Яд является в большей степени испытанием, чем орудием политики

Яд является в большей степени испытанием, чем орудием политики

Поиски Грааля наряду с поисками Дамы или славы составляли сердцевину «рыцарского приключения». Сосуд с ядом являл собой прямую противоположность Святой чаше, наполненной кровью Христа. Тот, кто использовал яд, весьма серьезным образом нарушал порядок в мире рыцарства. Противопоставление славных побед силой оружия и постыдного успеха в отравлении отчетливо выражалось в средневековых исторических текстах и бытовало в литературных произведениях. Так, в «Романе о Бруте» объяснялось, что завоеватели-саксы хотели убить короля Утера, отца Артура, «ядом, / Отравой или предательством, / Поскольку не доверяли своему оружию». Для того чтобы вернее осуществить преступление, отравители эксплуатировали узы дружбы и близости. Возможно ли большее зло, чем враг в собственной семье, задавался вопросом автор, вторя Цицерону и Боэцию. Эта тема возникала также в «Романе о Долопатосе»: «Нет ничего опаснее, / Ничего хуже и докучливее, / Чем враг в своей семье, / О котором думают, что он друг». Связывающая рыцарей одного поколения дружба разрушалась завистью, порождавшей отравления, возможно, потому, что аристократическое равенство подвергалось испытанию утверждавшейся королевской власти.

Отравление становилось испытанием и для Жертв. Героизировались ли они в силу того, что не были побеждены силой, или, наоборот, унижались, поскольку гибли как обычные смертные? Средневековые авторы по-разному отвечали на этот вопрос. С политической точки зрения главная идея заключалась в том, что яд наказывал превышение власти. В «Романе об Александре», сочиненном около 1180 г. Томасом Кентским, отравление царя показывало, что ждет королей, пренебрегавших советами баронов и несоразмерно возвышавших слуг низкого происхождения. Если яд действовал неэффективно, это свидетельствовало, напротив, о замечательных качествах правителя. Герой «Романа о Долопатосе» Лициниан без страха отправлялся на пиршество, где его собирались отравить, ибо он прочел черные замыслы своих сотрапезников по звездам, а это не дано обычным людям. Гостеприимство этих людей – притворное, щедрость – опасна, однако герой предвидел момент предательства, знал, что в золотом кубке – смертоносный напиток. Юный, но уже мудрый герой предлагал, чтобы из него отпили сначала великодушные хозяева. Они уклонялись, возопив о бесчестье, ибо правила поведения за столом требовали принять подношение. Однако в конце концов вынуждены были выпить и погибнуть. Лициниан торжествовал над коварством сотрапезников, что узаконивало его власть как государя. Неудача отравителей подтверждала, как и в житиях святых, совершенство жертвы.

Попытка отравления испытывала также способность героя противостоять клевете. Гаидону и Гвиневре это удалось благодаря поединку, т. е. спасительному возвращению к настоящему оружию, к битве. В «Смерти короля Артура» Ланселот выступал защитником королевы Гвиневры, обвиненной в предательстве рыцарем Мадором, который считал ее виновной в смерти его брата. Мадор терпел поражения, что доказывало невиновность королевы. Тот же повествовательный мотив встречается в «Герцогине Паризе», примерно того же времени, что и «Смерть короля Артура». Разница заключалась в том, что здесь поединок в защиту обвиняемой не был честным, защитник продался обвинителям. Таким образом, извращение аристократического способа разрешения конфликта соединялось с привнесением в рыцарские обыкновения коварного оружия яда. И то и другое фальсифицировало нормальное соперничество. Приведенные эпизоды показывают, как в призрачный мир рыцарства проникали пятнавшие его низменные практики, которые тем лучше подчеркивали противостоявшую им добродетель истинных героев. С политической точки зрения они отражали усиление внутренних противоречий, излишнюю легковерность правителей, которых легко толкали на несправедливые действия, упадок политических нравов, неуважение к государю. Кроме всего прочего, они содержали в себе предостережение правителям, адресатам подобных рассказов. Мотив столкновения рыцарственных героев, близких к власти, с опасностью отравления встречался в литературе вплоть до позднего Средневековья.

Яд никогда не исчезал из жизни рыцарства. Причем он существовал не в далеких мусульманских странах, не в виртуальном мире Девяти героев, двое из которых умерли от яда. Он являлся реальностью христианского латинского мира. Количество упоминаний об отравлении правителей в период с 1000 по 1250 г. сильно превосходит количество их же в предыдущие пять веков. Парадоксальным образом это объясняется, видимо, тем, что применение яда в политических целях теперь предавалось проклятию. По мере складывания и утверждения военных рыцарских ценностей, восхвалявших доблесть, честность и верность, отвращение к применению яда росло. При этом обвинение в этом злодействе все чаще выдвигалось клеветнически, ибо оно исключало предполагаемого отравителя из рыцарского ordo, дискредитировало его дело. Вот почему вопрос о яде оставался актуальным. Нередко в делах об отравлении речь шла о людях, чуждых военному делу. Религия, национальность, пол или принадлежность к духовенству обрекали их на подозрения в применении яда. В то же время и могущественные воины, надлежащим образом посвященные в рыцари, не гнушались отравлением своих противников. В сочинении Симона де Марвиля «Ястребиные обеты», написанном около 1315 г., рассказывалось, как герольд Фландрии Ги де Намюр дал торжественную клятву пробовать напитки и пищу императора Генриха VII с целью защитить его от отравления. Подобное поведение являлось характерной демонстрацией рыцарского героизма. В 1311 г. благородный вассал заплатил за эту клятву жизнью. Разумеется, конфликты в публичном пространстве чаще разрешались боем, оскорбленная честь восстанавливалась открыто, власть завоевывалась или сохранялась силой оружия. В то же время одним из способов действия все же оставалось применение яда. Если задуматься, становится очевидным, что именно в эту эпоху начинал складываться взгляд на отравления, долгое время бытовавший при папском дворе, начинало вырисовываться представление, что яд – хорошее оружие против внешних врагов. В период, когда слабая раздробленная монархия уходила в прошлое, уступала место более централизованной и авторитарной власти, что благоприятствовало интригам и коварным ударам в спину, употребление яда вновь ассоциировалось с тиранией.