История, богатая политическими смыслами

История, богатая политическими смыслами

Итак, миф об отравлении Александра обладал невероятной повествовательной плодотворностью и выражал вневременную склонность человеческого сознания видеть зло и тайну в тени сильных мира сего. Вместе с тем он был непосредственно связан с развитием толкования политики и власти в период от эпохи эллинизма до Средневековья. На этические и философские идеи Античности накладывалось христианское миропонимание, которое постепенно становилось центральным.

Прежде всего, отравление парадоксальным образом подтверждало могущество царя-воина, доблести которого так высоко ценились средневековым благородным сословием. Враги Александра не могли одолеть его на поле битвы. Устранить непобедимого полководца им удавалось лишь в обход правил ведения войны. Феррето Феррети подчеркивал, что яд применяют противники того, кого невозможно победить ни в каком бою. Таким образом, смерть через отравление способствовала героизации. Понимание этого обнаруживается уже у Юстина в III в., но распространяется, прежде всего, в средневековых текстах. «Его не мог сразить меч, но погубил гнусный яд», – разъяснял Александр Парижский. И всякий раз, когда автору нужно было восславить скончавшегося правителя, ему на ум приходила модель, связанная с Александром Македонским. В августе 1313 г., как утверждали, «не от меча, а от яда» скончался император Генрих VII, осаждавший Сиену. В окружении усопшего очень скоро родилось сочинение «Обеты ястреба». Картина смерти монарха в нем показательно соответствует романам об Александре. Подобной интерпретации противоречит, однако, некая деталь, которая лучше заметна в изложениях античных историков: полководца отравили не внешние враги, а собственные военачальники. Это обстоятельство бросает тень на фигуру воинственного властителя.

Таким образом, связанный с Александром эпизод имел и свои отрицательные стороны. Прежде всего, он иллюстрировал идею переменчивой судьбы. Язычники поклонялись богине Фортуне, а христиане видели в превратностях судьбы волю Божию. Разумеется, гибель в бою находившегося на гребне славы монарха сама по себе демонстрировала капризы фортуны. Однако яд, разящий внезапно, настигал правителя в тот момент, когда он отнюдь не думал подвергать себя опасности. «Фортуна его вознесла, благодаря ей он и споткнется», – говорили убийцы в Романе Александра Парижского. Английский поэт Чосер, рассказывая о македонском полководце, также ставил рядом слова «яд» и «изменчивая фортуна».

Кроме всего прочего, отравление, резко менявшее судьбу человека, выражало хрупкость земного могущества. В одном из вариантов произведения Псевдо-Каллисфена царь говорил так: «Д который прошел весь населенный мир, / И необитаемую, темную землю, / Я оказался недостаточно силен, чтобы избежать судьбы. / Я погибаю из-за маленького кубка». Маленький кубок с ядом был ничтожен по сравнению с тем, что совершил Александр. Однако он мгновенно разрушил все. Властелин мира вынужден повиноваться предначертанному. Смерть низводит его до обычного человека, уделом которого является страдание и уход из жизни.

Понятно, почему христианские писатели подчеркивали этот аспект сюжета. Отравление могущественного монарха как ничто другое демонстрировало равенство людей перед лицом всемогущего Господа; герой-полубог превращался в человека. Александр в средневековом повествовании преодолевал искушение броситься в реку и слиться с потоком. Данный факт восходил к античной традиции, согласно которой собиравшийся покончить с собой царь по дороге встречался с последовавшей за ним царицей. У средневековых авторов эта деталь обретала огромную значимость. Она интерпретировалась как отказ от гордыни, приятие божественного решения и возможное искупление через подлинное страдание (Александр умер в том же возрасте, что и Христос). Именно так раскрывал ситуацию Томас Кентский в «Романе о совершенном рыцарстве». И Жан Воклен живописал истинное страдание и образцовую смерть царя, выглядевшего уже практически по-христиански. Отказавшись от самоубийства, Александр принимал решение умереть как подобает монарху, демонстрируя подданным ясность ума, смирение и политическую мудрость, т. е. осуществив раздел своих владений.

Участь героя должна была напоминать средневековым властителям о суетности земной славы. В 1160–1170 гг. нормандский поэт Роберт Вас сочинил для Генриха II Английского «Роман о Ру (Роллоне)». «Александр был могущественным царем. /В завоеваниях ему не было равных, /Однако его отравили, и он умер», – говорилось в романе. А двумя веками позже французский поэт Эсташ Дешан задавался вопросом: «Почему Александр умер от яда, /Он, такой могущественный и такой счастливый, / Он, который покорил мир, будучи совсем юным, /Он, который начал в 15лет отроду, /Свои завоевания?…» Дешан сам себе отвечал: происходит все, чего хочет Бог, в том числе и с самыми могущественными людьми; судьба Александра – тому подтверждение. Таким образом, трагический удел полководца становился своего рода напоминанием – momento mori. Оно должно было стоять перед глазами императоров и королей, призывая их к смирению. Миф об отравлении Александра потому и оказался столь распространен в Средние века, что идеально соответствовал христианской концепции translatio imperii, согласно которой Бог дает и отнимает власть без предупреждения.

Подобное осмысление сюжета придавало ему в первую очередь моральное, а не политическое значение. Впрочем, этим дело не ограничивалось. В продолжение традиции Платона и Аристотеля яд в истории Александра свидетельствовал об отсутствии у завоевателя чувства меры в его безграничном стремлении к власти. Эта чрезмерность уподоблялась тирании. Сильней всего она проявлялась в двух подробностях пресловутого отравления македонского царя.

Первая появилась уже в античных рассказах. У Псевдо-Каллисфена Антипатр утверждал, что полководец преисполнился гордыни за свои деяния и в неутолимой жажде власти перешел все границы. Выпитый залпом кубок с ядом стал своего рода символом этой жажды. Именно она сеяла ужас среди слуг царя. Царица Олимпиада требовала, чтобы сын наказал наместника Антипатра. Последний пребывал в страхе и совершил убийство, которое ждет всякого тирана. Античная традиция не случайно связывала с преступлением против Александра имя Аристотеля, автора «Политики». Не исключено, что это объяснялось в первую очередь его репутацией политического мыслителя, который не мог принять превращения власти царя в тиранию. Обширность же знаний Аристотеля о природе, его осведомленность в области отравляющих веществ, возможно, играли здесь второстепенную роль.

В Средние века история отравления завоевателя служила, помимо всего прочего, доказательству неотменимости божественной воли. Речь шла о том, что, когда тирания слишком могущественных монархов становилась причиной страданий подданных, их избавлял Господь. Александр погиб в Вавилоне, деспотических правителей которого Бог и прежде уже наказывал. Печальный удел, определенный македонскому царю Провидением, был призван внушать всем остальным монархам умеренность. Для Орозия полководец был жаждавшим крови язычником. Александр Парижский и Томас Кентский, со своей стороны, подчеркивали, что царь правил единолично и лишь один раз созвал своих советников на суд. Подобная власть порождала страх и смертельную ненависть. У Винсента из Бове рассказу об отравлении предшествовал пассаж о том, сколь незавидна была участь солдат завоевателя, если они позволяли себе злословить на его счет.

К литераторам и историкам присоединялись политические мыслители. Жиро из Камбре около 1217 г. и л и чуть позже написал трактат Deinstructione principis liber, предназначенный для наследника Филиппа II Августа, будущего Людовика VIII. На примере династии Плантагенетов автор размышлял о превращении монаршей власти в деспотию. Целая глава была посвящена смерти тиранов. Среди правителей, злоупотреблявших своим могуществом, фигурировал и Александр. «Приближенные подстроили ему смертельную ловушку, подав огромный кубок отравленного вина» (suorum insidiis vino cui trans modestiam datus fuerat periit venenato – 1,17). Чрезмерность в употреблении напитка символизировала в данном случае отсутствие у героя чувства меры в политике.

В начале XIV в. примерно в том же духе высказывался автор Лиса-самозванца – раздражающим фактором в тот момент являлся авторитаризм Филиппа Красивого. Монарх, «который все присваивает себе, /Который все забирает и никогда не расплачивается», ограбил Антипатра. В результате тот мстит, как может. Конец македонского царя должен послужить уроком правителям и всем сильным мира сего. Им следует остерегаться участи Александра, «отравленного собственным народом», как писал Джеффри Чосер, автор «Кентерберийских рассказов». Смысл данного утверждения в том, что чрезмерная властность государя может подтолкнуть «народ» к весьма решительным действиям против тирана. Внутри regnum Italiae бессовестных правителей, обуреваемых амбициозной жаждой безграничной власти, точно так же ненавидел Феррето Феррети из Виченцы, который являлся приверженцем идеала коллективного управления. Он ссылался на Платона, утверждая, что в качестве средства борьбы против тиранов философ допускал человекоубийство, в принципе отвратительное. Феррето Феррети без колебаний ставил Александра рядом с Дионисием Сиракузским, как правителей-тиранов, карьера которых была по справедливости и вовремя прервана ядом. Сходными были и взгляды Петрарки. Поэт отмечал, что, воспринимая восточные обычаи, царь Македонии превратился в деспота.

Александр Парижский, со своей стороны, тоже клеймил произвол властителя. Вопреки традиции и даже вопреки последовательности собственного рассказа он сделал убийцами наместников Тира и Сидона. «Восточное» происхождение само по ^себе не означало ничего хорошего. Название Тир связывалось со словом тиран, а оно, в свою очередь, возводилось в Средние века к латинскому слову tyrus – гадюка. Организаторы заговора были жалкими людишками, «подлейшими рабами», опрометчиво возвышенными по воле царя. Всякому правителю, окружавшему себя не баронами, по праву призванными советовать монархам, а слугами низкого происхождения, приходилось задуматься о примере македонского царя. Таким образом, Александр Парижский, по-новому излагая сюжет, проявлял в первую очередь не буйство фантазии и даже не стремление заклеймить неверных вассалов. Он формулировал внятное послание правителям своего времени, окруженным низкими льстецами. Последних разоблачал также и Жан Солсберийский. Литераторы и мыслители говорили совершенно об одном и том же.

Итак, миф об отравлении Александра Македонского оказался столь живуч потому, что позволял авторам разграничивать власть благотворную и власть пагубную. Там, где поклонники рыцарства видели средство победить непобедимого, озабоченные ростом могущества монархов клирики обнаруживали следствие тирании. Еще один важный момент, проявляющийся во всей этой истории, это то, какую роль может играть обвинение в отравлении. Ссылки на применение яда широко использовались в пропаганде преемников Александра. Они служили идеологическим оружием для борьбы с претендентом на политическое наследство, например с Антипатром. Яд становился инструментом не только устранения правителя, но и дискредитации противника. Причем жало клеветы разило так же уверенно, как и реальные отравляющие вещества.