Распахнутые врата ада
Распахнутые врата ада
В 1917 году – и это надо четко уяснить! – наступил конец Русской цивилизации.
Это был не политический переворот, не приход к власти шайки уголовников, не жидомасонский заговор, не козни немецкого Генштаба. Нет, все оказалось гораздо страшнее! Произошло крушение старой России. Слом цивилизации. Неконтролируемый разгон «русского реактора». Хиросима…
Печати были сорваны. Воцарился звериный, первобытный, темный хаос. Наступило царство зла, ужаса и страданий. Врата в преисподнюю распахнулись, и абсолютное Зло хлынуло в мир. Уничтожающее цивилизацию и культуру, пожирающее миллионы людей. Забудьте навсегда примитивные сказочки об ужасных красных варварах и воевавших с ними белых рыцарях-православных человеколюбцах! Все было гораздо отвратительнее. Хороши оказались все без исключения. То была агония раздробленного еще при поздних Романовых общества, осколки которого упоенно пошли войной друг на друга. Русские тогда перестали существовать как цивилизованный народ.
Цепная реакция, питаемая темной энергией хаоса, закончилась апокалиптическим взрывом, уничтожившим последние остатки имперского мира. После этого на бескрайних просторах бывшей империи воцарилось бескрайнее насилие. Война всех против всех. Без правил. Без пощады. Началось такое, что до сих пор боятся в полной мере проанализировать и понять историки. Такое, о чем не хотят задумываться мыслители. До сих пор это боятся описывать литераторы и показывать – кинематографисты. И их можно понять. Читатель, погрузившись в этот ужас, быстро захлопнет книгу. Зритель выскочит из зала. Мы приводим лишь немногие свидетельства, хотя могли бы представить тысячи…
Начнем с красных. Так привычнее.
«В Благовещенске, – писал американский свидетель генерал Нокс – были найдены офицеры с граммофонными иглами под ногтями, с вырванными глазами, со следами гвоздей на плечах на месте эполет. Их вид был ужасен…
На станции валялся изуродованный труп старичка – начальника станции. У него на груди лежали проткнутые штыками фотографические карточки двух молоденьких прапорщиков, сыновей начальника станции… Если так расправлялись большевики с родителями офицеров, то над самими офицерами, взятыми в плен, красные палачи изощряли всю свою жестокость. На плечах вырезали погоны, вместо звездочек вколачивали гвозди, на лбу выжигали кокарды, на ногах сдирали кожу узкими полосками в виде лампас. Бывали случаи, когда даже тяжелораненых офицеров медленно сжигали на кострах. Видя неминуемый плен, офицеры-добровольцы застреливались или, если были не в состоянии пошевелить рукой, просили своих друзей пристрелить их во имя дружбы…»
А вот что написано по поводу наступления Красной армии на юге:
«…В Таганроге люди из отрядов Сиверса бросили пятьдесят связанных по рукам и ногам юнкеров и офицеров в горячую доменную печь. В Евпатории несколько сотен офицеров … были после страшных истязаний связанными сброшены в море. Подобные же зверства имели место во многих городах Крыма, занятых большевиками: Севастополе, Ялте, Алуште, Симферополе…»
Эти зверства творили не знаменитые чекисты, укомплектованные, как пишут антисемиты, преимущественно евреями, а просты русские крестьяне, призванные в Красную армию. Впрочем, и на красном флоте зверствовали:
«…На гидрокрейсере (носителе гидросамолетов – прим. авт.) «Румыния» лиц, приговоренных к расстрелу, выводили на верхнюю палубу, а там, посоле издевательств, пристреливали… На «Труворе» снимали с жертвы верхнее платье, связывали ей руки и ноги, а затем отрезали уши, нос, губы, половой член, а иногда и руки, и в таком виде бросали в воду. Казни продолжались всю ночь, и на каждую казнь уходило 15-20 минут… На крейсере «Алмаз» помещался морской военный трибунал. Офицеров бросали в печи или ставили голыми на палубу в мороз и поливали водой, пока они не превращались в глыбы льда…»
Но и оппоненты красных были ничем не лучше. В последние годы «демократические» историки отменно постарались обелить их, представив белую армию образцом порядочности, офицерской чести и джентльменства по отношению к мирному населению. Какими же они были на самом деле? Вот что пишет о колчаковцах в своих воспоминаниях атаман Краснов:
«Они не распространяли на большевиков, а заодно и на побывавшее под властью Советов население, особенно «низшие трудовые слои», общепринятые правовые нормы и гуманитарные обычаи. Убить или замучить большевика не считалось грехом. Сейчас невозможно установить, сколько массовых расправ над гражданским населением навсегда ушло в небытие, не оставив документальных следов, потому что в обстановке хаоса и безвластия простым людям не у кого было просить защиты…»
Сам же Колчак писал в одном из своих писем:
«Но Вы поймите, что от этого нельзя избавиться. Гражданская война должна быть беспощадной. Я приказываю начальникам частей расстреливать всех пленных коммунистов. Или мы их перестреляем, или они нас. Так было в Англии во времена Алой и Белой розы, так неминуемо должно быть и у нас…»
И началось… Славные белые рыцари в Сибири вели себя как самые настоящие свиньи. Глава Уральского края Постников даже ушел в отставку, послав Колчаку письмо о том, что больше не может руководить голодным краем, где власть удерживается штыками, где идут расправы без суда, где аресты совершаются по доносам, где порют даже женщин.
А вот – выдержки из докладной записки одного из офицеров белого движения:
«Наезды «гастролеров», порющих беременных баб до выкидышей за то, что их мужья ушли в красную армию, решительно ничего не добиваются, кроме озлобления и подготовки встречи красных. Между тем, в домах этого населения стоят солдаты, все видят, все слышат и думают… Порка кустанайцев в массовых размерах повела лишь к массовым переходам солдат…»
Александр Бушков в своей книге «Красный император» тоже приводит воспоминания колчаковского ротмистра Фролова, орудовавшего тогда в Кустанае:
«Развесив на воротах Кустаная несколько сот человек, постреляв немного, мы перекинулись в деревню. Деревни Жаровка и Каргалинск были разделаны под орех, где за сочувствие большевикам пришлось расстрелять всех мужиков от 18 до 55-летнего возраста, после чего «пустить петуха». Убедившись, что от Каргалинска осталось пепелище, мы пошли в церковь… Был страстной четверг. На второй день Пасхи эскадрон ротмистра Касимова вступил в богатое село Боровое. На улицах чувствовалось праздничное настроение. Мужики вывесили белые флаги и вышли с хлебом-солью. Запоров несколько баб, расстреляв по доносу два-три десятка мужиков, Касимов собирался покинуть Боровое, но его «излишняя мягкость» была исправлена адъютантами начальника отряда поручиками Кумовым и Зыбиным. По их приказу была открыта по селу ружейная стрельба и часть села предана огню…»
Глядите: это делают не еврейские комиссары в кожанках, не латышские стрелки-душегубы и даже не гитлеровские зондеркоманды – а самые что ни на есть «их благородия». Вроде бы русские до самых корней. Поручики Голицыны, мать их, в чьих комнатах сидят комиссары и девушек ихних ведут в кабинет…
Ну что ж, откроем еще и воспоминания знаменитого Василия Шульгина. Для полноты картины. Итак:
«В одной хате за руки подвесили … комиссара … Под ним разложили костер. И медленно жарили… человека… А кругом пьяная банда «монархистов» … выла «Боже, царя храни»…»
Знаете, читатель, это короткая зарисовка дает для понимания всего ужаса Гражданской войны гораздо больше, чем десятки томов официальных комиссий как с красной, так и с белой сторон. Но это – политизированные красные и белые. А что же простой народ? Вот что отмечал по сему поводу генерал Деникин, командовавший армией Юга России: «Расправы с большевистскими властями носили характер необыкновенно жестокий…» . Дело в том, что на юге действовали народные ватаги, попеременно сражавшиеся и с красными, и с белыми – которые вообще никакой власти не признавали. Вот и находили деникинцы трупы белых офицеров и комиссаров с отрубленными руками и переломанными костями. Обезглавленные мертвецы, убитые с раздробленными челюстями и отрезанными половыми органами – обычные картины того лихого времени.
В следственных материалах ВЧК, посвященных сибирскому крестьянскому восстанию, имеются многочисленные свидетельства о том, как сжигали и замораживали пленных красноармейцев. Как устраивали показательные казни коммунистов на городских площадях – путем забивания их молотками, распиливания или сдирания кожи.
А вот последствия народной воли еще до октября 1917-го. Речь – о событиях в Кронштадте в марте того же года, сразу же после февральской буржуазной революции, когда революционные матросы орудовали сами, без всякой подсказки красных:
«В Кронштадте были зверски убиты главный командир порта адмирал фон Вирен, начальник штаба адмирал Кутаков …, командир второй бригады линкоров адмирал Небольсин. На следующий день толпа настигла командующего Балтийским флотом адмирала Непенина. От рук взбунтовавшихся матросов пали комендант Свеаборгской крепости, командиры 1-го и 2-го флотских экипажей, командир линкора «Император АлександрII», командир крейсера «Аврора»… К 15 марта Балтийский флот и крепость Кронштадт потеряли 150 офицеров, из которых более ста человек было убито либо покончило с собой…На сухопутном фронте тоже происходило немало эксцессов…»
Деникин в своих воспоминаниях писал о том, еще дооктябрьском времени:
«Я помню хорошо январь 1915 года … В жестокий мороз, по пояс в снегу, однорукий бесстрашный герой полковник Носков рядом с моими стрелками под жестоким огнем вел свой полк в атаку на неприступные скаты высоты 804… Тогда смерть пощадила его. И вот теперь (летом 17-го – прим.авт.) пришли две роты, вызвали генерала Носкова, окружили его, убили и ушли…»
Вот так разгулялся наш народ-богоносец, еще недавно считавшийся добросердечным и всепрощающим. Почти мгновенно он исторг из своей массы целые полчища изуверов и мучителей. Психическая пандемия жестокости, кровожадности и варварства, распространившаяся среди всех участников гражданской усобицы, охватила и иностранные войска, вступившие на нашу территорию. Например, англичане, высадившиеся в Архангельске и Мурманске, массами расстреливали попавших в плен красноармейцев, избивали их прикладами, бросали в тюрьмы и принуждали к работе, доводившей людей до полного истощения. Кормили впроголодь, угрожали казнью за отказ вступить в Славяно-британский контрреволюционный корпус. Именно англичане 23 августа 1918 года организовали первый концлагерь в России – на острове Мудьюг в Белом море, прозванным местными жителями «островом смерти». От цинги, тифа и голода смертность в нем достигала 30 процентов.
На Дальнем Востоке свирепствовали японцы:
«Пятеро русских были приведены к могилам, вырытым в окрестностях железнодорожной станции. Им завязали глаза и приказали стать на колени у края могил со связанными позади руками. Двое японских офицеров, сняв верхнюю одежду и обнажив сабли, начали рубить жертвы… И в то время, как каждая из жертв падала в могилу, от трех до пяти японских солдат добивали ее штыками, испуская крики радости…»
В начале 1918 года власть в Киеве при прямом пособничестве немецких оккупантов оказалась в руках самостийника Петлюры и его бандитов. И что же творили эти герои украинской независимости?
«Киев поразили как громом плакаты с фотографиями тридцати трех зверски замученных офицеров. Невероятно истерзанными были эти офицеры. Я видел целые партии расстрелянных большевиками, сложенных, как дрова в погребах, в одной из больниц Москвы. Но это были все только расстрелянные люди. Здесь же я увидел другое. Кошмар этих киевских трупов нельзя описать. Видно было, что раньше, чем убить, их страшно, жестоко, долго мучили. Выколотые глаза, отрезанные уши и носы, вырезанные языки, приколотые к груди вместо Георгиевских крестов, разрезанные животы, кишки, повешенные на шею, положенные в желудки еловые сучья. Кто только был тогда в Киеве – тот помнит эти похороны жертв петлюровской армии… Много было убито офицеров, находившихся на излечении в госпиталях. Свалочные места были буквально забиты офицерскими трупами. На второй день после вторжения Петлюры мне сообщили, что анатомический театр на Фундуклеевской улице завален трупами, что ночью привезли туда 163 офицера. Господи, что я увидел! На столах пяти залов были сложены трупы жестоко, зверски, садистски, изуверски замученных! Ни одного расстрелянного или просто убитого, все – со следами чудовищных пыток. … И почти у всех головы отрублены. У многих оставалась только шея с частью подбородка, у некоторых – распороты животы…»
…В марте 1920-го части белого атамана Анненкова под ударами красных отходили к китайской границе в Семиречье. Здесь он разбил временный лагерь у перевала Сельке. Вместе с анненковцами шли и семьи белых офицеров – женщины, девушки, дети. Анненков отдал два приказа. Первый – офицерам с семьями эвакуироваться в Китай. Второй – перебить всех уходящих офицеров, а женщин отдать своим казакам. Так славные борцы с коммунистами, нажравшись спиртного, и сделали. Женщин раздевали и насиловали скопом. Потом рубили шашками или подвергали таким истязаниям, перед которыми блекнут фантазии маркиза де Сада. Тела женщин потом нашли с отрубленными руками, распоротыми животами, с раскинутыми ногами и истерзанными половыми органами…
О зверствах белых и красных в ту войну написано немало. И о том, как белые тысячами топили людей в реках, и как чекисты делали белым клизмы из толченого стекла. Но это еще можно хоть как-то объяснить взаимным ожесточением. А в случае с Анненковым садистски расправились со своими же, с белыми офицерами и их семьями! Со своими же!!! Вот вам – картина полного распада старого русского общества. Вот – чудовища, которые выросли за «сусально-слащавой» картинкой «России, которую мы потеряли». Вот картина чубатых полуграмотных казаков, которые «отрываются» на семьях «их благородий», европейски образованных офицеров. Белые казаки не считали белых офицеров своими…
Ужас «Хиросимы семнадцатого года» глубоко потряс умы, вызывая подчас вывернутые, патологически-злобные реакции. Вот как описывал рабочую демонстрацию 25 февраля 1918 года в Москве поэт Иван Бунин:
«…Знамена, плакаты, музыка – и кто в лес, кто по дрова, в сотни глоток: – Вставай, поднимайся, рабочий народ!
Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин – все, как на подбор, преступные… Римляне ставили на лица своих каторжников клейма… На эти же лица ничего не надо ставить – и без всякого клейма все видно…И Азия, Азия – солдаты, мальчишки, торг пряниками, халвой. Восточный крик, говор… Даже и по цвету лица желтые, и мышиные волосы! У солдат и рабочих, то и дело грохочущих на грузовиках, морды торжествующие…»
Уже из Одессы Бунин пишет:
«А сколько лиц бледных, скуластых, с разительно асимметричными чертами среди этих красноармейцев и вообще среди русского простонародья, – сколько их, этих атавистических особей, круто замешанных на монгольском атавизме! Весь, мурома, чудь белоглазая…»
Знаете, что нам напомнили эти строки Бунина? Многие места из воспоминаний ярого гитлеровца, пилота пикирующего «Ю-87» Руделя. Он тоже писал о том, как защищал Европу от русских, этих монгольских орд с уродливыми лицами. В бунинских злых мемуарах – страх осколка «Северной Пальмиры», человека, который мнит себя высшей расой, павшей жертвой вырвавшихся на свободу расы таких несимпатичных и атавистичных рабов, полуживотных. Интересно, а он раньше не видел того, кто работает на заводах, обеспечивая ему, поэту, сытую и сладкую жизнь? В ненависти к своим же, русским, представитель «северно-пальмирской» элиты соперничает с немцами, описывая низы русского общества как существ низшей расы. Подспудный взгляд на русский народ как на скопище недочеловеков был присущ многим белоэмигрантам. Немудрено, что многие из них пошли служить гитлеровцам, исповедовавшим те же взгляды. Да и расправы над нашими деревнями (за поддержку партизан) таких эмигрантов не сильно волновали: белые-то в Гражданскую лютовали ничем не хуже немецких карателей в Великую Отечественную…
А вот что писал один из видных деятелей белого движения, Василий Шульгин:
«Что может быть ужаснее, страшнее и отвратительнее русской толпы? Из всех зверей она – зверь самый низкий и ужасный, ибо для глаза она имеет тысячи человеческих голов, а на самом деле – одно косматое звериное сердце, жаждущее крови…»
Белый вождь Антон Деникин выглядит на общем фоне самым взвешенным:
«Меня они, эти тыловые воины – почти не знали. Но все, что накопилось годами, столетиями в озлобленных сердцах против нелюбимой власти, против неравенства классов, против личных обид и своей по чье-то воле изломанной жизни, – все это вылилось теперь наружу с безграничной жестокостью… Прежде всего – разлитая повсюду безбрежная ненависть и к людям, и к идеям. Ненависть ко всему, что было социально и умственно выше толпы, что носило малейший след достатка. Даже к неодушевленным предметам – признакам некоторой культуры, чуждой или недоступной толпе. В этом чувстве слышалось непосредственно веками накопившиеся озлобление, ожесточение тремя годами войны…»