Под влиянием поздней римской культуры

Под влиянием поздней римской культуры

Долгое время считалось, что в момент падения Западной Римской империи произошел резкий разрыв политической и идеологической традиции. Современная историография, напротив, подчеркивает естественное сохранение элементов римской культуры в так называемых варварских режимах на протяжении длительного периода. В этих королевствах продолжали назначать на те же должности и давать те же титулы, что в Римской империи; вплоть до начала VII в. следовали античным традициям составления текстов.

В самом деле, повествовательные источники, похожие на те, о которых шла речь в предыдущей главе, продолжали рассказывать об отравлениях. Однако использование яда относилось к периферии политического процесса или к периферии преступления. Так, например, Секундин, сподвижник короля франков Теодеберта I, покончил с собой, приняв яд, под угрозой мести со стороны сына убитого им соперника. Он сделал это, когда осознал, что не сможет спастись от своих врагов. Точно такой же шаг совершали до него многие античные персонажи. Яд в данном случае служил не разрешению конфликта – он просто гасил его.

Иногда ссылки на яд появлялись в качестве объяснения неожиданных неприятностей: кто-то якобы ставил своей целью подобное нарушение нормального хода жизни. Преступному употреблению отравы могли приписать опустошительное действие эпидемии. Дизентерия 570-х гг. породила слухи о тайном употреблении яда, хотя Григорий Турский называл ее карой Божьей, посланной за нечестие и непрекращающиеся распри. Если мучительная болезнь, хроническая или внезапная, поражала кого-то из сильных мира, у окружающих сразу же возникало подозрение, что он отравлен. Когда врачи не могли ^справиться с болезнью жены Гунтрамна Бургундского Австрагильды (VI в.), она стала утверждать, что ее травят, неизвестно для чего. Проявив беспримерную жестокость, которая была бы уместна в текстах Светония или Тацита, она приказала казнить медиков, дабы они последовали за ней в могилу.

Нередко в варварские времена случались попытки отравления людей Церкви едой или питьем. По крайней мере, об этом упоминали авторы, повествовательной моделью которым служили Библия и писания отцов Церкви. Довольно часто кто-то подвергался гонениями на религиозной почве, например со стороны готов-ариан или со стороны правителей-тиранов, вроде Хильперика I (VI в.). Короли-франки тогда еще не стали католиками, но приверженность их к античной христианской культуре не вызывает сомнений. В соответствии с моделью, восходящей к преданию о святом Иоанне Богослове, отравление считалось испытанием святости. Иоанн вышел из него с честью – выпил яд и остался жив. Таким образом святой одерживал победу над грешниками, готовившими смертельные зелья. Такая же агиографическая схема обнаруживается у Сульпиция Севера в «Житии святого Мартина, епископа и исповедника». Правда, данный случай весьма далек от политики, ибо будущий просветитель Галлии, скрывшийся от мира на острове, травил себя сам. Этот совершенный отшельник-аскет ел ядовитый корень морозника, нейтрализуя его молитвой. Около 525 г. появилось сочинение Григория Великого «Собеседования о жизни италийских отцов и о бессмертии души», в котором описывались злоключения Бенедикта Нурсийского. В нем, а также в «Житии Самсона Дольского» вновь всплывала идея неуязвимости пророческой силы святых. Их враги здесь указывались совершенно внятно, и это уже были не язычники. По большей части они принадлежали не к политическим, а к церковным кругам – к монашеству. Вместе с тем использование яда в данном случае можно рассматривать как оружие в борьбе за власть, которую монахи стремились отнять у святого Бенедикта, ибо настоятель замучил их строгостью.

Впоследствии подобная схема воспроизводилась много раз. Иногда крестное знамение, осенявшее кубок с отравленным вином, мгновенно его разбивало – это был еще один способ изгнания демонов. Активный борец с арианством Григорий Турский, открывший традицию отождествления ереси с кознями дьявола, подчеркивал испытательную функцию яда. Он утверждал, что любой добрый католик может без ущерба для себя выпить отравленное питье, призвав на помощь Святую Троицу. Напротив, вино причастия, которое выпила Авдофледа, супруга короля остготов арианина Теодориха, оказалось для нее фатальным, потому что ее дочь Амаласунта влила в него яд, а Господь отказал в помощи плохой христианке. Историю с вином причастия историки считают вымыслом Григория Турского, вдохновленного образом Нерона. Однако она показывает, какое место занимал яд в сознании ранних христиан.

Отметим, наконец, последнюю «римскую» черту отношения варваров к яду. Она касается взаимоотношений с другими королевствами. Византийский писатель, секретарь полководца Велизария Прокопий Кесарийский в «Войне с готами» ничего не говорил о попытках отравления внешних врагов. Это и понятно, потому что война с помощью яда не могла принести славы.[8] В то же время в западных источниках, напротив, содержатся весьма показательные обвинения в адрес константинопольских василевсов. В «Хронике» Фредегара можно прочитать, что император Восточной Римской империи Маврикий (582–602 гг.) послал в Италию человека с поручением войти в доверие правителя ломбардов Адалоальда в качестве массажиста и обмазать его тело мазью, которая сковала бы его волю и заставила повиноваться приказам агентов Константинополя. Павел Диакон в «Истории лангобардов» указывал, что этот король был низложен как раз по причине безумия, однако не связывал его болезнь с каким-то определенным ядом и отравлением. Фредегар тоже не утверждал, что Адалоальда убила византийская мазь. Он разъяснял, что короля отравил герцог Турина Хароальд. Последний знал, что Адалоальд, полностью находясь во власти своих врагов, приказал убить знатных ломбардов королевства, дабы обеспечить византийцам победу.

Эта история заставляет вспомнить еще одну, тоже связанную со «злоумышлением римлян» (как называли тогда византийцев). Один из ломбардских герцогов выпил в Равенне такое питье, что потерял рассудок, который никогда больше к нему не возвратился. Оба дела, как представляется, свидетельствуют о том, что глубоко укоренившиеся в римской культуре представления о восточном (в данном случае греческом) обычае отравления внешнего врага оказались весьма живучи.

Итак, в варварских королевствах сохранялись черты отношения к яду, свойственные античности, которые приспосабливались к новому обществу. Большую роль в этом процессе, как и в нашем понимании его, играли писатели раннего Средневековья, видевшие реальность сквозь призму римско-библейских представлений и соответственно искажавшие ее.

Вместе с тем правители той эпохи обладали и собственным взглядом на отравление.