Применяли ли яд в греческом полисе?

Применяли ли яд в греческом полисе?

Яд был известен греческой мифологии с незапамятных времен, задолго до Гомера. Причем лишь впоследствии слово pharmakon (яд) стало определяться средним родом. Изначально это понятие имело женскую природу. По смыслу оно сближалось со средневековой трактовкой библейской истории о первой отравительнице человечества – Еве. Как писал знаменитый религиозный деятель XI–XII вв. Жоффруа Вандомский, «этот проклятый пол первым делом отравил нашего прародителя».

В греческой мифологии отравительницей часто становилась царица, сохранявшая единство с силами природы. Именно эти силы управляли происходившими внутри женщины процессами (это проявлялось в менструальном цикле), что позволяло ей овладеть искусством приготовления ядов. Она применяла свои знания в политических целях, но вполне могла руководствоваться и другими мотивами, связанными с чувствами. Когда историк I в. до н. э. Диодор Сицилийский выводил фигуру Гекаты, жены царя Колхиды, он воспроизводил древнюю традицию. Жители Колхиды засевали луга ядовитыми растениями. Геката «открыла» сильный растительный яд – аконит. Опробовав его на чужестранцах, женщина решила отравить своего отца. Этой наукой владела и сестра мужа Гекаты, волшебница Кирка. Выданная замуж за царя скифов, она отравила его, дабы царствовать самостоятельно. Дочь Гекаты, знаменитая Медея, вышла замуж за Ясона, царя Фессалии, страны, в которой тоже хорошо росли токсичные растения. Когда Ясон изменил супруге, она послала сопернице отравленное платье. Затем Медея вновь вышла замуж за афинянина Эгея и попыталась отравить его сына Тезея, дабы обеспечить наследство собственному сыну Меду. На этот раз, впрочем, злодеяние не удалось.

Разумеется, во всех изложенных примерах использование яда обусловливалось бушеванием страстей. Вместе с тем оно неизменно связывается с фигурой царицы, которую обуревала жажда власти. Жертвами же отравлений становились мужчины, являвшиеся легитимными носителями власти и могущества. Утоляя свою страсть, женщины демонстрировали силу, которая определялась не оружием, а гораздо более таинственным действием яда. Возникала традиция, передававшаяся из века в век: традиция страха перед этой силой, смешанного, однако, с восхищением. В XIV в. итальянский гуманист Боккаччо написал знаменитый трактат о прославленных женщинах. В нем шла речь и о Медее, великолепной «мастерице приготовления ядов». Около 1400 г. о том же, возможно из женской солидарности, писала Кристина Пизанская, называвшая Медею «женщиной глубоких знаний».

Каждый знает, что классическая Греция начинается с Гомера. Его персонажи воплощают высокие ценности и несут в себе героическое начало. Могли ли они поддаться искушению использования низменного средства для достижения своих целей, в первую очередь военных? На этот вопрос приходится дать положительный ответ. Одиссей отправляется в страну Эфиру, расположенную неподалеку от Эпира, за ядом для своих бронзовых стрел (Одиссея, I, 254–260). Женихи подозревают Телемаха в том, «что богатую землю Эфиру / Он посетит, что, добывши там яду смертельного людям, / Здесь отравит им кратеры и разом нас всех уничтожит» (Одиссея, II, 328–330).

Не будем забывать, что слово токсичный происходит от греческого toxon, что означает стрела. Тем не менее отравление метательного оружия и стрел, согласно гомеровскому тексту, не было угодно богам и, как правило, с презрением оставлялось варварам: кельтам, скифам или гетам. Об этом говорил Аристотель, а потом Страбон. У последнего есть рассказ о ядовитом дереве, похожем на фиговое. Оно росло в Кельтике, и белги смазывали его соком свои стрелы. Подобные обыкновения греки изображали, так сказать, «из вне». Римский историк I в. н. э. Квинт Курций Руф писал об употреблении отравленных стрел индийцами против войск Александра Македонского. А вот живший примерно в то же время Плиний Старший клеймил это человеческое изобретение уже не только у варваров.

На самом деле употребление яда или, по крайней мере, обвинения в его употреблении вполне могли иметь место во внутренней борьбе в греческом мире. У Фукидида в Пелопоннесской войне (II, 48) есть рассказ об эпидемии 430 г. до н. э. в Афинах. Тогда распространился слух, что ее вызвали лакедемоняне, которые отравляли колодцы. Историк объяснял, что это неправда, на самом деле эпидемия пришла из Эфиопии и Египта. Однако подобное обвинение весьма показательно и будет повторяться в истории многократно. Перед лицом необъяснимого события очень удобно дискредитировать противника, приписывая ему одновременно и слабость, и подлость. Он жалок, поскольку не может одержать победу силой оружия, и низок, поскольку использует губительное, коварное и жестокое средство против всего населения враждебной ему страны.

Нет ничего удивительного в том, что с «всевластием яда» ассоциировались тиранические режимы, вызывавшие презрение сторонников афинской демократии. Политические отравления хорошо иллюстрировали их жестокость и незаконность в отличие от прозрачной и подчиненной правилам борьбы за власть в полисе Перикла. Очень понятно, что такого тирана, как Дионисий Сиракузский (406–367 гг. до н. э.), обвиняли в уничтожении врагов с помощью яда: беззаконному правителю подходят такие гнусные методы. В то же время тиран-отравитель и сам мог быть отравлен. Его ненавидели, но из-за охраны не могли победить открыто. Таким образом, тиран как будто сам побуждал использовать яд для освобождения от его гнета. Платон в Законах лишь мельком упоминал об отравлениях «в частной жизни», которые связывал с профессией врачевания. Но, рассуждая о власти, он объявлял законным уничтожение тирана любыми средствами, включая и хитрость. Ксенофонт оставил трактат «Гиерон, или Жизнь тирана» (ок. 360 г. до н. э.), названный по имени одного сиракузского правителя. В трактате Гиерон ведет беседу о своих несчастьях с придворным поэтом Симонидом Кеосским. Выясняется, что тиран пребывает в постоянном страхе быть отравленным пищей и напитками, и это омрачает его жизнь. Яд в данном случае играл роль дамоклова меча. И подобное беспокойство правителей, в особенности тиранов, постепенно становилось в литературе общим местом. В XV в. эта тема возникла у влюбленного в Античность автора Джанфранческо Поджио в трактате De infi-licitate principum. Единоличное правление больше благоприятствует использованию ядов, чем коллегиальное, практиковавшееся в греческих полисах во времена их расцвета. Отметим, впрочем, что как раз полисы включали яд в свое уголовное законодательство. Отравляющие вещества играли там чисто юридическую роль и служили не преступлению, а закону. Об этом свидетельствует чаша с цикутой, которую должен был выпить приговоренный к смерти Сократ.