ПОСТОЯННО ВОЗОБНОВЛЯЮЩЕЕСЯ РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА

При зарождении и на всем протяжении жизни городов в Европе и в других регионах важнейшей была и оставалась одна и та же проблема: речь идет о разделении труда между деревней и городскими центрами, разделении, которое никогда окончательно не определялось и неизменно вновь и вновь возобновлялось. В принципе в городе располагались торговцы, сосредоточивались функции политического, религиозного и экономического управления, ремесленное производство. Но только в принципе, ибо такое разделение продолжало колебаться, склоняясь то в одну, то в другую сторону.

В самом деле, не будем думать, что такая разновидность классовой борьбы разрешалась сама собою (ipso facto) в пользу города, который был сильнейшим из двух партнеров. Не нужно также думать, будто деревня, как это обычно говорится, по необходимости предшествовала городу во времени. Конечно, часто бывало, что развитие «сельского окружения в силу прогрес-

Город нуждался в близлежащей деревне. Сцена на рынке, картина Жана Мишлена (1623–1696 гг.): продавцы — это крестьяне, доставившие свои продукты. (Фото Жиродона.)

ca производства делало возможным появление города»¹⁸, но последний не всегда был вторичным продуктом. В своей восхитительной книге Дж. Джекобс утверждает, что город появляется по крайней мере одновременно с сельскими поселениями, если не раньше¹⁹. Так, в VI тыс. до н. э. Иерихон и Чатал-Хююк в Малой Азии были городами, создававшими вокруг себя деревни, которые, забегая вперед, можно было бы назвать современными. Это, конечно, происходило в той мере, в какой земля тогда была доступна как незанятое и свободное пространство, где можно было создавать поля почти что в любом месте. Такая ситуация могла повториться в Европе ХІ-ХІІ вв. А еще ближе к нашему времени ее можно было увидеть в Новом Свете, где Европа воссоздавала города, как бы сброшенные на парашюте на пустое место города, где жители либо сами, либо с помощью аборигенов создавали деревни-кормилицы. В созданном заново в 1580 г. Буэнос-Айресе аборигены были либо враждебны, либо их не было вовсе (что не менее серьезно), так что жители были вынуждены добывать хлеб в поте лица своего (и жаловались на это). В общем, им пришлось создавать свою деревню в соответствии с потребностями города. Почти сходный процесс в связи с «американским» продвижением на Запад описывал в 1818 г. в Иллинойсе Моррис Беркбек. Он пояснял: «В тех местах, где несколько новых колонистов купили у правительства земли для распашки по соседству друг с другом, собственник, немного более дальновидный в том, что касается потребностей страны и ее будущего развития, предположив, что его местоположение благоприятно для размещения нового города, делит свою землю (землю, уступленную ему правительством) на небольшие участки, разделенные удобно проложенными проездами, и продает их по мере того, как представляется случай. На них строят жилища. И прежде всего приезжает лавочник (так именуют торговца любыми предметами) с несколькими ящиками товаров и открывает лавку. Рядом появляется постоялый двор и становится резиденцией врача и юриста, каковой выполняет функции нотариуса и поверенного в делах; лавочник ест на постоялом дворе, и здесь же останавливаются все приезжие. Вскоре, по мере того как в том начинает ощущаться нужда, появляются кузнец и прочие ремесленники. Непременный член зарождающейся общины — школьный учитель, служащий и священником для всех христианских сект… Там, где раньше можно было увидеть только людей, одетых в шкуры, теперь являются в церковь в хорошем синем костюме, а женщины — в коленкоровых платьях и соломенных шляпках… Как только зародился город, быстро распространяется культура [читай: агрикультура], получая немалое разнообразие в его окрестностях. Наступает изобилие продовольственных товаров» ²⁰. Не так ли бывало и в Сибири, этом еще одном Новом Свете? Иркутск зародился в 1652 г., раньше близлежащих деревень, которые будут его кормить.

Все это шло само собой. Деревни и города подчинялись «реципрокности перспектив»: я создаю тебя, ты создаешь меня; я господствую над тобой, ты владычествуешь надо мной; я эксплуатирую тебя, ты эксплуатируешь меня — и так далее в соответствии с вечными правилами сосуществования. Разве деревни, близко расположенные к городам, даже в Китае, не извлекали выгоду от такого соседства? Когда в 1645 г. Берлин возвращался к жизни, его Тайный совет (Geheimer Rat) заявил: «Главная причина сегодняшних весьма низких цен на зерно проистекает как раз из того, что почти все города, за немногими исключениями, опустошены и не нуждаются в хлебе округи, а потребности немногих своих жителей покрывают за счет собственных земель». Такие городские земли — разве не была эта деревня, воссоздаваемая городом в последние годы Тридцатилетней войны?²¹

Конечно, перемены бывали обратимыми: города урбанизировали деревни, но последние делали города деревенскими. Как пишет Р. Гаскон, с «конца XVI в. деревня — это бездна, поглощающая городские центры»²², пусть даже только в смысле скупки земель, создания сельскохозяйственных имений или бес-численных загородных домов. Венеция в XVII в. отвернулась от выгод морской торговли и все свои богатства вкладывала в свои деревни. Все города мира — Лондон и Лион, Милан и Лейпциг, Алжир и Стамбул — знавали в тот или иной момент такие перемещения центра тяжести.

Фактически город от деревни никогда нельзя было отделить так, как отделяется вода от масла: в одно и то же время существовали разделение и сближение, разграничение и воссоединение. Даже в мусульманских странах город не исключал деревни, невзирая на резкий разрыв, отделявший его от нее. Город развивал вокруг себя огородничество, некоторые арыки на городских улицах тянулись в сады близлежащих оазисов. Такой же симбиоз наблюдался и в Китае, где деревня использовала как удобрение нечистоты и отбросы города.

Но зачем же доказывать то, что ясно самой собой? Вплоть до недавнего времени всякому городу приходилось иметь источники питания у самых своих ворот. Хорошо знакомый с расчетами историк-экономист считает, что с XI в. центру с 3 тыс. жителей, для того чтобы прожить, нужно было располагать территориями десятка деревень, т. е. в общем 8,5 кв. км, «имея в виду низкую производительность земледелия»²³. В действительности деревня должна была содержать город, чтобы ему не приходилось опасаться за свое существование: крупная торговля могла его прокормить лишь в исключительных случаях. Так было единственно в нескольких привилегированных городах: Флоренции, Брюгге, Венеции, Неаполе, Риме, Генуе, Пекине, Стамбуле, Дели, Мекке…

К тому же до самого XVIII в. даже крупные города сохраняли у себя различные виды сельскохозяйственной деятельности. Они давали приют пастухам, сельским стражникам, хлебопашцам, виноградарям (даже в Париже). Они имели внутри и вне своих стен пояс садов и огородов, а чуть дальше — поля, иной раз с трехпольным севооборотом, как было, скажем, во Франкфурте-на-Майне, в Вормсе, Базеле или Мюнхене. В средние века щелканье бича погонщика было слышно в Ульме, Аугсбурге или Нюрнберге рядом с самой ратушей, а свиньи свободно разгуливали по улицам, настолько грязным и ухабистым, что переходить их приходилось на ходулях либо же перебрасывать деревянные мостки с одной стороны на другую. Во Франкфурте накануне ярмарок поспешно устилали главные улицы соломой или стружкой ²⁴. И кто бы подумал, что в Венеции еще в 1746 г. приходилось запрещать разведение свиней «в городе и в монастырях»? ²⁵

Что же касается бесчисленных маленьких городков, то они едва отделялись от деревенской жизни; говорили даже о «сельских городках». В винодельческой Нижней Швабии Вейнсберг, Гейльбронн, Штутгарт, Эслинген все-таки отправляли к Дунаю изготовленное в них вино; впрочем, вино само по себе было отраслью промышленности²⁶. Херес-де-ла-Фронтера, неподалеку от Севильи, в 1582 г. отвечал на опросный лист, что «у города есть лишь его сборы винограда, пшеницы, оливкового масла и мясо», чего-де достаточно для его благосостояния и для оживления его торговли и ремесленного производства²⁷. Когда в 1540 г. алжирские корсары внезапно захватили Гибралтар, то произошло это потому, что они, хорошо зная обычаи города, выбрали для нападения время сбора винограда: все жители находились вне стен города и ночевали на своих виноградниках²⁸. Повсюду в Европе города ревностно следили за своими полями и виноградниками. Ежегодно сотни и сотни магистратов, как, скажем, в баварском Ротенбурге или в Бар-ле-Дюке, объявляли об открытии сезона сбора винограда, когда «листья виноградной лозы приобретут тот желтый цвет, что говорит о зрелости». И даже сама Флоренция каждую осень заполнялась сотнями бочек, превращаясь в огромный рынок молодого вина.

Городские жители тех времен зачастую лишь наполовину были горожанами. Б пору уборки урожая ремесленники и все добрые люди оставляли свои ремесла и свои дома ради полевых работ, как, скажем, в предприимчивой и перенаселенной Фландрии XVI в. Или же в Англии еще перед самой промышленной революцией. Или во Флоренции, где в XVI в. столь важное суконное производство (Arte) было главным образом зимним видом занятий ²⁹. Реймский плотник Жан Пюссо в своем дневнике проявлял более интереса к сбору винограда, к урожаю, количеству вина, ценам на пшеницу и на хлеб, нежели к событиям политической жизни или промыслам. Во время наших Религиозных войн жители Реймса и Эпернэ принадлежали к разным лагерям и на сбор винограда те и другие отправлялись под доброй охраной. Но, замечает наш плотник, «эпернэйские воры угнали городское стадо свиней [Реймса]… они его отвели в сказанный Эпернэ во вторник, 30 марта 1593 г.»³⁰. Дело было не только в том, чтобы знать, кто одержит верх — сторонники Лиги или беарнца^*BQ, а кто будет солить и есть мясо. В 1722 г. положение почти не изменилось, коль скоро некий трактат по экономике скорбел по поводу того, что в малых городах Германии, даже в центрах княжеств, ремесленники предавались земледелию как и крестьяне. Лучше было бы, если бы каждый «оставался в своей сфере». Города, избавленные от скотины и от «больших скоплений навоза», стали бы чище и здоровее. Решение-де заключалось в том, чтобы «изгнать из городов… земледелие и передать его в руки тех, кому то подобает»³¹. У ремесленников было бы то преимущество, что они продавали бы свои изделия деревенским жителям соразмерно тому, что последние могли бы с уверенностью регулярно продавать городу. И все выиграли бы от этого.

Снабжение Бильбао с помощью судов и караванов мулов. Товары разгружают и укладывают в склады. Деталь гравюры Франсиско Антонио Рихтера (конец XVIII в.). «Вид благороднейшего города Бильбао»(Vista de la muy noble villa de Bilbao).(Коллекция автора.)

Если город не оставил деревне совершенную монополию возделывания сельскохозяйственных культур и разведения скота, то и деревня в свою очередь не отступилась от всякой промысловой деятельности в пользу близлежащих городов. Она имела в ней свою долю, хотя обычно это бывала та доля, какую ей соблаговолили оставить. Прежде всего, деревня никогда не оставалась без ремесленников. Колесо повозки изготовлял и ремонтировал на месте, здесь же в деревне, тележник; ошиновку его делал кузнец (техника горячей ошиновки распространилась в конце XV в.), в каждой деревне был свой коваль, и такие работы просуществовали во Франции вплоть до начала XX в. Больше того, во Фландрии и в других местах, где в XI и XII вв. установилась своего рода промышленная монополия городов, с ХV-ХVІ вв. возник обширный отток городских производств к сельским окраинам в поисках более дешевой рабочей силы и за пределы досягаемости городских цехов, их опеки и мелочного контроля. Город, который контролировал таких жалких сельских ремесленников и за пределами своих стен и господствовал над ними, ничего при таком «исходе» не терял. С XVII в. и еще более в следующем столетии деревня снова возьмет на свои слабые плечи весьма большую долю ремесленных занятий.

Такое же разделение происходило и в других районах, скажем в России, в Индии, в Китае, только шло оно по-другому. В России решение преобладающей части промышленных задач оставалось за деревнями, жившими натуральным хозяйством. Городские поселения не господствовали над ними и не тревожили их, как то делали города Запада. Здесь еще не было подлинной конкуренции между горожанами и крестьянами. Причина этого очевидна: медленный подъем городов. Конечно, существовало несколько крупных городов, невзирая на те беды, что на них обрушивались (Москва, спаленная татарами в 1571 г. и выжженная поляками в 1611 г., тем не менее в 1636 г. насчитывала 40 тыс. домов)³², но в слабоурбанизованной стране деревни по необходимости вынуждены были все делать сами. А кроме того, крупные земельные собственники устраивали, используя своих крепостных, рентабельные промышленные заведения, и не одна только долгая русская зима была ответственна за оживленную деятельность этих сельских жителей³³.

Точно так же была самодостаточной деревня в Индии: активная община, способная в случае необходимости переместиться целиком, чтобы избежать той или иной опасности или слишком тяжкого угнетения. Она платила городу общую дань, но прибегала к нему лишь в поисках немногих товаров (например, железных орудий). Аналогичным образом и в Китае деревенский ремесленник находил в обработке шелка или хлопка дополнительный источник дохода в своей нелегкой жизни. Его низкий жизненный уровень делал его опаснейшим конкурентом городского ремесленника. В 1793 г. в окрестностях Пекина английский путешественник поражался и восторгался невероятной работой крестьянок, что при разведении шелковичного червя, что при прядении хлопка: «И наконец, они изготовляют их [китайцев] ткани, ибо женщины эти — единственные ткачи в Империи» ³⁴.