де он объявил, что иного нет. Чего ради он, Каин, пошел в портяной ряд и сказал о том же по знакомству Суконной Большой фабрики мастера Ивана Алексеева сыну ево Сергею Иванову, которой в том ряду торговал, и оной Сергей ему сказал, что он итти с ними не хочет, а только вместо себя приведет к ним того ж Суконного двора суконщика Ивана Крылова. И после того собирались неоднократно все в питейном погребе, в котором торгует сиделец Дмитрей Михайлов, а от кого не знает, о том советовали. Токмо де тот погребщик про то не ведал, ибо они, приходя к нему и покупая ренское, пили.
И ис того погреба, уже на Святках, с вышеписанным Антоном Ковровым, да с сыном ево Иваном, да с означенными суконщиком Иваном Крыловым и Алексеем Ивановым подъезжали на лошади оного Антона в санях к означенному Клепикова стругу, которой стоял против дранишного ряду с тем, чтобы имеющиеся у него, Клепикова, деньги взять разбоем, раза з два и выжидали, чтоб тот Клепин из струга вышел, но только де он, Клепин, в те числа из струга не выходил. А как де в третей раз, таким же порятком собрався в том погребе, к тому стругу в обедни подъехали, в то время означенной Клепинов ис того струга вышел и пошел вверх по реке, за которым они послали означенного матроского сына Ивана, куда он пойдет, в назирку, которой де, возвратясь к ним, сказал, что пошел к обедне в церковь Святого Великомученика Георгия, что в Ендове, почему он, Каин, в ту церковь пришел и, как отпели обедню, то оной Клепиков пошел к Болоту, за которым он, Каин, послал того ж матроского сына Ивана. А как де оной Иван, возвратясь к ним, сказал, что оной Клепин пошел на Болото, то означенные Крылов, Антон и Алексей, взяв с собой ис саней два топора, ис которых один означенный Алексей взял из дому его, Каинова, а другой топор, да небольшей лом железной, да два мешка больших, привес с собою вышеписанной Антон, да у Крылова де была в голицах зола и соль. И, пошед на тот струг, у имеющихся на том стругу чуланных дверей постучались, а он, Каин, стоял против того струга на берегу в дранишном ряду, а мотрозский сын на льду у саней, однако ж де ему, Каину, все было видно, ибо стоял от того струга блиско. И как де вышеписанного Клепикова работник их спросил, кто стучит, то де объявленной Крылов ему сказал, что есть из Орла письма, почему тот работник двери им и отпер. И они, вошед в тот чулан и брося тому работнику золы и соли в глаза, связав ево, положили под лавку, а били ль ево чем, того де он, Каин, не видал. А после де того, помешкав самое малое время, оные Антон, Алексей и Крылов ис того струга вышли и с собою ис того струга вынесли в двух имевшихся с ними больших мешках деньги и, положа в сани, поехали было чрез Васильевский сад, но имеющаяся де у них лошадь на берег к тому Васильевскому саду, что оной крут, не взвела и упала, чего ради они, поворотя ту лошадь, поехали вниз по Москве-реке, а он де, Каин, взяв свою лошадь, которую он тогда поставил на берегу Москвы-реки на время, а на чьем дворе не знает, поехал за ними ж и догнал их за селом Покровским на поле, и, приехав к означенному матрозу в дом, которой имеетца в Преображенском близ вышеписанной фабрики, те деньги переложили в конюшню и заперли замком. И означенной де Антон с сыном остался в доме, а он, Каин, и Крылов, и Алексей поехали в город для разведования, нет ли какого о тех деньгах сыску. А ему, Антону, сказали, что они для разделу тех денег будут в вечеру И были в городе, переходя по разным местам до сумерек, и означенной де Крылов и Алексей от него отлучились, а куда не знает. А он де, Каин, один поехал к вышеписанному Антону, а вышеобъявленные Алексей и Крылов с Сергеем Ивановым приехали к нему, Антону, в то ж время по прежде ево, Каина. И, взяв означенныя ис конюшны деньги, внесли в ызбу и делили. А по разделу досталось ему, Каину, рублевиков, гривенников и полуполтинников четыреста пятдесят рублев. Антону и Крылову рублев по двести или больше, подлинно сказать не упомнит, да Антонову сыну Ивану рублев с пятдесят, Сергею Иванову рублев со сто, да сверх того оной Сергей скупал у них взятое с теми ж деньгами ломаное серебро на пример с фунт, да мелкие серебряные деньги, сколько щетом было, не упомнит. Да вышеписанной Алексей при том разделе украл у них свяску, низанную жемчугом, да серги с жемчугами, а серебрянные ль или золотые, не знает, о чем оной Алексей после того сам ему сказывал. И, розделя оное, поехали он, Каин, с Алексеем на ево, Каиновой, лошади вместе, а Крылов с Сергеем Ивановым на другой лошади, а чья подлинно та лошадь не знает. И ехали до города вместе и, доехав до церкви Казанския Богородицы, что у Воскресенских ворот, он, Каин, с Алексеем поехали в дом ево, Каинов, а Крылов с Сергеем куда поехали он не знает. И как де он, Каин, доехал до того двора, тог да вышеписанной Алексей, взяв доставшиеся ему по разделу деньги, пошел от него, а куды не знает. А он, Каин, въехал на свой двор, но означенные деньги, выняв из саней, положил вверху над ызбою, а как де стало разсветать, то он те деньги, чтоб в дому ево кто не присмотрел, взяв, отнес в софьянной ряд и положил в пустую лавку, и ис той лавки брал тайно, и роздал все разных чинов людем и в разных же рядах за всякие забранные у них в долг товары»[525].
Нельзя не отметить, что в подготовке и совершении этого разбойного нападения Каин проявил себя как опытный и хладнокровный организатор. Он выискал жертву побогаче, нашел надежных сообщников, тщательно и неторопливо отработал с ними возможные способы совершения преступления, распределил между ними роли, при этому выбрав себе самую безопасную (мальчик, сын одного из злоумышленников, был послан «в назирку», то есть наблюдать за покинувшим струг купцом, сам Каин «остался на берегу для сторожи, чтоб кто их не переловил», а остальные отправились на разбой). Наконец, именно вор-отступник организовал дележ добычи. Видимо, это было одно из самых серьезных преступлений, совершённых Ванькой Каином. Не случайно именно оно стоит первым пунктом в экстракте следственного дела о винах бывшего доносителя, по рассмотрении которого Каину и его сообщникам были вынесены смертные приговоры.