Кадры

Кадры

Кадры решают все.

И. Сталин

В начале было слово. И слово было — кадры. «Решение новых задач, — объяснял Михаил Горбачев вскоре после избрания на пост генерального секретаря, — которые встают сейчас перед нами, требует внесения корректив как в содержание, так и в формы и методы партийной и государственной работы, в расстановку кадров в центре и на местах». Ровно четыре года спустя, в июле 1989 г., Горбачев признавал, что сделано в главном — мало: «Мы не можем откладывать решение назревших кадровых вопросов... Нам надо пополнить кадровый корпус творческими силами». Генеральный секретарь формулирует то, что отлично знали все его предшественники: «Аппарат нам нужен. Но аппарат нужен новый... И на протяжении последнего времени формируем такой аппарат».

Политическая реформа Горбачева — это прежде всего процесс формирования нового аппарата. Все казалось просто: персональные изменения на всех ступенях партийной иерархии, начиная с самой верхней, устранение людей прежнего генсека, замена их людьми нового. В феврале 1986 г. на XXVII съезде партии, первом, на котором Горбачев выступал как Генеральный секретарь, раздел, посвященный партии, содержит три небольшие подглавки: «Работать по-новому»; «За чистый и честный облик партийца, за принципиальную кадровую политику»; «Укреплять связь идеологии с жизнью, обогащать духовный мир человека». С партией все в порядке, нужно лишь почистить партийцев, выдвинуть новых руководителей — таков вердикт Горбачева. В июле 1985 г. из Политбюро был выброшен Георгий Романов, претендовавший на пост генерального секретаря, на его место избирается Лев Зайков. На съезде Горбачев меняет состав секретариата, вводит в Политбюро двух новых кандидатов. Западные журналисты будут говорить о «команде для 2000 года». Через 4 года кое-кто из них исчезнет (например, Анатолий Добрынин и Юрий Соловьев), кое-кто потеряет свое прежнее значение (в 1986 г. Зайков считался №3, в 1990 его уходят на пенсию), кое-кто поднимется на самый верх, где дышат разреженным воздухом члены Политбюро, являющиеся одновременно секретарями ЦК (Александр Яковлев, Вадим Медведев). Из Свердловска был вызван в Москву тамошний секретарь обкома Борис Ельцин, выступивший с обратившей на него внимание речью о необходимости отказаться от привилегий: избранный в секретари ЦК, он затем был послан руководить московской партийной организацией (где «не оправдал доверия» Горбачева).

Как ни любопытны зигзаги персональной политики, определяющей состав высшей инстанции, решающее слово всегда принадлежит генеральному секретарю. Все, кто его окружают, занимают свои посты, ибо он дал на это согласие. Ветеран кремлевского «двора» Андрей Громыко заметил со свойственным ему мрачным юмором, что зал, где собирается Политбюро, напоминает ему Бермудский треугольник: человек исчезает и никто не знает, что с ним случилось. Так было при Сталине, так было при Хрущеве и Брежневе. Так продолжается и при Горбачеве. Андрей Громыко, занимавший пост председателя президиума Верховного совета СССР, получил извещение, что он послан на пенсию, в момент, когда готовился к государственному визиту в Монголию.

Через год после съезда, когда стало очевидным, что, несмотря на его решения, на произведенные на нем персональные изменения в верхнем эшелоне власти, положение в стране не поправляется, а наоборот, ухудшается, Горбачев вплотную берется за кадры. 27 и 28 января 1987 г. работает пленум ЦК, на котором генеральный секретарь выступает с докладом «О перестройке и кадровой политике партии». Он начинает с предостережения: «...в обществе, да и в самой партии еще остается определенное недопонимание сложности положения, в котором оказалась наша страна». Два года назад, принимая власть, Горбачев говорил о «предкризисном состоянии». Теперь он обнаруживает «опасность нарастания кризисных явлений в обществе». Звеном, которое, как учил Ленин, позволяет вытянуть цепь, являются, как объясняет генеральный секретарь, партийные кадры. Он категоричен: «Накопившиеся в обществе проблемы в значительной степени связаны с недостатками в деятельности самой партии, в ее кадровой политике».

История любит шутки, как правило, злые. Любит совпадения, которые в неожиданном свете раскрывают события. За полвека до Горбачева, 3 марта 1937 г., с докладом о «недостатках партийной работы» выступил Сталин. Читая доклад Михаила Горбачева, сделанный 27 января 1987 г., нельзя иногда отделаться от мысли, что имеешь дело с палимпсестом[72]: под верхним, явным слоем проступает первоначальный текст. 50 лет назад Сталин также был очень недоволен партийными кадрами. Тогдашний генеральный секретарь считал, что именно партийный билет дает силу вредителям и троцкистам. 50 лет спустя генеральный секретарь главную причину «сложной и противоречивой ситуации» видит в том, что «ЦК КПСС, руководство страны (до него, естественно. — М. Г.) прежде всего в силу субъективных причин не смогли...»

Минуло полвека. Методы изменились. Сталин, который мог себе все позволить, «предложил» всем партийным руководителям «от секретарей ячеек до секретарей областных и республиканских партийных организаций подобрать себе по два человека, по два партийных работника, способных быть их действительными заместителями». Сталин быстро израсходовал гарнитур руководителей, потом их заместителей, и постоянно искал «свежие силы», свежую кровь. Горбачев обращается к выборам как инструменту «обновления» партии: «Можно пойти на то, чтобы секретари, в том числе и первые, избирались тайным голосованием на пленумах соответствующих партийных комитетов». Он перечисляет, где должны проходить тайные выборы: райкомы, окружкомы, горкомы, обкомы, крайкомы, Центральные комитеты союзных республик. На февральско-мартовском пленуме 1937 г., где Сталин объяснял суть кадровой политики, было принято постановление о «безусловном и полном проведении в жизнь начал внутрипартийного демократизма», которое, в частности, предусматривало «при выборах парторганов закрытое (тайное) голосование», указывая, что выборы следует провести во всех парторганизациях, «начиная от парткомитетов первичных парторганизаций и кончая краевыми, областными комитетами и ЦК нацкомпартий». В 1937 г., как и в 1987 г., тайные выборы не предусматривались в ЦК КПСС, Политбюро и Секретариате ЦК.

В конце 1987 г. в докладе, посвященном 70-летию Октября, Горбачев возвращается к своей основной проблеме: «Коренное улучшение деятельности партийных организаций, партийных органов и кадров становится главной задачей сегодняшнего дня». С одной стороны, он объявляет о завершении первого этапа перестройки, а с другой признает, что «в ряде городов, районов и областей и даже в некоторых республиках перестройка по-настоящему еще не развернулась». Виноваты «партийные комитеты и их Руководители».

Импульсы, идущие от «головы», от Генерального секретаря, не передаются нейронами — партийными комитетами: чудовищный организм советского государства остается без движения. В феврале 1988 г. на пленуме ЦК, посвященном идеологии (и выкинувшем Б. Ельцина из кандидатов в члены Политбюро), Горбачев вспоминал, что «партия начала перестройку с себя, со своих кадров». Он сообщил, что в ходе перевыборов партийных руководителей было заменено свыше 89 тыс. членов выборных органов. Все это, однако, проблемы не решало. Очередным этапом политической реформы стала XIX партийная конференция.

Подготовка к ней шла долго, выборы делегатов стали репетицией нового типа выборов: с несколькими кандидатами, «демократическими», но организованными. Борис Ельцин, например, не набравший достаточно голосов в Москве, был в последний день избран в Карелии. Это не могло произойти только по желанию кандидата. За три месяца до конференции газета «Советская Россия» опубликовала «письмо» — огромную статью, подписанную «Нина Андреева». Автор был представлен как «преподаватель ленинградского технологического института: химик». До сих пор все «тайны», связанные со статьей, еще не выяснены. Сначала многие читатели подозревали, что никакой Нины Андреевой нет вообще. Затем, когда выяснилось, что она есть, живет, преподает в ленинградском технологическом институте и чувствует себя хорошо, возникли сомнения другого рода. Как выразился кинорежиссер Алексей Герман: «Простая преподавательница химии не могла написать этот антипартийный манифест». Действительно, при чтении «письма» трудно отделаться от впечатления, что преподавательница химии слишком хорошо знает историю КПСС, читала слишком много книг, хранившихся в спецхранах, к тому же не переведенных на русский язык. Нина Андреева, например, резко осуждая пьесы о Ленине Михаила Шатрова, сообщала, что драматург не оригинален, «что по логике оценок и аргументов он очень близок к мотивам книги Б. Суварина, изданной в 1935 г. в Париже». В последний раз имя Суварина было публично произнесено в Советском Союзе 3 марта 1937 г. лично товарищем Сталиным, объявившим «группу Суварина во Франции» резервом «троцкистов в их шпионско-вредительской деятельности против Советского Союза». Для посвященных параллель была очевидна. В августе 1989 г. американский журналист Дэвид Ремник взял интервью у Нины Андреевой, «51-летней гневной накрахмаленной женщины, напоминающей старшую медсестру». Широких познаний она в разговоре не проявила, но объясняла все несчастья, переживаемые страной, происками евреев.

Появление «письма» было воспринято в Советском Союзе как сигнал, извещающий о конце «перестройки». Знаменитый актер Михаил Ульянов, выступая 29 июня на партконференции, напомнил, что вся страна была готова немедленно вернуться назад. Многие местные газеты («Горьковская правда», «Уральский рабочий», «Ворошиловградская правда», «Вечерний Донецк», «Новгородская правда») перепечатали статью. Через 16 дней, 29 марта ТАСС известил местные газеты, что вопрос о публикации статьи Н. Андреевой «необходимо решать по согласованию с местными партийными органами». Это значило — публикация не носит директивный характер, ее перепечатка не санкционирована. Ситуация оставалась неясной до публикации «Правдой» директивной редакционной статьи 5 апреля, через три недели после появления «письма» Н. Андреевой. Теперь все было ясно. «Правда» писала: статья Н. Андреевой «создает у читателей впечатление, будто им предлагается некая „новая“ политическая платформа». Обвинение — «политическая платформа» — было одним из самых тяжких в большевистском словаре: платформа — зародыш фракции, угроза раскола. «Правда» справедливо поставила слово «новая» в кавычки. Нина Андреева представила без каких-либо изменений идеальную сталинскую модель советской системы, предупреждая об опасности всякого отклонения от нее.

Текст «письма» так хорошо излагал идеи консерваторов-реакционеров, что если бы его не было, следовало бы его придумать. Во всяком случае, польза, принесенная «Ниной Андреевой» Михаилу Горбачеву, была несомненной. Появилась скроенная по мерке программа «антиперестройки», которую до сих пор никто из тех, кого называли противниками Генерального секретаря, не хотел или не решался сформулировать; трехнедельная пауза между двумя публикациями позволила пересчитать кто «за», кто «против»; создать атмосферу опасности, мобилизующую сторонников Горбачева перед конференцией.

От конференции ожидали очень много. 23 мая ЦК одобрил 10 тезисов к XIX партконференции — десять заповедей перестройки. Американский журнал «Тайм», горячий сторонник Горбачева, предвидел, что конференция примет серию резолюций по таким важным проблемам, как правовая реформа, национальный вопрос, политическая стратегия. «Тезисы, — писал „Тайм“, — включают манифест свободы, некий гибрид между американским Биллем о правах и „социализмом с человеческим лицом“ Чехословакии времен Дубчека».

Конференция, как очень скоро выяснилось, не пошла по пути, намеченному журналом «Тайм». Материалы конференции, при чтении, оставляют странное впечатление, делегаты и Горбачев находятся как бы в двух не сообщающихся пространствах. Они говорят о конкретных болезнях, пороках системы, о неудаче всех задуманных реформ, он — только о власти. Только о кадрах.

Проблемам власти посвящены 5-й и 6-й тезисы. Исходная позиция изложена в первом тезисе: «При однопартийной системе, которая исторически сложилась и утвердилась в нашей стране и органически сочетается сегодня с процессами демократизации, — это вопрос жизненного значения». Утвердив неприкосновенность однопартийной системы, легко было перейти в пятом тезисе к роли единственной, правящей партии. Тезис начинает с утверждения: «В свете перестройки по-новому предстает роль КПСС как руководящей и организующей силы в советском обществе». А затем почти буквально цитирует знаменитую статью 6-ю советской конституции: «Партия, основываясь на марксистско-ленинском учении, призвана разрабатывать теорию и стратегию общественного развития, внутреннюю и внешнюю политику, формировать идеологии социалистического обновления, вести политическую и организаторскую работу в массах, воспитание и расстановку кадров». Авторы тезиса №5 не забывают напомнить о необходимости «в полной мере восстановить ленинское понимание демократического централизма, согласно которому должны обеспечиваться свобода дискуссии на стадии обсуждения вопросов и единство действий после принятия решения большинством». Шестой тезис провозглашал необходимость «восстановления в полном объеме роли и полномочий советов народных депутатов, как полновластных органов народного представительства». Как стали потом говорить: вся власть советам! Парадоксальным — это был не первый и не последний парадокс политической реформы Горбачева — казалось не только возвращение к лозунгу 1917 г. после 70 лет «советской власти». Трудно совмещались, на первый взгляд, «полновластность» советов и полновластность (без кавычек) единолично правящей партии.

В основу политической реформы, которую Горбачев называет «ключевым вопросом» перестройки, он кладет четкое разграничение функций партийных и государственных органов «в соответствии с ленинской концепцией роли Коммунистической партии как политического авангарда общества и роли Советского государства как орудия власти народа». В течение нескольких месяцев до начала работы конференции, на которой генеральный секретарь объявил о «ключевом вопросе», тема «разграничения функций» стала необычайно модной. О ней писали статьи политологи, юристы и философы, о ней писали в письмах читатели. Сюжет казался новым, необычным, смелым. Но с таким же азартом, как и в 1988 г., о «разграничении Функций» дебатировали более 60 лет назад. Проблема, можно сказать, родилась вместе с советской властью, которая с первого дня была властью партии. 28 марта 1922 г. Ленин говорил на XI съезде партии: «Все говорили и все согласились и получилось полное единогласие, что аппараты партийный и советский следует размежевать». Горбачев, как видим, верно идет за основателем советского государства. Слова Ленина многократно цитируют: они стали теоретической, научной основой «размежевания». Но Ленин, ровно через год после похвалы «размежеванию», 4 марта 1923 г. в знаменитой статье «Лучше меньше, да лучше», предлагает слить чисто партийный орган Центральную контрольную комиссию, никакими государственными законами не предусмотренную, с Народным комиссариатом рабоче-крестьянской инспекции. Ленин иронизирует, говоря о товарищах, которые сомневаются: «Как можно соединить учреждения партийные с советскими? Нет ли тут чего-либо недопустимого?» Отнюдь, — говорит вождь партии и государства. Обругав сомневающихся «бюрократами», он выдвигает убедительнейший аргумент: «Почему бы, в самом деле, не соединить те и другие (советские и партийные учреждения), если это требуется интересами дела?» В марте 1923 г. «интересами дела» была начавшаяся борьба со Сталиным, занимавшим пост — среди других — наркома рабоче-крестьянской инспекции. В то же время Ленин был убежден, что «гибкое соединение советского с партийным является источником чрезвычайной силы в нашей политике».

Главное было не в окончательном выборе: объединение или разъединение. Источник силы — возможность объединять или разделять по желанию вождя, если того требуют «интересы дела». В 1923 г. один из ближайших соратников Ленина, член Политбюро Л. Каменев потребовал прекратить разговоры относительно отделения советского аппарата от партийного: «...тот, кто говорит против партии, кто требует разделения функций советского аппарата и партии, хочет нам навязать такое же разделение властей, какое есть в других государствах ... Пускай-де советский государственный аппарат государствует, а партия пускай занимается агитацией, пропагандой, углублением коммунистического сознания и пр. Нет, товарищи, это было бы слишком большой радостью для наших врагов». 55 лет спустя Горбачев почти дословно повторяет Каменева: «Все, кто пытается поставить под сомнение роль и значение партии, получают у нас решительный отпор. Кое-кто хочет преподнести это так, дескать, из прошлого следует сделать вывод: надо партию ограничить. Нет, не в этом дело, товарищи! Не в этом. Если бы вдруг у нас вирус этот завелся — недоверие, сомнение относительно предназначения нашей партии, — это был бы самый большой подарок противникам перестройки». Можно, конечно, обвинить помощников Горбачева, писавших ему доклад, в плагиате. Примечательнее другое: на повторяющиеся 70 лет ситуации имеются повторяющиеся ответы. Они могут меняться в зависимости от «пользы дела», но все они уже записаны в памяти партии. Все они имеют единственной целью укрепление власти партии, т. е. ее лидера.

Подготовка к XIX партконференции шла по сценарию мастеров пропаганды: была представлена как битва между «белым голубем» Горбачевым и «черным ястребом» Лигачевым, как психодрама выборов прогрессивных делегатов, которым часто ставил подножки консервативный аппарат. Казалось, лидер партии и сверхмощный организационный отдел ЦК, ведавший выборами, предоставили полную свободу членам партии. Шло горячее обсуждение 10 «Тезисов». Журналисты всего мира с волнением следили за спектаклем, тревожно констатируя, что некоторые вернейшие сторонники генерального секретаря не были выбраны.

Важнейшая деталь политической реформы, сформулированная Горбачевым в докладе на партконференции, не числилась в тезисах. Академик Заславская, выступая после конференции по телевидению в программе «Демократизация общественной жизни», сказала, что, услышав предложение Горбачева, пережила шок. Она добавила, что это же чувство испытали почти все ее знакомые. Горбачев начал с утверждения о необходимости «четко разграничить функции партийных и государственных органов в соответствии с ленинской концепцией роли Коммунистической партии как политического авангарда общества и роли Советского государства как орудия власти народа». А затем — неожиданно для всех — предложил избирать председателями Советов первых секретарей соответствующих партийных комитетов.

Предложение объединить должности для разъединения функций поразило даже выкормленных на диалектике делегатов партконференции, отлично знавших знаменитый рецепт Ленина: прежде чем объединиться и для того, чтобы объединиться, нужно размежеваться. Горбачев аргументировал свой парадокс желанием «поднимать авторитет Совета»: персональная уния — первый секретарь-председатель Совета — должна, с одной стороны, усилить контроль партии над советами, с другой, — освободить партию от выполнения некоторых функций, которые можно передать советам.

Подлинный смысл «парадокса Горбачева» стал очевиден спустя короткое время.

После принятия партконференцией предложения генерального секретаря, спокойно выслушавшего несколько критических замечаний относительно своего «парадокса», Горбачев добился избрания на вновь созданный (быстро были внесены необходимые поправки в конституцию) пост Председателя Верховного Совета СССР. Была оформлена первая персональная уния — Горбачев стал главой государства, оставаясь лидером партии. И сразу же оказалось: нет никакой спешки в распространении этой модели ниже. Выборы первых секретарей председателями Советов разных уровней перестали быть актуальными.

Главная цель «политической реформы» — усиление власти Горбачева до размеров, которых советская история еще не знала. Но есть и другая тенденция. Ослабление власти центра в результате стремления к непосредственному руководству всей жизнью страны стало очевидным некоторым советским руководителям и политологам еще в брежневскую эпоху. В 1987 г. в Записке в ЦК Горбачев, признавая, что «централизованное начало в работе органов управления... позволяет использовать возможности нашей социалистической системы», предлагал подумать над «той мыслью, которая прозвучала на XXV съезде КПСС: «Надо развивать демократические начала, инициативу мест, разгружать верхние эшелоны руководства от мелких дел...» XXV съезд собрался в 1976 г. Это были годы расцвета брежневской эры. Мысль о возможности, если еще не о необходимости, «разгрузить» партийное руководство от «мелких дел», кажется молодому партийному руководителю Горбачеву привлекательной. Он вернется к ней, когда возглавит партию. Он эту мысль разовьет. В 1976 г. речь шла прежде всего о желаемой «разгрузке» верхних эшелонов руководства. Горбачев предлагает освободить от «мелочей» все эшелоны партийной власти. В докладе на конференции он излагает «всю суть» своей политической реконструкции: «Нужно полностью освободить партийный аппарат от административно-хозяйственных функций, сосредоточить его работу на ключевых направлениях внутренней и внешней политики, перенести центр тяжести на политические методы руководства».

Год спустя на совещании в ЦК, посвященном «перестройке работы партии», генеральный секретарь излагает свою программу несколько более подробно и по-прежнему принципиально двусмысленно. Цель та же: разъединение и объединение, размежевание и слияние. Горбачев постулирует: «Партия наша правящая». Он напоминает основы политики: «Партии всегда и везде создавались и действовали как инструмент борьбы за власть». И декретирует «основные функции КПСС: постоянное развитие и, обогащение общественной мысли, разработка на научной марксистско-ленинской основе ...основ внутренней и внешней политики, проведение идеологической и организаторской работы... И, наконец, непременной заботой партии были и остаются кадры». Разрабатывая «на основе... основы» идеологии, внешней и внутренней политики, непременно заботясь о кадрах во всех областях жизни, партия, кроме того, «незаменима, что касается экономики». Ибо она «должна вооружать общество научно обоснованной, социально ориентированной экономической политикой».

Хорошо известно, Михаилу Горбачеву в первую очередь (об этом свидетельствуют, в частности, 6 томов его сочинений), что партия всем вышеперечисленным активно занималась более 70 лет. Она занималась и конкретным управлением всеми областями жизни, что сегодня больше не нужно. Горбачев настаивает на «четком отделении функций политического авангарда общества, с одной стороны, и властвования и управления, которые переходят к Советам, с другой». Необходим, как формулирует генеральный секретарь, «новый механизм взаимодействия партии и Советов... «Четкое отделение функций, но взаимодействие. Правящая партия, но отказ от «прямых директив и указаний». Освобождение от груза мелкой, повседневной конкретной работы, но создание механизма «политического влияния» на жизнь «через всех коммунистов». Партия дает политическую линию, главные ориентиры, а коммунисты действуют, придерживаясь ориентиров, соблюдая линию.

В июле 1988 г., подводя итоги партконференции, Горбачев был полон оптимизма: «Партия как бы расправила плечи, распрямилась, уверенно заговорила полным голосом, новаторски, с чувством огромной ответственности перед народом». Год спустя он вынужден задать вопрос: «Что это — кризис партии?» Горбачев отвечает отрицательно. Нет, не партии, а ее прежних функций, устаревших методов и стиля работы. Он мог бы ответить: кризис партийной машины.

Политолог Андраник Мигранян писал, что сложности, с которыми встречается советская политическая система, «обусловлены тем, что основоположники марксизма уделили недостаточное внимание проблемам формирования механизмов политической власти в, послереволюционном социалистическом обществе». Это верно, если считать «основоположниками» только Маркса и Энгельса. Теоретики-утописты, что могли они знать о «послереволюционном социалистическом обществе»? Они только подкинули «идею». «Сложности», о которых говорит политолог, связаны с тем, что «идея» была реализована. Советский историк описывает рождение советской системы: «На основе выборов в Учредительное собрание (за большевиков голосовало 25% избирателей. — М. Г.), победы Октябрьской революции и опыта гражданской войны В. И. Ленин сделал вывод огромного теоретического и политического значения. Пролетариат не может ставить завоевание им власти в зависимость от того, получит ли она на выборах в буржуазном государстве формальное большинство голосов. «А мы говорим, на основании учения Маркса и опыта русской революции, — писал Ленин, — пролетариат должен сначала низвергнуть буржуазию и завоевать себе государственную власть, а потом эту государственную власть, то есть диктатуру пролетариата, использовать как орудие своего класса в целях приобретения себе сочувствия большинства трудящихся».

Партия взяла на себя тяготы осуществления диктатуры пролетариата в ожидании того времени, когда пролетариат станет достаточно зрелым, чтобы самому управлять собой. Партия — это значит аппарат партии, руководящие кадры. В 1937 г. Сталин объявил о тотальной чистке командного корпуса партии, объясняя ее нуждой в «свежих силах». Впервые заговорил он об этом еще при жизни Ленина в 1923 г.: «То ядро внутри ЦК, которое навострилось в деле руководства, становится старым, ему нужна смена. Вам известно состояние здоровья Владимира Ильича; выясняется, что и остальные члены основного ядра ЦК достаточно поизносились. А новой смены еще нет, — вот в чем беда... Пора подумать о том, чтобы выковать новую смену. Для этого есть одно средство — втянуть в работу ЦК новых, свежих работников и в ходе работы поднять вверх наиболее способных и независимых». Трогательная забота Сталина о «независимых» сохранялась, как известно, до конца жизни вождя: едва он их находил, сразу же уничтожал. Но его наука о необходимости «свежих сил» пошла впрок наследникам.

Через год после XIX партконференции в ЦК собрались первые секретари ЦК республиканских компартий, крайкомов и обкомов — реальные хозяева страны. Обсуждались «некоторые вопросы партийной работы в условиях Перестройки». Доклад генерального секретаря определял генеральную линию: «Перестройка работы партии — важнейшая ключевая задача дня». Михаил Горбачев подводил итоги своей политической реформы, вехами которой были пленум ЦК в январе 1987 г. и XIX партконференция в мае-июне 1988 г. Прошли два с половиной года интенсивной кадровой политики. Кульминацией «бархатной чистки» стали выборы народных депутатов. Гарантировав избрание — без выборов — ста отобранных центральным аппаратом нужных ему людей, Горбачев бросил на растерзание народа остальных аппаратчиков.

Можно рассматривать первые советские выборы — после выборов начала 20-х годов, — в которых имелись элементы выбора, как школу политической жизни, как зарождение парламентаризма, как дар Лидера народу, как — частичную, тем не менее реальную — возможность высказать открыто недовольство условиями жизни. Важным их результатом была безжалостная чистка верхнего эшелона власти. Михаил Горбачев имел основания быть довольным. Съезд народных депутатов избрал его на пост Председателя Верховного совета. Спокойно и уверенно разрешив критические голоса, он провел в Верховный совет тех, кого хотел. Он мог спокойно объявить после съезда в Ленинграде: «Мы уходим от ... смешения и дублирования функций государственных, хозяйственных советских общественных органов». Мы уходим, — мог бы он сказать, — но я остаюсь.

В апреле 1989 г., сразу же после выборов, используя их результаты, Горбачев выбрасывает 110 членов ЦК. Даже Сталин не проглатывал такой порции сразу. Есть, конечно, разница: Сталин, как правило, убивал исключенных, Горбачев отослал исключенных на пенсию, позволил им «сохранить лицо» — просить об отставке, выступить с критикой деятельности генерального секретаря. Ленин любил повторять за Клаузевицем: война — продолжение политики иными средствами. Горбачев продемонстрировал, что выборы могут стать чисткой иными средствами.

Апрельский пленум стал местом бунта первых секретарей. Обреченные на смерть (политическую) секретари бросали в лицо «цезарю» обвинения, которые отражали их отличное знание положения на местах, их твердую убежденность в ошибочности политики Горбачева, их непонимание планов генерального секретаря, вытекающее из их веры в свою незаменимость. Ораторы констатировали полный крах экономической реформы, приводя множество деталей, которые не встречались даже в самых отважных журналистских репортажах.

«То, что наше могучее государство кувыркается в дефиците средств личной гигиены», Егор Лигачев назвал «верхом позора», дав понять, что виноват — не он. Первых секретарей в первую очередь интересовали не экономические проблемы. Они упрекали Горбачева в том, что его политика ослабляет партию, которая «теряет авангардную роль», авторитет, кредит доверия народа, которая «превращается в дискуссионный клуб». Первый секретарь ЦК Азербайджана А. Везиров предупреждал об опасности «идеологического СПИДа», грозящего «лишить нашу партию ее руководящей роли». И. Полозков, первый секретарь Краснодарского обкома, будущий первый секретарь РКП, предпочитавший говорить о реальных вещах, обвинял «неформалов» в том, что они «призывают валить сталинские преступления на всю партию, митингуют по поводу расчленения СССР, по поводу устранения КПСС». На их собраниях «раздаются призывы вешать коммунистов, не выполнять правительственные решения, саботировать советские законы, а на это не реагируют...» «Это значит, — заключил он, — что мы уже кое-куда зашли».

Для первых секретарей было очевидно, что борьба с бюрократизмом, о которой бесконечно много говорят, превратилась в борьбу с партией. Александр Мельников, первый секретарь Кемеровского обкома, потерпевший поражение на выборах, еще не зная, что в его области вспыхнет первая шахтерская забастовка, спрашивал: «Почему главный удар обвинения в бюрократизме обрушился на партию, на ее кадры сверху до самого низу?..» Владимир Мельников, первый секретарь партии в республике Коми, говорил, что «раздаются призывы сломать хребет Партийному аппарату. Под ярлык бюрократа попадает все без разбору». На XIX партконференции В. Мельников отличился, назвав, по просьбе Горбачева, имена 4 «консерваторов», сидящих в верхнем эшелоне власти, на апрельском пленуме он поднял знамя бунта: «Сегодня на совещании секретари горкомов и райкомов заявляют, что они в такой обстановке не пойдут на эти выборы, потому что 100-процентная гарантия, что их не изберут». Выборы, на которые не хотят идти партийные секретари, — это выборы в местные советы. Слова Мельникова вызвали одобрительные голоса из зала: «Правильно...» Это взорвало Горбачева: «Правильно?! Выходит партия должна уклониться от участия в руководстве и в выборах?»

В апреле Горбачев, под нажимом секретарей, объявил о переносе выборов с осени 1989 г. на весну 1990 г. В июле, воспользовавшись забастовками горняков, вина за которые была возложена, в первую очередь, на местные власти, Горбачев возвращается к решению провести выборы как можно быстрее, завершая, наконец, чистку аппарата. На упреки секретарей, обвинявших генерального секретаря в том, что его политика обернулась ударом по партии, Горбачев отвечал: никогда раньше столько коммунистов не было избрано в верховный орган власти. 87,6% членов партии среди народных депутатов давали Горбачеву полное право утверждать: «Да, советские люди проголосовали в массе своей за коммунистов...» Ему остро возразил Николай Рыжков: «Мы переоценили статистику, ссылаясь на то, что 85% (Горбачев дает другую цифру. — М. Г.) избранных депутатов — коммунисты. На самом деле это количественное большинство членов партии еще мало о чем говорит. Многие из них не имеют четкой позиции по главному вопросу, который неоднократно звучит в выступлениях и связан с попытками принизить ведущую роль партии в жизни общества, поставить под сомнение то, что она является его политическим ядром».

Бунт секретарей, повторившийся на Совещании в июле 1989 г., собравшемся после забастовок, вынес на поверхность суть принципиального конфликта между генеральным секретарем и партийными секретарями. Для них политика Горбачева, позволившая, как говорил первый секретарь московского областного комитета В. Месяц, «выпячивать коррумпированность партийного аппарата, его какое-то льготное положение, незнание им обстановки на местах, неумение управлять», была ударом по партии. Свое поражение на выборах они отождествляли с поражением партии. Партия — это мы, — объявили кадры. Партия — это я, — объявил партийный генералиссимус.

Конфликт — традиционный. Каждый генеральный секретарь строит свои кадры для своей политики. В 1923 г., на XII съезде, Сталин, ссылаясь на слова Ленина, говорившего год назад, что «политика наша верна, но аппарат фальшивит, поэтому машина двигается не туда, куда нужно, а сворачивает», опровергал Шляпникова, заметившего, что если машина движется не туда, значит «шоферы не годятся». «Это, конечно, неверно, — заявил Сталин. — Совершенно неверно. Политика верна, шофер великолепен, тип самой машины хорош, он советский, а вот составные части государственной машины, т. е. те или иные работники в государственном аппарате плохи, не наши». Необходим, подытожил генеральный секретарь И. В. Сталин, рычаг «для перестройки всех составных частей машины, для замены старых негодных частей новыми, если мы действительно хотим машину двигать туда, куда ей надлежит двигаться». И заключил: «В этом суть предложения тов. Ленина». Ленин был уже смертельно болен и сам говорить не мог. Сталин точно и правильно, лучше всех понял смысл «перестройки», туманно сформулированной основателем партии. Больше десяти лет понадобится Сталину для реализации идеи Ленина.

«Перестройка» Горбачева — развитие идеи Ленина в новых условиях. Седьмой генеральный секретарь не сомневается в том, что его политика верна. Он твердо убежден, что шофер Горбачев великолепен. Нет у него сомнении и в том, что тип машины хорош, ибо он — советский. «Я верю, — говорит Горбачев, — в безграничные возможности социализма». Мы убеждены, — настаивает он, — «в жизненности марксистско-ленинского учения, научно обосновавшего возможность построения общества социальной справедливости, цивилизации свободных и равноправных людей». Чтобы машина пошла туда, куда направляет ее великолепный шофер, необходимо лишь «заменить старые, негодные части новыми», как выражался товарищ Сталин.

Михаил Горбачев говорит об этом более поэтично: «В обновляющемся обществе партия должна постоянно обновляться». Рычагом обновления должна быть «очень эффективная, интенсивная и адекватная времени кадровая политика». Очередной генеральный секретарь в очередной раз подтверждает правоту сталинской формулы: кадры решают все. Анализируя текст, филологи обращают особое внимание на повторяющиеся слова и выражения. В них содержится основной смысл. В докладе, а затем в заключительном слове на совещании о кадрах в июле 1989 г. Горбачев не перестает повторять: «Сейчас успех перестройки будет достигаться там, где будут правильно решены кадровые вопросы, где будет обеспечиваться приток свежих сил»; «новые кадровые решения не должны происходить за счет перетасовок и перемещений, когда мы вращаемся в кругу одних и тех же людей и не открываем новые возможности для притока свежих сил»; «нам надо пополнить кадровый корпус творческими силами»; «в партию вливаются новые свежие силы»; «кадры нуждаются в обновлении, притоке свежих сил»; «туда, где нужна замена, должны прийти и активно включиться в работу новые люди». И так далее, и так далее. Нужны новые, свежие силы. Они — уверяет оптимист Горбачев — есть. Ждут на пороге партийных кабинетов.

Бунт партийных секретарей вызван, что вполне естественно, в первую очередь, страхом потерять руководящее кресло и связанные с ним блага. Но есть и другая причина. Кадры не понимают политики Горбачева. Или, возможно, понимают ее слишком хорошо, видя, например, в выборах только средство, сталинский «рычаг», чтобы избавиться от старых кадров. Их раздражает двусмысленность политики Горбачева: продолжая настаивать на необходимости сохранения руководящей роли партии, он зовет отказаться от партийного руководства повседневной жизнью.

Семантическая игра Горбачева питает недовольство в кадровом корпусе. Как сочетать «решительное освобождение от несвойственных функций» и необходимость «действовать во всех областях жизни»? Что значит «отделение политического авангарда общества, с одной стороны, властвования и управления, переходящих к Советам, — с другой»? Николай Рыжков констатирует: «Партия, игравшая ведущую роль в административно-командной системе управления, с разрушением этой системы теряет главное — давать прямые указания и вмешиваться, как это было раньше, в вопросы хозяйственной жизни, советское строительство и многое другое». Член Политбюро и премьер-министр, Рыжков — один из ближайших соратников Горбачева. Он, в принципе, согласен, что «давать прямые указания» — «по самой природе политической организации было противоестественно всегда». Он, конечно, лукавит, ибо ленинская партия всегда только на принципе прямого вмешательства во все области жизни стояла. Рыжков, казалось бы, — за «размежевание». Он констатирует лишь, что, во-первых, еще нет политических методов руководства новыми способами; что «свежие силы», на которых рассчитывает Горбачев, так же, как и «несвежие», не могут работать иначе, как давая прямые указания. Фрондирующие первые секретари жалуются и на то, что, с одной стороны, от них требуют отказаться от «справедливо осужденных методов», а с другой обвиняют в том, что они «упустили из рук управленческие вожжи».

«Размежевание», которое Горбачев представляет как ядро своей политической реформы, переживает судьбу всех других «нововведений» перестройки. Партийный аппарат — по крайней мере, на словах — зовут передать часть функций Советам. А Советы еще ждут закона, который определил бы их функции, их власть, их экономику. Как выразился Егор Лигачев: «Сегодня началось разделение функций партии и государства. Однако, как не раз бывало с реформами и нововведениями, у нас не хватает терпения, и мы хотим немедленного результата. Советы еще не наделены необходимыми правами и ресурсами, а в ряде мест партийные комитеты уже заняли позицию невмешательства, нейтралитета, отошли от решения экономических и социальных проблем».

Реализуя свою политическую реформу, Горбачев остается верен себе. «Размежевание» организуется наспех, небрежно, без подготовки. Точно так же, как все другие реформы перестройки. Доводится до конца, упорно и последовательно, только та часть политической реформы, которая касается лично Лидера. Бунт секретарей, набравший силу бури в июле 1989 г., на совещании в ЦК, был направлен против Горбачева. Список предъявленных ему обвинений был значительно серьезнее обвинений, ставших причиной свержения Хрущева. Николай Рыжков говорил о новой ситуации, сложившейся на вершине пирамиды власти, — о треугольнике в системе управления: ЦК партии, Верховный Совет СССР и Совет министров. Рыжков задал логичный вопрос: в условиях постоянно действующего Верховного совета каковы теперь функции пленума ЦК и Политбюро, которые до сих пор вырабатывали концепции экономического развития страны, пятилетних и годовых планов, принимали решения по государственным программам и т. д.? Он констатировал: теперь уже нельзя, как прежде, только по партийной линии доводить прямые рекомендации по вопросам народного хозяйства, экономической реформы, научно-технической политики и другим проблемам.

Функции высшей партийной власти стали, по мнению Рыжкова, «неясными». Для партийных секретарей было совершенно очевидно, что два угла треугольника держит в своих руках Генеральный секретарь и Председатель Верховного совета — един в двух лицах — Михаил Горбачев. Третий угол, Совет министров — это, понятно для всех, самый маленький, вспомогательный. Открытое недовольство кадрового корпуса партии вызвано тем, что сужение сферы власти секретарей происходит одновременно с необычайным расширением сферы власти Лидера. Недовольство было выражено открыто. Первый секретарь Свердловского областного комитета партии Л. Бобыкин, отметив, что «за последнее время ослабла роль Секретариата ЦК», предложил назначить «второго секретаря ЦК, как бы это официально ни называть». Рыжков, обернув против Горбачева призыв освободить партийный аппарат от занятий «мелкими вопросами», объявил: «Мы должны всячески содействовать, чтобы Генеральный секретарь Михаил Сергеевич Горбачев больше внимания уделял своим партийным обязанностям. Нам надо освободить его от мелочных вопросов, которые его захлестывают. Дать возможность сосредоточиться на принципиальных проблемах, от которых зависит настоящее и будущее партии. Он должен непосредственно возглавить важное дело перестройки КПСС».

Михаил Горбачев, как и первые секретари, отлично знает, что власть — не в разработке «принципиальных проблем», а в руководстве деталями, в решении «мелочных вопросов». Поэтому им так обидно, что, посягая на их реальную власть, он концентрирует ее в неограниченных размерах в своих руках.

Лето 1989 г. — завершение первого этапа политической реформы Горбачева. Чудо «совмещения функций» свершилось. Лидер занял оба важнейших поста. Положение его стало достаточно прочным, чтобы рассматривать фронду секретарей как малозначительный эпизод в неудержимом восхождении на вершину власти. Урок заговора против Хрущева не прошел даром.

Предстоит второй этап политической реформы. Необходимо завершить создание полностью подчиненного Лидеру аппарата. Стратегия Горбачева — это, пользуясь терминологией английского военного теоретика Лиддела-Гарта, стратегия непрямых действий. Она требует отказа от прямых столкновений с противником. В ответ на бунт секретарей, утверждающих, что реформа привела к партийному кризису, к возникновению «дефицита народного Доверия к партии», Горбачев добивался принятия решения о досрочном созыве съезда партии в июне 1990 г. Он рассчитывает завершить на нем обновление аппарата. «Аппарат нам нужен, — говорит он. — Но аппарат новый». Это означает смертный приговор аппарату старому, устаревшим винтикам машины, которую каждый очередной Генеральный секретарь пробует сделать эффективнее — затевая ремонт или перестройку.

XXVIII съезд партии завершил второй этап политической реформы, так, как это было задумано Горбачевым. К этому времени он сменил шляпу Председателя Верховного совета СССР на цилиндр Президента СССР, заняв пост, которого советская система не знала. Накануне съезда, как всегда в минувшие годы перед съездами, конференциями, пленумами, вспыхнула тревога, распространяемая западными корреспондентами в Москве, она возвращалась по месту происхождения и вновь шла в мир.

Дав выговориться своим конкурентам и наиболее нетерпеливым делегатам, Михаил Горбачев уверенно и спокойно добился своей цели. Он был избран генеральным секретарем, сохранив пост президента. Он избавился от всех тех, кого считал ненужными. Главное же, снова — еще и еще раз — увеличил свою личную власть. Продолжая считать, что административные переименования отлично заменяют радикальные реформы, он представил вторым этапом политической реформы перемещение центра власти. Единственным реальным результатом XXVIII съезда партии стало изменение функции Политбюро. Долгие десятилетия — оно было Высшей инстанцией. Советская история, однако, свидетельствует, что Политбюро нередко только считалось высшим центром власти. Причем оно имело тем больше власти, чем слабее был генеральный секретарь (обычно в первые годы после его избрания). По мере того, как очередному Лидеру удавалось реализовать возможности, заложенные в его функции, роль и власть ПБ соответственно сокращались.

Политбюро было создано в 1919 г. для руководства работой партии, а следовательно — уже тогда — жизнью страной. В него входило 5 членов: Ленин, Троцкий, Сталин, Каменев, Крестинский и три кандидата — Зиновьев, Калинин, Бухарин. Ленин был одновременно председателем Совнаркома. В 1931 г. Политбюро насчитывало 10 членов — и это был уже полностью сталинский орган, французский советолог Мишель Татю заметил, что Сталину понадобилось для полной очистки ПБ от ленинских последышей 6 лет (Томский был изгнан в декабре 1930 г.). Горбачев затратил на подобную операцию — всего 5 лет (последний брежневский памятник был выброшен в июле 1990 г., Воротников).

Сталинское Политбюро было высшим органом власти — ибо Сталин был его членом. Во время войны он перенес центр управления в Государственный комитет обороны. В 1952 г., готовя очередной «большой террор», «отец народов» влил в ПБ свежую кровь, доведя число членов до 25, и назвал новую Высшую инстанцию — Президиум.