Кражи с повозок
Кражи с повозок
Воскресным днем 18 декабря 1748 года по заснеженным улицам Москвы крестьяне графа Бориса Ивановича Толстого на двух санях, покрытых рогожами, везли из деревни на московский двор господина на Калужской улице всякие съестные припасы к предстоящим рождественским праздникам. Миновав Варварку, сани подъехали к Варварским воротам Китай-города. То ли возницы встретили здесь знакомого и остановились поговорить, то ли движение было настолько затруднено, что пробраться через массу повозок было не так просто, но подводы на какое-то время остановились, а внимание крестьян было чем-то отвлечено. В это время мимо как раз проходил доноситель Иван Каин, внимательно вглядывавшийся в толпу с целью обнаружения подозрительных людей. И тут он усмотрел «Варварской школы школьников четырех человек… у крестьян ножем складным обрезав веревки у возов, и из них таскают пожитки». Каин устремился в погоню за «мошенниками», но преодолеть столпотворение людей и повозок было не так просто. Доносителю удалось поймать только одного из юных похитителей, остальные подростки разбежались.
В руках у схваченного школьника оказались вытащенные из саней пуховая подушка и завязанные в лубке запечатанный конверт и незапечатанное письмо. Если бы Ванька Каин был грамотным, он смог бы прочесть надпись на конверте: «Государю Борису Ивановичу Его Высокородию Толстому. В Москве спрашивать двор под Донским монастырем на Калужской улице». Письмо же было адресовано служителю московского дома Толстого Ивану Посникову. Его жена Ирина писала из деревни: «Другу моему Ивану Микитичу. Желаю тебе з[д]ра[в]с[т]вовать на многия лета. А об нас похощешь ведать, и я при отправлении сего письма, слава Богу, и с матушкай, и с Мишой в добром здравье, а впредь уповаю на Бога. Пиши, свет мой, о своем здоровье, чему весьма порадуюсь. Да приказал тебе поклонитца Иван Гордеич. Иного писать не имею, и остаюсь жена твоя Орина Посникова».
Иван Каин привел «мошенника» вместе с украденными подушкой и письмами в Сыскной приказ. Преступником оказался воспитанник Московской гарнизонной школы семнадцатилетний Никифор Селиванов. На допросе он рассказал о своей судьбе, типичной для солдатских детей. Его отец, солдат Сибирского пехотного полка, умер «в давних годех», а он «остался в малых летех и жил в Москве у тетки своей двоюродной у салдатки Катерины Васильевой», которая и записала его в Варварскую школу. Своих «товарищей» Никифор выдавать не стал и всю ответственность за совершение кражи взял на себя: «…сего декабря 18 дня, то есть в воскресенье, ис той школы один он, Никифор, пошел после поздних обеден для гуляния за Варварские ворота, и как шел в тех воротах, усмотрел он, Никифор, едущих в тех воротах незнаемо чьего помещика крестьян на дву подводах в санях пошевнях{53}, которые покрыты рогожами, а веревками были не завязаны, и в задних санях усмотрел он, Никифор, лежат подушки, и с тех саней кражею взял пять подушек, и с тех подушек на трех наволоки полосатые, на двух белые, да промеж оных подушек завязаны в лубке письма, и взяв те подушки и письма, пошел он под Варварской мост… А оные де подушки и письма подлинно украл он один, а с ним во время той кражи товарыщей трех человек и никого не было»[493].
Такого рода кражи в Москве XVIII века были обычным явлением. Преступники особенно активизировали свою деятельность на этом поприще в дни, когда в город съезжалось множество крестьянских повозок из окрестных сел, в частности перед рождественскими праздниками. Так, 21-летний вор «фабричный» Алексей Майдан в феврале 1742 года «винился в мошенничестве… у Мытного двора, когда приезжают к Рождеству с мясами, и он… с товарыщи у тех приезжих крали с возов свиныя туши, и гусей, и поросят, а во сколько поймов, того за множеством сказать не упомнит, и продавали разным людям». Другой «страдной порой» для воров было осеннее время: в Москву из близлежащих сел и деревень крестьяне везли для сбыта сельскохозяйственную продукцию. 27-летний Михайла Сопляк «винился в мошенничестве с прошлого 741 году с праздника Донския Богородицы и по сей привод: на Болоте и в Садовниках крал у проезжих деревенских мужиков с возов мешки с овсом и с рожью, и с хлебами печеными, а во сколько поймов, того за множеством сказать не упомнит». «Фабричный» Кондратий Безрукий на допросе 29 декабря 1741 года признался: «…тому ныне с полгода… с суконщиком Иваном Диким на Москве-реке у проезжих мужиков в разные дни крали с возов в мешках овес, и муку, и крупы, и шубы, и кафтаны… и продавали оное в разных местах разным деревенским мужикам». Степан Жижин тогда же показал, что он «тому ныне с полгода… знался с мошенниками с солдацким сыном Максимом Родионовым да Большого суконного двора с суконщиком Федором Антиповым и с ними он, Жижин, мошенничел: по Москве-реке и на Таганке крали у проезжих деревенских мужиков с возов в мешках овес, муку и крупы… и продавали в Москве в разных местех извощиком, а кому имянно, не знает, а про то, что оное крали с возов у проезжих мужиков, про то им не сказывали»[494].
Кражи с повозок так же, как карманные кражи и воровство в торговых банях, чаще всего совершали группы профессиональных преступников в составе двух-четырех человек: один отвлекал внимание жертвы, другой залезал на телегу или сани, перерезал ремни и сбрасывал поклажу, третий хватал краденое и убегал. Правда, некоторые «мошенники» достигали такого мастерства, что все эти операции проделывали в одиночку. Так, к примеру, «работал» беглый солдат Иван Харахорка зимой 1744 года в районе Яузских ворот и Яузского моста[495].
Чаще всего кражи с телег, колясок и саней случались там, где движение было затруднено: в проездах около ворот Китай-города и Белого города. Выше уже шла речь о том, как воспитанники гарнизонной школы таскали вещи с повозок неподалеку от учебного заведения, возле Варварских ворот, а Иван Харахорка промышлял у Яузских ворот. 31 августа 1745 года доноситель Каин «близ Покровских ворот усмотрел… беглых салдата Василья Шапошникова и школьника Николая Котенева, которые в то время у проезжих людей с возу сняли кафтан серой». «Мошенники» были пойманы и на допросах в Сыскном приказе признались в совершении кражи. Шапошников показал, что «за Покровскими вороты у мимоедущаго крестьянина ис телеги украл… кафтан серой крестьянской да мешочек, в котором было хлеб с солью»[496].
Удобными местами для совершения краж с повозок были также мосты. В октябре 1741 года в Сыскной приказ из полиции привели «фабричного» Авраама Степанова сына Звезду «для следствия с подлинным делом в обрезании проездом на дороге им… на Каменном мосту скрыни{54} деревянной из-за коляски, при которой имелось три кулька да мешок с пожитками Вятского драгунского полку поручика Матвея Чертова». Как следует из показаний десятских, стоявших «на карауле у рогатки на Кузмодемьяновской улице близ фартины», «после обеден» мимо них проехал в коляске поручик, а мгновение спустя они услышали крики разных людей, «что де позади коляски ево обрезал оной приводной в полицию деревянную скрынку, три кулька да мешек». Одновременно мимо их поста поспешно прошел подозреваемый, таща деревянную скрыню и кульки. Когда караульные попытались его остановить, он «тою скрынь, кульки и мешок бросил было за мост в воду». Вещи из реки достали и вместе со злоумышленником отправили в Московскую полицмейстерскую канцелярию[497].
Яузский мост облюбовал наш старый знакомый Иван Харахорка. На допросе в Сыскном приказе он рассказал об одной из совершённых здесь краж: «…в прошлом 744-м году перед праздником Рождества Христова в сочельник… ходил он, Иван, на Яуской мост, чтоб у проезжих людей из возов красть что ни на есть, и в то время вечеру из-за Яуских ворот по Яускому мосту ехал в Таганку незнаемо какого чину в санях на одной лошади, и он, Иван, у того человека сзади из саней взял кражей войлок белой овечий, подушку полупуховую да три рубашки тонкие с манжеты, два галстука»[498].
Для преступников, специализировавшихся на кражах с повозок, интерес представляли главным образом перевозимые в них всякого рода крупногабаритные предметы: подголовки, мешки, сундуки и пр. Переноска краденого на большие расстояния была невозможна, поскольку могла вызвать подозрения окружающих. Поэтому довольно часто «мошенники» совершали такие преступления вблизи от своего жилища. Воспитанники Московской гарнизонной школы, стащив вещи с телеги, коляски или саней у Варварских ворот, прятали их либо в школе, либо под Варварским мостом. Иван Харахорка неспроста предпочитал «облегчать» повозки на Яузском мосту и близлежащих улицах — он проживал за Яузскими воротами в приходе церкви Симеона Столпника у «фабричного» Леонтия Михайлова, снимавшего угол на дворе капрала Семена Любавского. Степан Жижин и его сообщники, воровавшие на Таганке с телег деревенских мужиков мешки с мукой и крупами, обитали в то время «в Таганке в Пустой улице в приходе церкви Воскресения Христова… у полотнянщика Якова Степанова без поручной записи». Беглый солдат Василий Шапошников и школьник Николай Котенев, совершавшие кражи с повозок у Покровских ворот, жили «близ Покровских ворот в печуре». Другой беглый солдат, Максим Попов, осенью 1745 года с «товарищами» снимавший вещи с повозок «за Яузскими вороты в Таганке», ютился «в той Таганке на берегу в шалаше»[499].
Добыча «мошенников», совершавших кражи с транспортных средств, могла быть самой различной. Так, посадский человек Максим Клест с «товарищами» осенью 1741 года «в Таганке у проезжих незнаемо какова чина у людей с возу украл два кавтана серых, и один кавтан он, Максим, продал по сему делу приводному слепому Андрею Федулову, взял двадцать пять копеек, а продал ему заведомо, что краденое, а другой кавтан продал… табашнику Ивану Андрееву, взял десять алтын, а продал заведомо, что краденое»[500]. Таким образом, доход Клеста от этой кражи после сбыта вещей составил 55 копеек — сумму немалую, превышавшую размер месячной зарплаты «фабричного».
Но другие «мошенники», охотившиеся за поклажей саней, колясок и карет, в которых проезжали знатные господа, могли рассчитывать на более существенную добычу. Так, в 1741 году служитель вдовы-подполковницы Марии Федоровны Загряжской подал в Московскую полицмейстерскую канцелярию челобитье, в котором заявил: «…октября ж де 3 дня ехал он за госпожой своей на Каменном мосту, и на том де мосту воровские люди обрезали из-за коляски ларец с платьем, в котором имелось того разного платья по цене на тритцать семь рублев на девяносто копеек». В декабре того же года явочное челобитье подал канцелярист Сыскного приказа Нефед Попов «о краже у него из саней воровскими людьми шубы суконной лазоревого цвета на волчьем меху ценою в десять рублей»[501]. Конечно, при сбыте краденого стоимость вещей падала в несколько раз, но всё же составляла несколько рублей.