Петр Камчатка, друг и учитель Каина

Петр Камчатка, друг и учитель Каина

На дворе стояло лето 1748 года. До ареста грозного доносителя и начала расследования его преступлений оставалось полгода. Пока Иван Осипов Каин продолжал расхаживать по московским улицам в шляпе, сюртуке и перчатках, с сенатским указом в кармане, во главе команды солдат в поиске «подозрительных» людей. 8 августа, когда сыщик с солдатами шел в очередном дозоре, среди прохожих ему встретилось знакомое лицо. По мосту, прямо навстречу ему, шел его старый друг Петр Камчатка. Каин схватил и доставил преступника в Сыскной приказ, где «словесно объявил»: «…оного де числа ходил он, Каин, для сыску и поимки воров и разбойников и машенников и, как он, Каин, шел за Москву-реку, на Балчуге, …попался ему мошенник Петр Камчатка, который, как прежде сего, так и в ныне, ворует, мошенничает, понеже де на него, Петра Камчатку, во оном Сыскном приказе по разным повытьям в том мошенничестве от колодников имеется оговор, которого взяв, он, Каин, для следствия в том воровстве привел в Сыскной приказ»[259].

Тринадцать лет прошло с той летней ночи, когда старший товарищ Камчатка помог подростку Ивану Осипову сбежать с господского двора и привел его к своим дружкам под Каменный мост. И вот теперь этот самый Иван Осипов, превратившийся в грозного сыщика, схватил своего бывшего учителя.

Теперь настало время познакомиться и с этой колоритной фигурой мира московских «мошенников». О Петре Камчатке, сыгравшем особую роль в жизни Ваньки Каина, мы имеем не так много документальных свидетельств, но всё же знаем о нем несколько больше, чем о сотнях других обитателях городского «дна» Москвы XVIII века. Он был главным фигурантом двух обнаруженных в архиве судебно-следственных дел 1740 и 1748 годов. Оба раза на допросе он дал подробные автобиографические сведения, которые проверялись и подтверждались соответствующими справками. Кроме этого, имя Камчатки довольно часто фигурирует в показаниях профессиональных преступников, задержанных в 1741–1748 годах с помощью Ваньки Каина. Наконец, Петр Камчатка — один из главных героев «Автобиографии» Каина.

Петр Романов сын по кличке Камчатка родился около 1713 года в семье солдата Бутырского пехотного полка Романа Герасимова сына Смирного. Его отец умер или погиб около 1715 года, оставив сына «в малых летах». Его мать Анастасия около 1720 года второй раз вышла замуж за «матроса» Хамовного двора («Московской парусной фабрики») Степана Лукьянова сына Закутана. Несмотря на то, что «прозвали ево, Петра, по оном ево вотчиме Закутиным», Камчатка всегда сохранял память о родном отце и сам называл себя двойной фамилией — Смирнов-Закутин[260].

Как известно, Хамовный двор — первая возникшая по воле Петра I мануфактура — был создан в 1697 году в селе Преображенском на высоком берегу Яузы. Это было предприятие стратегического значения, призванное удовлетворить нужду зарождавшегося российского флота в парусном полотне и канатах. К 1719 году, когда на Хамовном дворе появился мальчик Петр, предприятие уже сильно разрослось, раскинулось по обеим сторонам Яузы и насчитывало 1268 работников обоего пола. Основную рабочую силу «Московской парусной фабрики» составляли «матросы» — подневольные работники из числа рекрутов, для которых служба на флоте заменялась работой на Хамовном дворе. Наряду с ними на мануфактуре работали пленные шведы и их жены, а также незначительное число вольнонаемных.

Камчатка вырос в Преображенском и с подросткового возраста «работал при оном своем вотчиме на оной фабрике». В архивах сохранилось несколько описаний Хамовного двора первой четверти XVIII века. На одном берегу Яузы, в Преображенском, располагался большой двор, обнесенный забором и заполненный многочисленными каменными и деревянными постройками. Комплекс помещений для выработки парусного полотна состоял из «толчейного» и «самопрядошного» сараев, «ткальных светлиц», «мылярней», «амбаров», кузницы, столярной избы, кладовых амбаров и пр. Здесь же находились жилые помещения для мастеров, подмастерьев, а также избы для семей подневольных работников — пленных шведов и «матросов». На другом берегу Яузы разместились «толчейный амбар» и ряд «ткальных светлиц», в которых ткали не парусину, а более тонкое льняное полотно — «фламан[д]ское», «любское» (любечское), «голландское»[261].

Но, возможно, Петр жил не на самом Хамовном дворе, а неподалеку, в Преображенском, где в приходе церкви Воскресения Христова «Словущаго» существовала целая «матросская» слобода. Среди документов Канцелярии конфискации сохранилось уникальное описание расположенного в этой слободе двора «матроса» Антона Коврова, вора и друга Ваньки Каина, за многочисленные преступления в 1755 году сосланного на вечную каторгу с наказанием кнутом и вырезанием ноздрей[262]:

«На улицу светлица с каморкою, в ней печь изращатая живописная синяя. Во оных светлице с каморкою пять окон с окончины стеклянными ветхими. При той же светлице сени с чердаком с подволокою. В сенях — топлюшка, ис которой топитца печь, с окошком волоковым, да два чулана, в том числе из одного ход по лестнице в чердак, а в другом окончина стеклянная ветхая.

Во дворе светелка летняя с погребом и с сушилом, в ней две окончины стеклянные ветхие. Позади оной светелки конюшня об одном стойле, сарай с поднавесом, в том сарае бочек и боченков одиннатцать, кадок пять пустые. Позади того строения сарайчик небольшой.

Оное строение крыто дранью.

На улицу ворота створчатые с калиткою об одном щите»[263].

Может быть, в подобном дворе в «матросской» слободе и вырос Петр Камчатка.

Хамовный двор был государственной мануфактурой и находился в непосредственном подчинении Адмиралтейской коллегии. Главный администратор предприятия — комиссар (с 1712 года эту должность занимал Петр Янков) — занимался наблюдением за поведением работных людей, «чтобы против имянной росписи все были на работе и делали не ленностно, не гуляли». Помощником Янкова был подьячий Панкрат Есаулов, работавший с самого основания предприятия. Он принимал у «матросов» работу и делал записи, «что когда от ткачей и от самопрядчиков и утошников пряжи принято», на основе которых затем составлялись ведомости «к выдаче жалованья», а также следил, чтобы рабочие «не были праздны и всякий свое дело исправлял». Техническими руководителями являлись мастер и три подмастерья. У подмастерьев была «специализация»: один следил за работой в «толчейных амбарах» и чесальнях для приготовления пеньки, второй принимал очески для «утошной пряжи» и раздавал ее для обработки «утошникам», третий «надсматривал за ткачами».

Для предприятия настали не лучшие времена. Оказалось, что из трех тысяч кусков парусины, посланных в 1717 году в Петербург, «на карабельное дело ни единое не годно». Петр I требовал немедленно провести расследование в таком деле, из-за которого «лехко голову потерять, понеже дело самое главное, и ныне за тем здесь отправление флоту удерживаетца». Администрация Хамовного двора свалила вину на рядовых работников (девять «матросов» были выпороты кнутом, а другие оштрафованы). Те, в свою очередь, обвинили начальство во всевозможных злоупотреблениях — взятках, хищениях, заготовке «промоклой и негодной пряжи», задержке выплаты жалованья до шести — восьми месяцев, выдаче вместо денег муки, «и то самой плохой», в результате чего многие опытные наемные работники ушли с предприятия. В 1720 году старое руководство было уволено и на предприятии появился новый управляющий Иван Тиммерман, которому предоставлялась большая самостоятельность в управлении. В это время там было 330 станов и работали 967 человек.

Но уже спустя два года 426 «матросов» Хамовного двора подали коллективную челобитную с обвинением нового директора во всяких «обидах» и злоупотреблениях. Император приказал учредить особую комиссию для расследования этого дела. Выяснилось, что работники и раньше пытались жаловаться на Тиммермана, но тот предупредил их выступление. В назидание остальным, «дабы ни о чем никто не доносил», директор семь недель держал челобитчиков в кандалах под караулом во дворе предприятия, а на восьмую неделю послал скованными на работу, предварительно выпоров кошками (ременной плетью с несколькими хвостами).

Главным пунктом жалобы «матросов» было постоянное применение физической расправы. Причем побои бывали такие зверские, что двое работников умерли. В материалах расследования содержится история погубленного таким образом «матроса» Меркулова. За «непристойные речи» его по указанию переводчика выпороли в приказной светлице. Несколько часов спустя ему досталось уже по приказу Тиммермана за якобы украденную пряжу. Меркулов с горя выпил и, на свою беду, опять попался на глаза директору, который его за пьянство «зашиб рукою по щеке и бил тростью». Придя к приказчику, возможно с жалобой, он был бит «кошками или батоги». Потом Меркулова вновь «бил на фабрике у дровяного двора Тиммерман за дрова, которые он принимал плохие». Несколько часов спустя после такой серии избиений несчастный скончался. Но даже после расследования всех подобных инцидентов Тиммерман продолжал оставаться директором «Московской парусной фабрики».

При этом заработная плата рабочих Хамовного двора была крайне низкой. По подсчетам Е. И. Заозерской, в 1720-х годах заработок наиболее квалифицированных работников составлял 20 рублей в год, а рядовых рабочих — всего 12 рублей. Для прокормления одного человека требовалось, по подсчетам самих же мануфактуристов, минимум семь-восемь рублей в год, тогда как семьи «матросов» могли состоять из трех, четырех и больше человек. Поэтому неудивительно, что в 1722 году на Хамовном дворе было обнаружено 108 «праздных» станов — среди вольных людей было «мало охотников» работать на предприятии[264].

Не приходится удивляться и тому, что «матросы» Хамовного двора нередко оказывались замешанными в делах о кражах, грабежах и разбоях. Например, в 1746 году несколько тамошних работников оказались в Сыскном приказе за участие в разбойных нападениях на подмосковных дорогах. Среди «товарищей» Каина, которые в конце 1741 года были арестованы по его «указыванию», было несколько «матросов» «Московской парусной фабрики». Так, ночью 28 декабря на дворе дьякона церкви Всемилостивого Спаса Алексея Акимова на Москворецкой улице был пойман тридцатилетний «мошенник» Денис Иванов сын Криворот, включенный Каином в его реестр. На допросе он показал о себе: «Хамового де он двора матрос, и на том дворе прядет пенку. И напред сего, сколько тому лет не упомнит, был он, Денис, в приводе в Сыскном приказе в мошенничестве». В последний день 1741 года Иван Каин поймал и привел в Сыскной приказ 23-летнего работника Хамовного двора Осипа Соколова, который на допросе признался в совершении грабежей, а о себе рассказал: «…отец де ево, Сила Ларионов сын, и он, Осип, Парусной фабрики матросы, жительство де имеет на оной же фабрике с матросом Федором Барзовым»[265]. Его коллегой был уже упомянутый вор и друг Ваньки Каина Антон Ковров.

С раннего возраста встал на преступный путь и Петр Камчатка. Около 1732 года, в возрасте девятнадцати лет, он впервые оказался в Сыскном приказе по обвинению в краже. К сожалению, значительная часть дел приказа сгорела в пожаре 29 мая 1737-го, поэтому подлинное дело обнаружить не удалось. Но на допросе в Московской конторе тайных розыскных дел 29 февраля 1740 года сам Камчатка изложил его содержание следующим образом: «И тому лет с восем, как стал быть он, Петр, в возрасте, и в праздник верховных апостол Петра и Павла ходил он, Петр, в Лафертовские (Лефортовские. — Е.А.) салдацкие слободы для гулянья, и в тех слободах того ж полку салдат, а имяни и прозвища не упомнит, поклепав ево, Петра, деньгами, якобы он вынул у него ис кармана, и бил ево, Петра, смертно, и он де, Петр, не стерпя тех побой, кричал за собой и за тем салдатом караул, и в том взяты они в Лафертовскую съезжую избу, и ис той избы отосланы в Сыскной приказ, и в том приказе в краже оных денег он, Петр, роспрашиван, и в тех деньгах не винился, понеже он, Петр, тех денег не крадывал»[266].

Не признавшись в карманной краже, Камчатка на следствии совершил поступок, на несколько лет кардинально изменивший обычное течение его жизни. На допросе в Сыскном приказе он назвался солдатским сыном (что было правдой), но при этом умолчал о своем отчиме, а также о том, что с малолетства работал на Хамовном дворе. Поэтому его отправили в Московскую военную контору, где определили в солдаты. Так около 1732 года девятнадцатилетнему «матросу» парусной мануфактуры удалось примерить на себя солдатский мундир.

Зачем он это сделал? Может ли быть, чтобы этот молодой человек, уже ставший на преступный путь и, видимо, не первый раз опустивший руку в чужой карман, решил начать жизнь с чистого листа? По всей видимости, Петр Камчатка был далек от такого стремления. Скорее всего, это был хорошо рассчитанный шаг, направленный на избавление от всякого рода государственной службы и достижения полной свободы для занятия воровским ремеслом. Когда Ярославский пехотный полк, куда определили Петра, находился в Казани, он с легкостью совершил побег и вернулся в Первопрестольную.

В 1733–1734 годах Петр Камчатка был предоставлен самому себе. На допросе 1748 года об этом периоде своей жизни он рассказал, что «работал в Лафертовской слободе — рыли Государевы каналы, а жительство он, Петр, имел в той же Лафертовской слободе близ того каналу в землянках»[267]. Однако мы можем предположить, что в это время Камчатка продолжал заниматься карманными кражами. Скорее всего, именно к этому периоду относится его знакомство с Иваном Осиповым, дворовым мальчиком купца Филатьева.

В ноябре 1734 года Камчатку опять стали избивать средь бела дня прямо на Красной площади так, что он, «не стерпя побой», закричал «Караул!». Хотя в полиции он и утверждал, что били его «безвинно», можно предположить, что он вновь попался на карманной краже. На этот раз он показал о себе, что был «матросом» «Московской парусной фабрики», умолчав при этом о побеге из полка, «боясь себе за то истязания». Так 29 ноября 1734 года после более чем двухлетнего отсутствия Петр Камчатка вновь оказался на Хамовном дворе.

Не проработав на мануфактуре и года, Петр опять сбежал и вернулся к привычному бродячему образу жизни. Именно в это время он помог Ивану Осипову совершить побег от его господина, и с тех пор они стали неразлучными друзьями: вместе «мошенничали» в Москве, ходили для совершения краж на ярмарки, участвовали в разбойной шайке под предводительством атамана Михаила Зари и т. д. На допросе в Сыскном приказе 8 августа 1748 года Камчатка так описал свою тогдашнюю жизнь: «…не похотя на той фабрики при работе быть, с той фабрики бежал, и пошел он, Петр, для кражи в торговых банях платья, тако ж и вынятия разных чинов у людей ис карманов денег, в Нижний Новгород, и по приходе в тот город сошелся он, Петр… с крестьянином Савельем Плохим, да… с крестьянином Григорьем Степановым сыном Мазиным, …Большого суконного двора с учениками Иваном Куваевым да Михайлой Денисовым, да по сему делу с приводцем явшим доносителем Иваном Каином, ис которых означенной Каин знаком ему, Петру, по тому, что мошенничал с ним вместе. И потом все пять человек ходили в том городе Нижнем для кражи разных чинов у людей ис карманов денег и платков и для кражи в торговых банях у парелщиков денег и платья и в том городе жили пять дней. И во время де того их житья как в вечеренних, так и в утренних банях, по вся дни крали у бурлаков и разных чинов у людей денги и платье… А потом ис того Нижняго Новагорода пришли все обще на Макарьевскую жярмонку…»[268]

В «Автобиографии» Ваньки Каина описание этого периода жизни его приятеля снабжено примечательными подробностями и забавными историями. Например, когда «товарищи»-воры «работали» на ярмарке, Ванька Каин был схвачен, приведен в присутственное место, закован в кандалы и посажен под караул. Тогда Камчатка, набрав калачей, пришел в тюрьму якобы для подачи милостыни колодникам. Когда же очередь дошла до его друга, Камчатка подал ему два калача и произнес странную фразу: «Триока калача ела, стромык сверлюк страктирила». Эти непонятные для часового и для других заключенных слова в переводе с воровского языка того времени означали: «Ключи для отпирания цепи в калаче». Вечером Каин попросился в нужник, открыл замок, снял кандалы и сбежал.

А вот другой случай. Как-то Ванька Каин и Камчатка, будучи в Москве в Нижних Садовниках, в одной из пустых изб (а таковых после майского пожара 1737 года в городе было немало) сделали из бумаги оконницу, а как настало утро, стали тереть камнем о камень. Проходившие мимо и слышавшие производимые ими звуки могли подумать, будто в этой избе мелют зерно. Камчатка, осыпав свою голову мукой, окликнул в окно мужика, продававшего вразнос харч, и сторговал у него кусок говядины. Забрав мясо, он скрылся в глубине помещения, якобы отправившись за деньгами, после чего друзья тихо ушли из дома с другой стороны. Тем временем торговец «стоял под тем окном долгое время, ожидав за проданное мясо денег, и, усмотрев, что никого в той избе нет, рассуждал с прохожими людьми, люди ль были, или дьяволы с ним говорили и говядины лишили»[269].

В декабре 1739 года беглого работного поймали свои же «матросы» Хамовного двора и привели в Адмиралтейскую коллегию, откуда его отправили обратно на предприятие, где он был предусмотрительно посажен в тюрьму «на большую цепь».

Теперь совершить побег было чрезвычайно сложно. Просидев два месяца, отчаявшийся Камчатка 29 февраля 1740 года объявил «слово и дело». Его привели в мануфактурную контору, где он под страхом смертной казни подтвердил, что действительно знает за собой «государево слово и дело» и «доказать может в Тайной канторе». Немедленно препровожденный в располагавшуюся в том же селе Преображенском Московскую контору тайных розыскных дел, Камчатка на допросе рассказал о своей горемычной жизни, поведал обо всех своих побегах, умолчав только о том, что являлся профессиональным вором. Он признался, что, «будучи на оной фабрике под караулом, он, Петр, Ея Императорского Величества слово и дело за собою сказывал для того, что де он, Петр, на оной фабрике работать не желает, а желает служить в салдатстве, а Ея Императорского Величества слова и дела за ним, Петром, нет и ни за кем он, Петр, не знает»[270].

Итак, оказавшись в критической ситуации, прикованный цепью на неопределенный срок, Петр Камчатка решил пойти ва-банк. Ему грозило тяжелейшее наказание кнутом, от которого можно было умереть или остаться инвалидом. Но вдруг повезет? Если бы его определили в воинскую службу, он смог бы опять без труда сбежать и продолжать вести привычный вольный образ жизни.

Шансы у него были: из Тайной конторы был отправлен запрос, «беглый матрос Петр Закутин на оной фабрике в работе с которого году, месяца и числа имеетца, и откуда на ту фабрику прислан, и на той фабрике оной Закутин записан ли… и ныне на тою фабрику оной Закутин в работу надобен ли». Если бы руководство предприятия отказалось от проблемного «матроса», доставлявшего ему столько хлопот и постоянно находившегося в бегах, Камчатку действительно определили бы в солдаты: по указу Анны Иоанновны от 10 апреля 1730 года тех ложно объявивших «слово и дело», которых помещики отказывались принимать обратно, следовало определять в воинскую службу[271]. Беглец был близок к желаемому результату: в присланном 12 марта 1740 года из мануфактурной конторы ответе сообщалось, что «вышеписанной матроз Петр Закутин на оной фабрике из малолетства в работе, и в ымянных списках с прочими имеется, тако ж и заработные деньги, когда в бегах не был, с протчими матрозы получал», а далее констатировалось, что из-за постоянных побегов он «на парусной фабрике в работе быть не годен». Но при этом руководство просило вернуть беглеца «для учинения ему достойного по указам наказания».

Спустя три дня контора тайных розыскных дел определила: «…вышеупомянутому матрозу Петру Закутину за то, что он на означенной парусной фабрике сказал за собою Ея Императорского Величества слово и дело, а в Тайной конторе по роспросу ево такова слова и дела за ним не явилось и ни за кем не показал, надлежало было по силе имянного Ея Императорского Величества указу… учинить ему наказание бить кнутом, токмо наказания не чинить, понеже он молод и годен быть в службе, и для того ево, Закутана, отослать ко отправлению адмиралтейских дел»[272]. Московский главнокомандующий граф С. А. Салтыков, принявший это решение, прекрасно понимал, что Российской империи на воинской ли службе или на «Московской парусной фабрике» были нужны здоровые люди, а не калеки.

Но вряд ли Петр Камчатка испытывал радостные чувства, когда 18 марта его привезли обратно на ненавистный Хамовный двор. Конечно, здесь его ждали порка, длительное заключение, а затем тяжелый физический труд.

В реестре, который Ванька Каин, явившийся с повинной в Сыскной приказ, приложил к своему «доношению», конечно, был назван и Камчатка. Вскоре в Москве начались аресты его приятелей, многие из них после наказания кнутом и вырезания ноздрей были сосланы в Сибирь. Видимо, в это время Петр решил «лечь на дно»: ненавистная работа на Хамовном дворе всё же лучше, чем сибирская каторга. Так он и проработал на мануфактуре несколько лет.

В 1748 году, на третьей неделе Великого поста, Камчатка оттуда все-таки сбежал. Но гулять на свободе ему было суждено недолго. Как мы помним, 8 августа того же года Каин его поймал на Балчуге и привел в Сыскной приказ. В своем «извете» доноситель заявил, что Петр Камчатка продолжает заниматься кражами, как и раньше. На допросе тот подробно рассказал о своей жизни, повинился в многочисленных побегах и многократных кражах, но при этом попытался уверить следствие, что после возвращения на мануфактуру в 1740 году он перестал воровать, «а что де доноситель Иван Каин изветом объявляет, якобы он, Петр, как прежде сего, так и ныне ворует, всё мошенничает, и то де он, Каин, на него, Петра, показал напрасно». Касательно того, где он обретался и чем занимался несколько месяцев с момента своего последнего побега с Хамовного двора, Камчатка показал, что сначала пару недель работал в Калужском уезде на «железном заводе содержателя Акинфия Демидова», а после возвращения в Москву сперва «работал на берешках — таскал на берег из Москвы-реки лес недели з две», а потом «покупывал в городе в лавках кресты медные и иглы и хаживал для продажи тех крестов и игол по разным деревням в Московском уезде». Кстати говоря, в это время он жил «незаведомо» (то есть не рассказывая), что беглый, «в Пушкарях» у своего приятеля, солдата Коломенского полка Семена Семенова сына Ворнопегова, с которым познакомился и подружился, когда в 1740 году находился под следствием в Московской конторе тайных розыскных дел, где Ворнопегов стоял на карауле. В злополучный день 8 августа 1748 года Камчатка якобы «пошел к празнику в Новоспас[с]кой монастырь», и встретившийся ему на мосту «в то время явшей доноситель Иван Каин, взяв ево, Петра, для следствия в мошенничестве… привел в Сыскной приказ».

Где в этих показаниях правда, а где ложь, понять трудно. Может быть, на самом деле, после того как Каин переметнулся, Петр Камчатка решил от греха подальше оставить свое «ремесло». Ведь не попался же он раньше в лапы доносителя Каина, который контролировал многих карманников, промышлявших в пределах Китай-города. Но не исключено, что наставник Каина в воровских делах продолжал, оставаясь на Хамовном дворе, время от времени совершать кражи в Преображенском и где-то на московских окраинах.

Пятнадцатого декабря 1748 года был вынесен суровый приговор: «…вышеписанному беглому парусной фабрики ученику Петру Камчатке за вышеписанные ево воровства, учиня ему наказание кнутом, и по учинении того наказания сослать ево, Камчатку, в ссылку в Оренбурх в работу вечно»[273].

Больше о его судьбе ничего не известно.