ПШЕНИЦА И СЕВООБОРОТЫ

Пшеницу нельзя без большого ущерба сеять два года подряд на одной и той же земле. Ее должно сеять на других полях, необходим оборот. Так что жителю Запада казалось великим чудом то, что рис в Китае, как писал де Лас Кортес в 1626 г., произрастает «на одной и той же земле, которой они ни года не дают отдохнуть, как делают в нашей Испании»⁵¹. Возможно ли это, даже можно ли было такому поверить? В Европе, да и повсюду, где ее выращивают, пшеница ежегодно сменяет участки. Для ее выращивания требуется либо двойная, либо тройная площадь в сравнении с той, какую она занимает, в зависимости от того, раз в два или раз в три года можно возвращаться на одни и те же поля. Так что она включена в двух- или трехпольную систему.

Пахота. Миниатюра из «Часослова Блаженной девы Марии». XVI в.(Фото Бюлло.)

В самых общих чертах, если исключить несколько небольших по площади зон с весьма развитым земледелием, почти без паров, Европа была разделена между двумя системами. На юге пшеница или прочие хлебные злаки по очереди занимают половину возделываемых земель, а вторая половина остается под паром — en barbechos, как говорят в Испании. На севере земля разделяется на три поля: поле озимых зерновых, поле яровых зерновых, высеваемых весной (эти культуры называли также mars, таг sage, car?mes, tr?mis, tr?mois…), и, наконец, поле под паром. Еще недавно в Лотарингии пахотные земли общины, в центре которых лежит деревня, разделялись на эти три поля как секторы грубо очерченного круга, простирающегося до близлежащего леса: пшеница, овес, пар (который именуют les versaines). Затем пшеница занимала место паров, овес произрастал там, где была пшеница, а пары сменяли овес. Таков был трехгодичный севооборот: к исходу третьего года восстанавливалось исходное положение. Следовательно, имелись две системы: в одной земля, отводимая под пшеницу, отдыхала больше, в другой — пшеница, при сохранении всех пропорций, ежегодно занимала большую площадь (при условии, что эту площадь целиком засевали пшеницей, чего не бывало, собственно говоря, никогда). На юге зерно было богаче клейковиной, а на севере была выше урожайность; к тому же влияли и качество земли, и климат.

Но такая схема верна лишь в самых общих чертах: на юге бывали земли, возделывавшиеся «по третям» (с двухлетними парами), точно так же, как на севере, например в Северном Эльзасе от Страсбурга до Виссамбура⁵², упорно сохранялись случаи двухпольного севооборота. Трехполье, развившееся позже, наследовало двухполью, которое сохраняется на довольно больших пространствах как древнее письмо, проступающее на палимпсесте.

Естественно, что смешение типов было правилом на границах между ареалами этих двух великих европейских систем. Обследование, проведенное для овернской области Лимань в XVI в., отмечает переплетение двух- и трехпольного севооборотов в зависимости от почв, рабочей силы, численности крестьянского населения…⁵³ Даже на крайнем юге «двухпольной» зоны, вокруг Севильи, имелся в 1755 г. небольшой район трехпольного севооборота, по-видимому аналогичного ротации культур на севере.

Но оставим в стороне эти вариации. В принципе неизменным остается то, что каждые два или три года в севообороте наступает «мертвый сезон», отдых от возделывания зерновых. Этот «мертвый сезон» позволяет почве под паром восстановить свои богатства минеральных солей. Тем более что землю унавоживали, а затем вспахивали: считалось, что повторные вспашки проветривают почву, избавляют ее от сорной травы и подготавливают обильный урожай. Джетро Талл (1674–1741 гг), один из провозвестников революции в английском сельском хозяйстве, рекомендовал повторную вспашку наряду с внесением в почву навоза и ротацией культур⁵⁴. Документы говорят даже о семи вспашках, включая и предпосевные. В XIV в. в Англии, как и в Нормандии, уже шла речь о трех вспашках-весной, осенью и зимой. В 1328 г. в Артуа земля, предназначенная под пшеницу, «хорошо обрабатывается с четырьмя ораньями (вспашками), одной зимой и тремя — летом»⁵⁵. В Чехии в имениях Черниных в 1648 г. было правилом пахать четырежды или трижды, смотря по тому, под пшеницу или под рожь предназначается земля. Запомним слова одного савойского землевладельца, сказанные в 1771 г.: «В иных местах мы изнуряем себя бесконечной пахотой и пашем до четырех или пяти раз ради одного урожая пшеницы, зачастую весьма среднего»⁵⁶.

С другой стороны, культура пшеницы требует тщательного унавоживания, какого никогда не получают овес или любая иная из яровых культур, mars, marsage, или tr?mois; так что в отличие от современных результатов сбор овса, высевавшегося более часто, чем пшеница, бывал обычно наполовину ниже сбора последней. Навоз, предназначенный для пшеницы, настолько важен, что находится под неусыпным вниманием хозяина. На этот счет арендный договор, заключенный в Пикардии в 1325 г. монахами-картезианцами, предусматривал в случае разногласий арбитраж доверенных лиц. В Чехии в крупных (несомненно, слишком крупных) сеньериальных владениях имелась ведомость внесения навоза — D?ngerregister. Даже вокруг Санкт-Петербурга «вносят в землю навоз, смешанный с соломой. Под все зерновые пашут дважды, а под Winterroggen [озимую рожь; пишет это свидетель-немец] — три раза»⁵⁷. В Нижнем Провансе в XVII и XVIII вв. постоянно считали и пересчитывали необходимые возы навоза, как те, что уже были разбросаны по полю, так и те, которые не предоставил испольщик. Иной арендный договор предусматривал даже, чтобы навоз, до того как его разбросают по полю, был освидетельствован имеющими на это право или чтобы за его приготовлением осуществлялся надзор⁵⁸.

То, что существовали вспомогательные виды удобрений-зеленые удобрения, зола, перегной из листьев на крестьянском дворе или на деревенской улице, — не отменяло того обстоятельства, что главным источником удобрений оставался скот, а не жители деревень и городов, как на Дальнем Востоке. Однако городские нечистоты использовались для удобрения вокруг некоторых городов, как, скажем, во Фландрии, или в Испании-вокруг Валенсии, или даже вокруг Парижа⁵⁹.

Сев. Рукопись (Mss 90089) из Британского музея, XIII в. (Фото музея.)

Коротко говоря, пшеница и животноводство тесно связаны друг с другом, сопутствуют друг другу, тем более что необходимо использовать животных в упряжке. Нечего и думать о том, чтобы человек, способный взрыхлить киркой самое большее один гектар за год ⁶⁰ (в иерархии энергетических источников он стоит далеко позади лошади и быка), занялся один подготовкой обширных «хлебных» земель. Упряжка необходима-конная в северных странах, из быков или мулов (притом все больше и больше из мулов) — на юге.

Так на основе выращивания пшеницы и других зерновых в Европе сложилась (с региональными вариантами, которые легко себе представить) «сложная система взаимоотношений и привычек, настолько сцементированная, что в ней нет щелей, они невозможны», — как говорил Фердинан Ло⁶¹. Все здесь находится на своем месте-растения, животные и люди. В самом деле, ничто в ней немыслимо без крестьян, без упряжек при плугах и без сезонной рабочей силы при жатве и обмолоте, коль скоро жатва и обмолот производятся вручную. Плодородные земли низин открываются для рабочей силы из бедных и очень часто суровых возвышенных областей. Об этой связи как твердом жизненном правиле свидетельствуют бесчисленные примеры-Южная Юра и Домб, Центральный массив и Лангедок… Нам даются тысячи возможностей увидеть такие «вторжения». В тосканскую Маремму, где царит лихорадка, каждое лето прибывает огромная толпа жнецов, ищущих высокой оплаты (в 1796 г — до 5 паоли^*AQ в день). Бесчисленное множество их регулярно становится жертвами малярии. Тогда больных бросают одних, без ухода, в хижинах вместе со скотом, оставив им охапку соломы, небольшое количество гниющей воды и серого хлеба, луковицу и головку чеснока. «Многие умирают без врача и без священника»⁶².

Очевидно, однако, что земля под хлебами — упорядоченная, с открытыми полями (openfields), с регулярным и в целом ускоренным севооборотом, с антипатией крестьян к слишком большому сокращению площадей, занимаемых под зерновые, — оказывается в порочном круге. Чтобы увеличить ее продуктивность, следует увеличить массу удобрений, т. е. количество крупного скота, лошадей и коров, а значит, расширять пастбища, по необходимости за счет хлебов. 14-я максима Кенэ рекомендует: «Способствовать умножению скота, ибо это он дает землям удобрения, рождающие богатые урожаи». Трехпольный севооборот, который дает землям, предназначенным под посев пшеницы, предварительно отдыхать в течение года, не больно-то позволяя выращивание «дополнительных» культур на парах, и который отдает абсолютное первенство зерновым, в общем обеспечивает лишь довольно низкие урожаи. Несомненно, земли под пшеницей — не то, что рисовые посадки закрытых, замкнутых в себе миров. Для скота, который они должны прокормить, есть еще леса, залежи, покосы, трава на обочинах дорог. Но эти ресурсы недостаточны. Существовало, однако, решение, открытое и применявшееся уже давно, но лишь в некоторых небольших районах: в Артуа, в Северной Италии и во Фландрии с XIV в., в некоторых областях Германии в XVI в., а затем в Голландии и, наконец, в Англии. Оно заключалось в чередовании зерновых и кормовых культур, с длительным севооборотом, который упраздняет или существенно сокращает пары. Это давало двойное преимущество: крупный рогатый скот получал корм, а урожаи зерновых возрастали за счет восстановленного таким образом минерального богатства земли⁶³. Но несмотря на рекомендации агрономов, число которых все возрастало, «земледельческой революции», начавшейся после 1750 г., потребовалось доброе столетие для того, чтобы завершиться в такой стране, как Франция, где, особенно севернее Луары, как известно, преобладают посевы зерновых. Потому что земледелие с преобладанием зерновых превращается там поистине в железный ошейник, в структуру, от которой отходят с трудом и с опаской. В Босе, где достижения зернового хозяйства можно было считать образцовыми, арендные договоры будут долго навязывать соблюдение системы трех «сезонов», или трех «полей». Здесь не сразу обучились «современной» агрикультуре.

Отсюда — пессимистические суждения агрономов XVIII в., которые видели первоочередное, если не единственное, условие прогресса агрикультуры в ликвидации паров и введении культурных лугов. Именно на основе такого критерия они неизменно определяли уровень модернизации сельского хозяйства. В 1777 г. автор «Топографического словаря Мена» отмечал: «В стороне Майенна черноземы трудны для обработки, и еще тяжелее они возле Лаваля, где… лучшие пахари с шестью быками и четырьмя лошадьми могут вспахать за год только 15–16 арпанов. И поэтому землю оставляют отдыхать 8, 10, 12 лет подряд»⁶⁴. Та же беда наблюдалась в бретонском Финистере, где время пребывания под парами «может длиться 25 лет на худых землях и от 3 до 6 — на добрых». Артуру Юнгу, проезжавшему Бретань, казалось, что он находится ни более ни менее, как в стране гуронов⁶⁵.

А ведь речь идет здесь о фантастической ошибке в суждениях, об ошибке в оценке перспектив, что недавно убедительно показала статья Ж. Мюллье на огромном числе примеров и доказательств. В самом деле, во Франции, как и в других частях Европы, есть многочисленные и обширные области, где травы преобладают над зерновыми, где скот-это главное богатство, тот коммерческий «избыточный продукт», которым может жить каждый. Таковы кристаллические массивы, невысокие горы, сырые или заболоченные зоны, редколесья, прибрежные районы (во Франции — ее протяженный океанский фасад от Дюнкерка до Байонны). И там, где он имеет место, этот мир трав представляет другое лицо деревенского Запада, которое недооценивали агрономы XVIII и начала XIX в., ослепленные своим стремлением любой ценой увеличить урожайность зерновых и таким путем удовлетворить потребности растущего населения. Естественно, историки, не задумываясь, шли за ними. Однако же очевидно, что в таких областях пары, если они там были, оказывались активным элементом, а не «мертвым сезоном» или мертвым грузом ⁶⁶. Трава здесь кормит стада, идет ли речь о поставках мяса, о молочных продуктах, о мясном скоте или рабочем — о жеребятах, лошадях, телятах, коровах, быках, ослах, мулах. Впрочем, как бы кормился Париж без этой «другой» Франции? Как снабжались бы крупные рынки скота в Со и Пуасси? Откуда взялись бы бесчисленные тягловые животные, в которых нуждались армия и транспорт?

Ошибка заключается в смешении паров в зерновых областях и в районах скотоводства. За пределами зерновых областей с правильным севооборотом непригоден самый термин «пар». Около Майенна или Лаваля, как и в других местах (даже в окрестностях Рима), периодическая распашка выгонов и засевание их зерновыми в течение года или двух были лишь способом восстановить луга — прием, который, кстати, используется еще и сегодня. Так называемые пары в этом случае — далеко не «пустые», невозделанные пары, какими довольно часто бывали пары при трехпольном севообороте. Они включали естественные пастбища, время от времени восстанавливаемые вспашкой, а также и культурные пастбища. Например, в Финистере всегда сеяли разновидность утесника (ajonc), именуемую jan, которая, невзирая на свой внешний вид, есть просто-напросто кормовая трава. Этого не знал Артур Юнг, и он принял за безобразно заброшенную залежь эти настоящие культурные луга, какими и были les ajonci?res. В Вандее или на пуатусском Гатине такую же роль играл дрок⁶⁷. Здесь опять-таки речь шла, несомненно, об очень древнем использовании местных растений. Но не приходится удивляться тому, что в этих так называемых «отсталых» районах стали широко применять кукурузу, культуру одновременно кормовую и используемую в пищу человеком, и относительно рано, во второй половине XVIII в., распространились репа, брюква, капуста, турнепс — короче говоря, современные кормовые растения, связанные с «земледельческой революцией»⁶⁸.

Следовательно, во Франции, и, без сомнения, по всей Европе, области, богатые скотом и бедные пшеницей, противостояли районам, богатым пшеницей, но бедным скотом. Существовали контраст и взаимодополняемость. Зерновые культуры нуждались в упряжном скоте и в навозе, а в скотоводческих районах не хватало зерна. Таким образом, «растительный детерминизм»

Вверху: В. Ван Гог «Жнец» (Нюнен, 1885 г.). Фонд Ван Гога, Амстердам. Внизу: жнец, из «Часослова Богоматери» (так называемого «Часослова Эннеси», XVI в.). Королевская библиотека, Брюссель. Оба используют одним и тем же движением два одинаковых орудия — кирку и серп. Разрыв во времени более чем два столетия, правда, речь идет об одной и той же местности.

западной цивилизации проистекал не из одних только хлебов, но из сочетания хлебов и трав. И наконец, живая самобытность Запада заключалась во вторжении в жизнь людей скота — источника мяса и энергии. Такого необходимого и успешного включения животных в хозяйство рисоводческий Китай мог не знать, он мог даже пренебречь им, отказавшись тем самым от заселения и использования своих гористых местностей. Но, во всяком случае, относительно Европы мы должны изменить свою обычную точку зрения. Скотоводческие области, которые агрономы прошлого рассматривали как области с отсталой агрикультурой, осужденные на использование «худых земель», предстают, в свете статьи Ж. Мюллье, более способными обеспечить благосостояние своих крестьян (правда, менее многочисленных), нежели «добрые земли» под зерновыми⁶⁹. Если бы нам пришлось ретроспективно выбирать для себя место проживания, мы, без сомнения, предпочли бы район от Брэ до Бовези, лесистый и поросший травами север Арденн, прекрасным равнинам юга и, может быть, даже, несмотря на зимние холода, окрестности Риги или Ревеля деревням и открытым полям Парижского бассейна.