Сталинская демократическая

Сталинская демократическая

1936 год был отмечен двумя событиями: принятием конституции и публикацией «Замечаний» Сталина, Кирова, Жданова на учебник истории СССР. События эти, казавшиеся современникам неравными по значению, представляются историку в одинаковой мере важными в процессе формирования социалистического государства.

Конституция формально закрепляла характер нового общества; «Замечания» Сталина и других провозглашали национализацию гражданской истории, национализацию памяти.

Решение об изменении советской конституции было принято «по инициативе товарища Сталина» Седьмым съездом советов 6 февраля 1935 года, всего через несколько недель после убийства Кирова. По словам Н. Бухарина, автором конституции был он. «Внимательно осмотрите это вечное перо, — говорил Бухарин Б. Николаевскому в Париже в 1936 году, — им написана вся новая советская конституция от первого до последнего слова. Я ее написал, лишь Карлуша /Радек/ немного мне помог». Бухарин очень гордился новой конституцией, которая — по его словам — не только вводила всеобщее и равное избирательное право, но и равенство всех граждан перед законом. Он полагал, что конституция создает необходимые условия для перехода от диктатуры одной партии к подлинной народной демократии.

Конституция 1936 года, «Сталинская конституция», как она будет немедленно названа, действительно предоставила советским гражданам демократические права: слова, собраний, свободу печати, шествий и демонстраций, отправления религиозного культа и антирелигиозной пропаганды, неприкосновенность жилища и тайну переписки. Права свободного передвижения не было, но зато все граждане получили избирательные права — ликвидировалась категория «лишенцев», а выборы вводились тайные, прямые, равные. Сталинская конституция была немедленно объявлена в Советском Союзе и друзьями его за границей «самой демократической в мире».

А. Солженицын скажет, что конституция эта не выполнялась ни одного дня. Действительно, Сталин делает доклад о проекте конституции в 1936 году, когда террор набирает силы каждый день. Первое голосование в Верховный Совет СССР происходит в 1937 г., когда террор достигает высшей точки. Нельзя, однако, сказать, что невыполнение конституции было полной неожиданностью. В предыдущих советских конституциях также предоставлялись права: шествий, печати, собраний, но они ограничивались «интересами трудящихся». В конституции 1936 года все права гарантировались «в соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистического строя». И говорилось совершенно ясно: «Тот, кто ставит своей задачей расшатать социалистический строй, — тот враг народа».

Подлинным новшеством конституции было предоставление всем гражданам одинаковых прав. Это был важный шаг в процессе формирования сталинского государства. До сих пор существовала официально категория париев — «лишенцев»: по сравнению с ними все другие категории имели больше прав. Новая конституция устанавливает общее равенство — все неравны одинаково. Ибо в конституции 1936 г. неизменным остается главное: «Проект новой конституции, — не скрывает Сталин, — действительно оставляет в силе режим диктатуры рабочего класса, как оставляет без изменения нынешнее руководящее положение коммунистической партии». Конституция в этом отношении делала шаг вперед: в предыдущих конституциях руководящая роль коммунистической партии подразумевалась, в конституции 1936 года об этом ясно, четко, недвусмысленно сказано в тексте.

Уравнение всех граждан и утверждение права партии представлять всех, руководить всем, решать обо всем оформляли завершение в первую половину 30-х годов строительства тоталитарного государства. В это время существовало и другое тоталитарное государство — гитлеровская Германия. Бухарин, как свидетельствует Николаевский, много думал о нацизме, видел в нем «ускоренное разложение социалистической системы» и говорил о необходимости предотвратить подобное разложение в Советском Союзе, и о необходимости бороться с гитлеризмом, организовать международное движение для борьбы с ним. Но, прежде всего, для борьбы с нацизмом необходимо выдвинуть идею против их идеи. Идея нацизма, как понимал ее Бухарин, это — насилие. Мы, говорил он, должны вести борьбу с насилием под знаменем нашего нового гуманизма, пролетарского гуманизма.

Разговоры, которые Бухарин вел с Николаевским в Париже, носят патетический и жалкий характер. Один из руководителей Октябрьской революции, один из тех, кто больше других способствовал восхождению Сталина, мечтает — туманно и колеблясь — о некой «второй партии» интеллигентов, которая давала бы добрые советы «первой партии»; он ищет в бумагах Карла Маркса незамеченного исследователями указания, как жить дальше. И не найдя, вздыхает: «Ох, Карлуша, Карлуша, почему ты не закончил /статьи о классовой борьбе, М.Г./? Это, конечно, было трудно, но как бы нам это помогло!»

Бухарин, несмотря на свое марксистское образование, а быть может, из-за него, не понимал, что он написал конституцию тоталитарного государства. Которое, правда, в одном отношении отличалось от гитлеровской Германии. Два лозунга могут служить иллюстрацией этого различия. Гитлер говорил: «Если нужно, будем бесчеловечны». Сталин говорил: люди — самый ценный капитал. Советское тоталитарное государство опиралось на тотальный террор, как гитлеровское, и кроме того, на тотальную ложь. Создание этого государства было завершено, когда Сталин провозгласил «демократическую» конституцию. При Ленине террор назывался еще террором, бюрократия — бюрократией, восстания против большевиков — восстаниями против большевиков. И это были годы рождения тоталитарного государства. При Сталине, пишет Лешек Колаковский, давший великолепный анализ характера советского государства, «партия подвергается атакам врагов, но не совершает уже ни одной ошибки, советское государство — безупречно, а любовь народа к власти — безгранична». Государство, ликвидировав все без исключения инструменты общественного контроля над властью, оправдывает свою власть тем, что оно «принципиально» воплощает интересы, нужды и желания трудящихся. Легитимизация, — говорит Лешек Колаковский, — носит идеологический характер. И добавляет: всевластие лжи возникло не в результате плохого характера Сталина, оно было установлено, как единственная форма легитимизации власти, основанной на ленинских принципах.

Всевластие лжи позволяло Сталину утверждать, что конституция 1936 года — «документ, свидетельствующий о том, что то, о чем мечтали и продолжают мечтать миллионы честных людей в капиталистических странах, — уже осуществлено в СССР». И, как ни парадоксально это звучит, в данном случае Сталин говорил правду — миллионы людей в капиталистических странах верили, что в СССР осуществлены «мечты человечества». Подлинный характер советского государства остается непонятым еще долгие-долгие годы.

Многие — неспособны увидеть правду. Многие — согласны быть обманутыми. Ю. Пятаков, исключенный на Пятнадцатом съезде из партии, «высланный» в торгпредство в Париж, капитулировавший перед Сталиным, работавший на него и убитый им в 1938 году, объяснял в 1928 г. Н. Валентинову: «Так как, по вашим словам, изменить убеждения в кратчайший срок как будто нельзя, вы заключаете, что наши заявления, в том числе мои, неискренни, лживы... Я согласен, что не большевики, и вообще категория обыкновенных людей не могут сделать мгновенного изменения, переворота, ампутации своих убеждений... Мы ни на кого не похожи. Мы партия, состоящая из людей, делающих невозможное возможным... и если партия этого требует, если для нее нужно и важно, актом воли сумеем в 24 часа выкинуть из мозга идеи, с которыми носились годами... Да, я буду считать черным то, что считал и что могло мне казаться белым, так как для меня нет жизни вне партии, вне согласия с ней». Пятаков, настоящий большевик, готов на все, ибо «в революции, подбирающейся к миру, неужели вы думаете, что я не буду участвовать? Неужели вы думаете, что в великом мировом перевороте, в котором решающим фактором будет наша партия, я буду вне ее?» И через восемь лет, снова в Париже (заставлял, видимо, этот город задумываться), Бухарин говорит Николаевскому: «Жизнь для нас тяжела... Что нас спасает это вера в то, что прогресс продолжается. Это как поток, который рвется к берегу. Выйдя из потока, вы будете отброшены в сторону».

Коммунисты, закрывавшие глаза на действия Сталина, соглашавшиеся принимать белое за черное, ради того, чтобы не выпасть из «исторического потока», рассуждали примерно так же, как автор негритянского гимна, прославленного Луисом Армстронгом: «Когда святые маршируют в рай, я хочу быть в их числе».

Часть западной интеллигенции, несомненно, хотела быть в «числе тех», кто маршировал в рай. Другая часть не хотела видеть особенностей советской тоталитарной системы, ибо находила ее естественной для России. Сталин изображался прямым наследником Ивана Грозного и Николая I. Марксисты утешали себя таким образом, что социализм Сталина не имеет ничего общего с подлинным социализмом, немарксисты утешали себя, что в странах без русского «проклятого прошлого» ничего подобного случиться не может. Блестящая и очень поверхностная книга маркиза де Кюстина «Россия в 1839 году» становится убедительнейшим доказательством специфически русского характера сталинского государства. Следует признать, что броские формулы маркиза не нуждались в комментариях: «Политический режим России можно определить одной фразой: это страна, в которой правительство говорит то, что хочет, ибо только оно имеет право говорить... В России страх заменяет, лучше сказать, парализует мысль... Путешественник не может ничего видеть без гида... Въезжая в Россию, вы должны на границе, вместе с паспортом, сдать ваши взгляды... В России мысль не только преступление, она — несчастье...» Судьба путевых записок Кюстина поучительна: после их публикации, они имеют во Франции колоссальный успех, — Николай I считает даже необходимым организацию ответа. Книга продолжает иметь успех в канун Крымской войны. А затем ее постепенно забывают. Путешественники, посещавшие Россию в конце 19-го — начале 20-го века, Кюстина не вспоминают: нарисованный им образ мало схож с реальностью. Вспоминают его в Москве после революции. В начале 30-х годов выходит несколько забытых книг: их публикация носит несомненно оппозиционный антисталинский характер. Во время процесса 1936 года прокурор А. Вышинский обвинял Каменева, в числе других преступлений, в публикации «Князя» Макиавелли и в написании предисловия к нему. Публикуются «Замогильные записки» В. С. Печерина — трагические мемуары одного из первых русских «невозвращенцев», профессора Петербургского университета, не вернувшегося из заграничной командировки в 30-е годы прошлого века. «Я бежал из России, — писал он, — как бегут из зачумленного города. Тут нечего рассуждать — чума никого не щадит — особенно людей слабого сложения. А я предчувствовал, предвидел, я был уверен, что если б я остался в России, то с моим слабым и мягким характером, я бы непременно сделался подлейшим верноподданным чиновником или попал бы в Сибирь ни за что ни про что. Я бежал не оглядываясь, чтобы сохранить в себе человеческое достоинство». Общество бывших политзаключенных переиздает вышедшее в 1910 году сокращенное издание путевых записок Кюстина: «Николаевская эпоха. Воспоминания французского путешественника маркиза де Кюстина». Путешественник пробыл в России десять недель, он не знал ни слова по-русски, но, острый и внимательный наблюдатель, он подметил немало черточек николаевского режима, характерных для каждого деспотического строя. Кюстин поехал в Россию отлично подготовленный друзьями — польскими эмигрантами. Поляки, бежавшие из растерзанной страны, после несчастного восстания 1830 года, оплакивавшие гибель родины, разорванной тремя захватчиками, имели все основания представлять одного из захватчиков, Россию, как воплощение зла. К тому же деспотический характер николаевского режима не вызывал сомнений.

Удивительным было то, что через сто лет после путешествия Кюстина, его книга оказывалась путеводителем по сталинскому Советскому Союзу: то, что у французского путешественника было предвидением, угадыванием заложенных возможностей, преувеличением, карикатурой — стало осуществленной реальностью, умноженной в тысячу раз. Но умножение в тысячу раз недостатков и пороков деспотии было средством создания государства особого типа, основанного на идеологии особого типа: тоталитарного государства с тоталитарной идеологией. Русские черты вошли в ту новую идеологию, но не они были определяющими. В последней четверти 20-го века есть возможность проверить результаты опыта, проделанного историей. В лаборатории одним кроликам прививают болезнь, а других оставляют здоровыми, чтобы выяснить характер заболевания, его симптомы. История 20-го века показала, что нет иммунитета против тоталитарной идеологии советского типа. От Кубы до Албании, от Вьетнама до Германии (восточной) привитая идеология вызывает абсолютно идентичные симптомы: специфические черты каждой из этих стран — национальные, исторические, религиозные — оказывают меньшее влияние на характер государства, чем идеология. Во всех этих странах Кюстин — не только полезное руководство для путешествующих, но и запрещенная книга для местных жителей. И еще более удивительным по точности описанием советской действительности и действительности всех ее близнецов оказывается иронический учебник обмана и лицемерия, написанный французским республиканцем Морисом Жоли, изгнанным из страны Наполеоном III. Морис Жоли пишет сатирический портрет Франции времен Второй империи и ее императора, политическая линия которого состоит в том, чтобы отделить мораль от политики, заменить право силой и хитростью, парализовать дух индивидуализма, обманывать народ видимостью, льстить национальным предрассудкам, не позволять стране знать то, что происходит за границей, а столице — то, что происходит в провинции, превратить инструменты мысли в инструменты власти, применять без угрызения совести казни без суда и ссылку, требовать непрерывного восхваления своих действий, самому обучать истории своего царства, создать полицию, которая служит опорой режима, превратить культ узурпатора в своего рода религию, эксплуатировать легкость, с какой люди становятся доносчиками, овладеть обществом, используя его пороки, говорить как можно меньше и прямо противоположное тому, что думаешь, переменить смысл слов... Борис Суварин цитирует удивительный «Диалог в аду между Макиавелли и Монтескье» Мориса Жоли, комментируя: «Кажется, что это написано для Сталина». В 1935 году Борис Суварин добавлял, что к «основателю советского государства» это не относится. В начале 80-х годов оговорка эта представляется излишней. Сегодня можно сказать, что сатира на французское государство середины 19-го века оказалась реализованной сначала в СССР, а затем в самых разных уголках земного шара. «Диалог в аду между Макиавелли и Монтескье» послужил материалом для самой знаменитой подделки 20-го века — «Протоколов сионских мудрецов». Но «всемирный еврейский заговор» — подпольная организация, действующая по учению Макиавелли в аду — реализована лишь в фантазии антисемитов.

1936 год — год сталинской конституции — был ознаменован очередным сокрушительным ударом по «надстройке», по духовным и умственным силам общества. «Правда» устанавливала непосредственную связь: «В проекте Сталинской конституции отразился факт исключительного значения, факт полноправия интеллигенции...» Но «Правда» тут же напоминала интеллигенции слова, с которыми Иван Павлов обращался к молодым ученым: «Никогда не думайте, что вы уже все знаете». Призыв великого физиолога все проверять и во всем сомневаться превратился в «Правде» в грозное предупреждение, все знает только партия и ее Вождь. Виктор Шкловский со свойственным ему в молодости афористическим талантом утверждал: нет правды о цветах, есть наука ботаника. С конца 20-х годов советская власть начинает настойчиво проводить идею: есть правда о цветах, о животных, о людях! О мироздании! И правду эту знает партия и Вождь. Цель этой политики сделать «ученую публику управляемой», науку — управляемой. Ученых пугают: их подвергают аресту по одиночке, а потом группами: в 1929 году группу историков — С. Платонова, С. Бахрушина, Е. Тарле и других, в 1930 — группу микробиологов, потом агрономов, физиологов, авиаконструкторов и так далее. Исследователь советской науки Марк Поповский приводит факты о том, как убивали ученых и как их ломали морально: в 1934 году арестованного профессора В. Писарева заставляют писать донос на друга — академика Вавилова, ему грозят: «убьем детей, замучаем жену, убьем тебя самого». Академика Ухтомского заставляли отречься от брата — арестованного епископа, от арестованных студентов. Великий ботаник академик Н. Вавилов, заморенный голодом в саратовской тюрьме, говорил, что происходит отбор в науку людей «без гена порядочности». Но тот же самый Николай Вавилов ради своей науки, «для пользы дела», соглашался в 1924 г., за разрешение поехать в Афганистан на поиски родины пшеницы, «сфотографировать крепость на индо-афганской границе»; в страшные годы голода, 1931—33, выезжая за границу, «прославлять успехи советского сельского хозяйства и советской власти», а потом он согласился ввести за руку в науку Т. Лысенко, который и отправил его на мученическую смерть. В 1924 году, споря с И. Павловым, Бухарин заявил, что он руководствуется «не категорическим императивом Канта и не заповедями христианской морали, а революционной целесообразностью». В 1936 году Бухарин в разговоре с Николаевским много говорил о «гуманизации» коммунистических теорий. Николаевский ответил: «Николай Иванович, то о чем вы сейчас говорите не что иное, как возвращение к Десяти заповедям». На что Бухарин возразил: «Вы думаете, что Десять заповедей устарели?». Возможно, что Бухарин вспомнил о Десяти заповедях потому, что встретил дьявола. Разговаривая в Париже с лидером меньшевиков Федором Даномон утверждал: «Нет, нет, Федор Ильич, это маленький, злобный человек, не человек, а дьявол!» Речь шла о Сталине.

К 1936 году дьявол и все его многочисленные помощники, в том числе и те, которые раскаивались про себя или шепотом, сделали свое дело: наука стала управляемой. Академия наук постановила: «Мы решим стоящие перед нами задачи единственным научным методом — методом Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина».

4 июля 1936 года ЦК ВКП (б) производит вполне удавшийся опыт ликвидации целой науки одним росчерком пера, одним «Постановлением» ликвидируется «так называемая педология», ибо она «базируется на ложнонаучных, антимарксистских положениях». Всего несколько лет назад эта же самая педология была «наукой о развитии нового социалистического человека», «единой самостоятельной наукой, строящейся на основе диалектического материализма». За упразднением педологии последовало закрытие других наук: генетики, социологии, психоанализа, кибернетики и так далее. Педология была первой в длинном ряду.

Беда педологии заключалась в том, что она хотела быть точной наукой, изучающей ребенка с помощью, как говорилось в постановлении, «бессмысленных и вредных анкет, тестов и т. п.» До тех пор, пока официальная идеология исходила из того, что бытие определяет сознание, педология была полезна, ибо доказывала, что плохие условия, плохая среда влияют на ребенка отрицательно, задерживают его развитие. В 1936 году было объявлено, что социализм построен, а «бессмысленные и вредные анкеты, тесты и т. п.» показывали, что дети продолжают жить в плохих условиях. Когда педолог, обследовав чувашских детей, пришел к выводу, что они плохо учатся из-за плохих условий, журнал «Педология», ликвидированный вместе с наукой и педологами, немедленно откликнулся: какие это плохие условия обнаружил исследователь? Условия, созданные советским государством и коммунистической партией? В 1928 году на первом педологическом съезде — он же был и последним — А. Залкинд в главном докладе определил задачи педологии так: «Педология должна была внятно, недвусмысленно ответить, годится ли, с педологической точки зрения, новая социалистическая среда для создания нового массового человека». Через два года этот вопрос звучал подозрительно, а в 1936 году — контрреволюционно.

В области культуры 1936 год открывается статьей в «Правде»: «Сумбур вместо музыки». Центральный орган ЦК ВКП (б) подверг безжалостной, сокрушительной критике оперу Д. Шостаковича «Катерина Измайлова». Выступление «Правды» по вопросам музыки было свидетельством того, что «укрощение искусства» завершается. Еще недавно партийные указания передавались по профессиональным каналам: так в профессиональном журнале указывалось, что «вместо того, чтобы призывать композиторов к овладению методом диалектического материализма, мы на страницах „Пролетарского музыканта“ до сих пор читаем призывы к овладению бетховенским творческим методом...». Теперь ЦК, не передоверяя руководства никому, вмешивается в творческие вопросы сам. Статья «Сумбур вместо музыки» — без подписи, это означало выражение официального взгляда — носила общий характер, касалась советской культуры в целом: «Левацкое уродство в опере растет из того же источника, что и левацкое уродство в живописи, в поэзии, в педагогике, в науке». Статья предупреждала: «Эта игра в заумные вещи может закончиться плохо».

6 февраля «Правда» публикует вторую статью против Шостаковича, — на этот раз мишенью выбран его балет «Светлый ручей». 20 февраля достается архитекторам: статья «Какофония в архитектуре», 1 марта — живописцам: «О художниках-пачкунах», 9 марта — театру и драматургии: «Внешний блеск и фальшивое содержание» (громится спектакль по пьесе М. Булгакова Мольер, показанный МХАТом).

Писатели, художники, музыканты, артисты организуют собрания, митинги, на которых одобряют статьи «Правды», разоблачают друг друга, каются. Аркадий Белинков, книги которого о Юрии Тынянове и Юрии Олеше могут считаться первым опытом подлинной истории советской культуры, писал: «Силомером гнусности тиранического режима служит искусство. По быстроте обращения его в прах можно судить о гнусности этого режима».

И нельзя объяснить случайностью, что в то самое время, когда «Правда» беспощадно судила советскую культуру, выбирая то, что нужно социалистическому государству, «Фелькишер Беобахтер» устанавливал те же самые критерии для национал-социалистической культуры: «Только национал-социалистическая концепция культуры может иметь силу закона при оценке произведения искусства в национал-социалистическом государстве. Только Партия и Государство в состоянии, исходя из этой национал-социалистической концепции культуры, определять ее ценность».

Как нельзя объяснить случайностью то, что в основу своей концепции культуры нацисты кладут ленинскую «партийность» называя ее «тенденциозностью». Определяя это понятие, Геббельс почти дословно цитирует Ленина: «Нет искусства без тенденциозности, а наиболее тенденциозно то искусство, творцы которого претендуют быть от него свободными».

Как мы уже отметили, вторым важнейшим событием 1936 года была публикация «Замечаний» Сталина, Жданова, Кирова «по поводу конспекта учебника по Истории СССР» и «о конспекте учебника Новой истории». Написанные в июле 1934 года «Замечания» были опубликованы лишь полтора года спустя, и завершали процесс национализации духовной жизни общества. Значение этой публикации было огромным: огосударствлению подверглась память.

История занимает в советской идеологии центральное место. Телеологичность идеологии делает историю фактором легитимности: история узаконивает руку, ведущую к Цели. «При каждом большом историческом зигзаге приходится переделывать историю заново. Таких больших переделок было три», — Троцкий писал это, имея в виду период с 1923 по 1929 год. Знаменательно, что «переделки», о которых пишет Троцкий (он имеет в виду историю партии и революции), происходят всего через несколько лет после событий, на виду живых свидетелей: факты вычеркиваются, переделываются, фальсифицируются. И члены партии это принимают: история дает легитимность партии и вождям.

Публикуя в 1936 году «Замечания», Сталин берет в свои руки изучение истории (как СССР, так и всеобщей), узурпирует память. Карл Радек не преминул немедленно подчеркнуть целевую установку «Замечаний»: «Не историки «специалисты», а партийное руководство, в лице тов. Сталина, поставило эти вопросы...»

«Замечания» объявляли Сталина Главным Историком и тем самым свергали с пьедестала Покровского — главу советской школы историков-марксистов. В передовой «Правды», посвященной публикации «Замечаний», говорится без обиняков: схема Покровского «упрощенная, он не видел переходов и передвижений в рамках одной формулы». Он сам признал ненаучность своей схемы, из чего следовал вывод: «ненаучная не может не быть антиленинской». В официальном документе «На фронте исторической науки» — имевшем подзаголовок: «В Совнаркоме Союза СССР и ЦК ВКП (б)», — подчеркивалось, что «ошибочные исторические взгляды, свойственные так называемой «исторической школе Покровского», привели к укоренению среди историков, «особенно историков СССР», «антимарксистских, антиленинских, по сути дела ликвидаторских, антинаучных взглядов на историческую науку».

В 1936 году французский писатель Андре Жид, верный друг Советского Союза, посетил по высочайшему приглашению страну социализма. Его путевые заметки «Возвращение из СССР», содержавшие немало критических замечаний, хотя в целом впечатление путешественника было благоприятным, вызвали скандал среди «прогрессивных» деятелей мировой культуры, прежде всего в Советском Союзе. Андре Жид был заклеймен навсегда, как враг социализма. Французский писатель отметил совершенно справедливо, что «в СССР каждый знает наперед, раз и навсегда, что по каждому вопросу может быть только одно мнение... Каждое утро «Правда» учит советских людей, что они должны знать, думать, во что должны верить».

Главное, однако, было не это. А. Жид не понял того, что у «Правды» была еще и другая, гораздо более важная задача — заставлять советского гражданина каждый день думать иначе, помнить другое и забыть то, что ему велели помнить и знать вчера.

В 1934 году, когда Сталин и товарищи писали «Замечания», намечается курс на изменение отношения к истории России. «Замечания» прежде всего, указывают на необходимость написания «истории СССР», то есть истории Руси вместе с историей народов, которые вошли в состав СССР. «Замечания» меняют формулу: вместо «Россия — тюрьма народов», они вводят: «царизм — тюрьма народов». В 1936 году среди статей в «Правде», посвященных вопросам культуры, появляется специальное решение ЦК о постановке оперы-фарса Бородина «Богатыри» с новым текстом Демьяна Бедного. В 1932 году фарс «Крещение Руси» был встречен очень одобрительно: «Спектакль имеет ряд смелых проекций в современность, что повышает политическую действенность пьесы. Былинные богатыри выступают в роли жандармской охранки, Соловей-разбойник становится олицетворением именитого купечества, Византия перекликается с фашистским Западом. Сам князь Владимир... к концу спектакля принимает образ предпоследнего царя-держиморды». В 1936 году все переменилось: «Спектакль ... а) является попыткой возвеличения разбойников Киевской Руси как положительный революционный элемент, что противоречит истории и насквозь фальшиво по своей политической тенденции; б) огульно чернит богатырей русского былинного эпоса, в то время как главнейшие из богатырей являются в народном представлении носителями героических черт русского народа; в) дает антиисторическое и издевательское изображение крещения Руси, являвшегося в действительности положительным этапом в истории русского народа...»

Вместе с «Замечаниями» было опубликовано постановление ЦК и СНК о создании комиссии «для просмотра и улучшения, а в необходимых случаях и для переделки написанных уже учебников по истории».

3 марта 1936 года был объявлен конкурс на «лучший учебник для начальной школы по элементарному курсу истории СССР с краткими сведениями по всеобщей истории». Результаты были объявлены в августе 1937 года. В Постановлении жюри Правительственной Комиссии был назван «лучший учебник», но, прежде всего, подверглись жесточайшей критике все указания, данные в «Замечаниях» Сталиным, Ждановым, Кировым. Критиковались, конечно, не авторы «Замечаний», а «работники исторической науки». О том, что критика не носила чисто академического характера, свидетельствует факт: из 10 членов жюри 9 были в 1937—38 годах арестованы. Остался на свободе лишь председатель жюри — А. Жданов.

В 1934—1936 годах история национализируется и релятивизируется. Исторические факты, исторические события существуют лишь постольку, поскольку о них говорит Сталин и лишь в той интерпретации, какую он им дает. И если Сталин заявляет: «варвары и рабы с грохотом повалили Римскую империю», то профессор, позволяющий себе заметить студентам, что после восстания Спартака Римская империя существовала еще 550 лет, идет в тюрьму. И если Сталин случайно роняет, что «азербайджанский народ, видимо, происходит от мидян», лингвисты будут 15 лет искать в азербайджанском языке мидийские слова, хотя мидийский язык является мифическим.

«Прошлое, все прошлое, — описывает Д. Орвелл общество без памяти, — начиная со вчерашнего дня, уничтожено... Каждый документ подделан или уничтожен, каждая книга переписана, каждая картина перерисована, каждая статуя, улица и здание переименованы, каждая дата изменена. И процесс этот идет изо дня в день, минута за минутой. История остановилась. Ничего не существует, кроме бесконечного настоящего. А в настоящем Партия всегда права».

«Марксистско-ленинская история» объявляется «научной правдой о прошлом». Если первой ее функцией является легитимизация власти Сталина, как человека, воплощающего партию, которая воплощает революционный пролетариат, который воплощает идею прогресса, то вторая ее функция — воспитание нового советского человека. «История, — указывает „Правда“, — в руках большевиков должна быть конкретной наукой, объективной правдой и тем самым великим оружием в боях за социализм». И снова: «Партия большевиков придает огромное значение истории в политическом воспитании советского гражданина, борца за свою родину, строителя социализма». Это понимание истории, как «конкретной науки», как «объективной правды», то есть простого инструмента, используемого — с полным пренебрежением фактами, истиной — для целей воспитательных, полностью разделял другой творец «нового человека» — Адольф Гитлер: «... Историю изучают не для того, чтобы знать что произошло в прошлом; ее изучают для того, чтобы она научила поведению, которое необходимо в будущем для борьбы за существование своего народа».

Сталин занимает положение Великого Историка, громя школу Покровского — это было одной из причин, по которым он реабилитировал русский патриотизм, русский национализм. Покровский был ярым разоблачителем русского империализма, русского колониализма, русского самодержавия. Для Покровского «московский империализм» существует уже в 16-м веке, когда «был захвачен южный конец великого речного пути из Европы в Азию, от Казани до Астрахани и началась попытка захватить северный конец, выход на Балтийское море...». Для Покровского завоевания Кавказа и Средней Азии были преступными колониальными войнами: «Трепет азиатов перед русским именем был достигнут нелегко и стоил недешево... Целые кишлаки выжигались дотла за какое-нибудь одно тело убитого русского, найденное по соседству». Покровский разоблачает пороки русских царей: сифилитика Петра I, изверга Ивана Грозного, который «уверенно заявлял, что он не русский, а немец, и подражая своему царю, все знатные бояре сего времени выводили свой род от какого-нибудь именитого иностранца».

Завершив создание своего государства, Сталин нуждается в цементирующей идее, которую не мог дать ортодоксальный марксизм с его обещанием «отмирания государства». Цементирующей идеей становится патриотизм, который называют советским, но который все чаще звучит, как русский. Для Сталина важно было, что русский патриотизм имел подлинные корни в русском народе, кроме того русская история давала материал для воспитания в советских людях некоторых нужных Вождю качеств: верности государству, верности самодержцу, воинской отваги. Сталин выбирает из русского прошлого то, что ему нужно: героев, черты характера, врагов, которых следует ненавидеть, друзей, которых нужно любить. Он выдает народу его прошлое как подарок от себя лично, он выдает его по каплям: сегодня, одно имя, завтра другое, послезавтра запрещенный ранее факт.

Советская история, препарированная Сталиным, приобретает вид чудовищного гибрида: национализма и марксизма. В учебнике по истории разрешается упоминание введения христианства, ибо оно было «прогрессом по сравнению с языческим варварством», разрешается говорить о «прогрессивной роли монастырей в первые века после крещения Руси», поскольку они насаждали грамоту и были «колонизационными базами». Прогрессивным объявляется строительство могучего государства, стремление к морю. В связи с этим появляются «прогрессивные» князья и цари — те, кто отражал прогрессивные законы истории, и реакционные народные выступления — если они мешали «прогрессивным» действиям князя или царя. Народ «прогрессивен», когда он поддерживает царя. Впрочем, как правило, он поддерживает царя и выступает вместе с ним против феодалов-реакционеров. Схема ортодоксального марксизма о борьбе классов хитроумно увязывается со схемой ортодоксального национализма.

Воплощением прогрессивных сил истории становятся герои, вожди — князья и цари. В 1930 году Алексей Толстой пишет первую часть романа «Петр I», в 1934 выходит вторая часть романа. Алексей Толстой как бы предвидит меняющееся отношение партии — Сталина— к истории. Рапповская критика встретит роман резко отрицательно, обзовет его «идеологически чуждым». В 1931 году в беседе с Эмилем Людвигом Сталин ответит на вопрос «Считаете ли Вы себя продолжателем дела Петра Великого?» категорически: «Ни в каком роде. Исторические параллели всегда рискованны. Данная — бессмысленна». В 1937 году «Правда» негодует: «С нелегкой руки М. Н. Покровского у многих наших историков устанавливается этакое пренебрежительное отношение к личности Петра I». Орган ЦК такое отношение к Петру резко осуждает: «Петр — великий политик и реформатор своего времени, личность яркая, колоритная, красочная». Историческая справка, публикуемая газетой, объясняет: «Эпоха Петра I — одна из наиболее прогрессивных эпох в русской истории 17—18 веков». В 1937 году рождается новый великий прогрессивный деятель — князь Александр Невский. Воскрешение Святого Александра, прах которого в свое время выкидывался из Лавры, понадобилось по соображениям внешнеполитическим. Оказался нужным враг немцев, победитель немцев.

Малая советская энциклопедия в первом томе — это был первый том первой советской энциклопедии — отзывалась об Александре Невском неодобрительно: «княжил в Новгороде, оказал ценные услуги новгородскому капиталу, победоносно отстоял для него побережье Финского залива. В 1252 году достает себе в Орде ярлык на великое княжение. Александр умело улаживал столкновения русских феодалов с ханом и подавлял волнения русского населения, протестовавшего против тяжелой дани татарам». В 1937 г. Александр Невский объявляется великим патриотом русского народа, великим воином, остановившим «Дранг нах Остен» Германии, великим государственным деятелем, стремившимся к централизации, к объединению русских княжеств под «одной рукой». По заданию Сталина Сергей Эйзенштейн ставит фильм, доказывающий, что основной враг — немец. «С монголом подождать можно, Опасней татарина враг есть... ближе, злей, от него данью не откупишься — немец». В 1937 году, когда С. Эйзенштейн и П. Павленко писали сценарий, в 1938, когда вышел фильм, слова эти звучали, как внешнеполитический обзор в «Правде»: с одной стороны «монгол» — Япония, с другой «немец» — Гитлер. Слова эти перестали звучать актуально через 9 месяцев после выхода фильма, в августе 1939 он был снят с экрана: немец перестал быть врагом, от него удалось откупиться.

Александр Невский нес и внутриполитическую идею: он показывал вред вече и пользу единоличной власти, которую безгранично любит народ. Сталин лично правил сценарий и вычеркнул сцену смерти Александра, заявив: «Сценарий кончается здесь /триумфальным въездом в Псков, М.Г./. Не может умирать такой хороший князь!» Хороший царь Петр объяснял подданным в сценарии А. Толстого: «Суров я был с вами, дети мои. Не для себя я был суров, но дорога мне была Россия».

Александр Довженко, выступая в 1940 году на совещании об историческом фильме, отмечал одну его особенность: «... И в Петре, и в Александре Невском, и в Минине и Пожарском, и в Богдане Хмельницком... есть какое-то угодливое желание притянуть историю поближе к нам и даже реплики героев перемешать чуть ли не с речами вождей. Получается так, что Александра Невского можно, право, назначить секретарем Псковского обкома, а Петра и Минина и Богдана тоже чем-то в этом роде...» Смелость слов А. Довженко удивительна: он прекрасно знал, что Петра и Александра Невского можно было назначать генеральными секретарями ЦК ВКП (б), и что Генеральный секретарь ЦК ВКП (б) назначал себя Петром, Александром Невским, потом — Иваном Грозным. Любимый киносценарист Сталина Петр Павленко в романе о будущей войне «На Востоке», который он пишет одновременно со сценарием «Александра Невского», изображает, как Сталин идет по Москве в ночь начала войны — изображает теми же словами, какими описывал въезд триумфатора Александра в Псков: «Толпа кричала и звала: „Сталин! Сталин! Сталин!“ — и это был клич силы и чести, он звучал, как „Вперед“. В минуту народной ярости толпа звала своего вождя, и в два часа ночи он пришел из Кремля в Большой театр, чтобы быть вместе в Москвой... Его спокойная фигура, в наглухо застегнутой простой шинели, в фуражке с мягким козырьком, была проста до слез. В ней не было ничего лишнего и случайного. Лицо Сталина было строго. Он шел, торопясь и часто оборачиваясь к окружающим его членам Политбюро и правительства, что-то им говорил и показывал рукой на людские толпы». Через четыре года, когда война действительно началась, Сталин не вышел к народу, он спрятался на даче.

«Исторические» фильмы, «исторические» романы, иллюстрировавшие сталинскую концепцию истории, воспитывали советских граждан, приводили их, как скажет историк гитлеровского кино, «в необходимое психологическое состояние». Поражает сходство в отношении к истории в советском и нацистском кино 30-х годов. Столкновение между отцом — прусским королем Фридрихом-Вильгельмом I и его сыном — будущим Фридрихом II, когда король требует от сына абсолютного повиновения отцу, главнокомандующему и главе государства («Старый и молодой король», 1935), было почти дословно повторено в конфликте между Петром I и царевичем Алексеем (Петр I, 1937). С той лишь разницей, что Петру не удалось сделать из сына великого царя и, убедившись в этом, он его убил. «Все действия Гитлера, — пишет историк нацистского кино, — становились приемлемыми, ибо уже во времена Фридриха-Вильгельма I говорилось: «Страна рухнет, если ее не будет возглавлять воля».

Ликвидировав память, Сталин использует историю в своих личных целях. Освальд Шпенглер использует в своих размышлениях минералогический термин: псевдоморфоз. Вода вымывает из камня вкрапленные в него кристаллы минерала. В ходе геологического процесса, в ходе вулканических движений, разрушающих горы, вытекает лава, которая застывает и кристаллизуется. Но она заполняет пустые места, некогда заполненные кристаллами. И таким образом возникают фальсифицированные формы, кристаллы, внутренняя структура которых противоречит их внешней структуре, один вид камня в форме другого. Минералоги называют это — псевдоморфоз.

Сталин использует пустые места, где когда-то находились вымытые революцией кристаллы любви к отечеству, религии, морали и заполняет их советским патриотизмом, советской моралью. Один вид камня приобретает форму другого, но его внешняя структура противоречит его внутренней структуре, отрицает ее.

Ликвидация «школы историков-марксистов», окончательно развязала Сталину руки. В схеме Покровского существовало несколько незыблемых точек опоры: классы, роль пролетариата и т. п. Покровский, в соответствии с ортодоксальным марксизмом, утверждал, например, что полуфеодальная Россия не могла быть прогрессивнее капиталистической Англии. Сталин отметает все эти «талмудистские тонкости». Отметает их, используя марксистскую фразеологию и неограниченные возможности, какие дает марксизм для опровержения самого себя. Теперь Сталин определяет, что такое «марксизм», он объявляет лишним чтение Маркса: Сталин читает его за всех!

Поворот на «историческом фронте» имел важные практические последствия прежде всего по отношению к национальностям, составлявшим Советский Союз.

Первый период истории национальных республик — от принятия конституции СССР до начала первой пятилетки — проходит под знаком «коренизации». Термин этот, впервые появившийся в решениях Десятого съезда означал «выращивание» местных кадров, опору на коренное население республики. Советская власть не могла в этот период обойтись без местной интеллигенции и вынуждена была привлечь ее на свою сторону. Республики пользуются сравнительно широкими правами во внутренних делах, в том числе экономических. Особенно широки эти права в области культуры. Каждая республика не только может, она обязана иметь свой язык. Белоруссия была вынуждена объявить белорусский — официальным языком, хотя население республики говорило на многих языках. Каждый, даже самый маленький народ, получает свой язык и свою письменность. В данном случае играет роль не только желание способствовать развитию национальной культуры, но и стремление помешать объединению народов Кавказа, Средней Азии, других районов вокруг одного большого языка. Этой цели служит также и административное дробление, прежде всего Средней Азии.

Политика «коренизации» дает определенные результаты, в частности в области культуры. На Украине это годы замечательного культурного расцвета, годы культурного Возрождения.

Эти успехи имели, однако, оборотную сторону. «Коренные» кадры проявляют тенденцию к независимости от центра, к национально-культурной автономии, к «национал-коммунизму». Национал-коммунизм в союзных республиках подобен русскому национал-большевизму: это стремление сочетать идеи коммунизма с национальными традициями. Особенность национал-коммунизма в советских республиках заключалась в том, что он содержит в себе, как важный элемент, недовольство «централистско-советским колониализмом». Об этой опасности Сталин сигнализирует уже в 1926 году. В письме Кагановичу и другим членам Политбюро украинской компартии он предупреждает, что движение «на Украине за украинскую культуру и общественность... возглавляемое сплошь и рядом некоммунистической интеллигенцией, может принять местами характер борьбы... против „Москвы“ вообще, против русских вообще, против русской культуры и ее высшего движения — ленинизма». Когда в 1930 году состоится сфабрикованный процесс группы украинских интеллигентов во главе с академиком С. Ефремовым, по обвинению в создании никогда не существовавшей организации СВУ (Спiлка визволения Украiни), начало ее деятельности отнесли к 1926 году: недаром товарищ Сталин предупреждал.

С конца 20-х годов до середины 30-х, — признает советский историк, — «произошли существенные изменения в области взаимоотношений между союзными органами власти и республиками. Были значительно расширены права союзных органов власти, усилилась централизация союзного государства». Это второй период в истории взаимоотношений между республиками и центральной властью. Москва отбирает у республик все права: «хозяйственная самостоятельность республик все больше сужалась», «в ряде случаев централизация стала осуществляться с нарушением ленинских принципов, что находило свое выражение в умалении суверенных прав союзных республик».

Во всех республиках идут аресты; чистка, которая начинается в 1929 году, а затем будет продолжаться без перерыва десять лет, нанесет особо тяжелый удар по национальным кадрам. На Украину посылается со специальным заданием Павел Постышев. Выступая в Харькове, тогдашней столице Украины, он заявит, что «большое искусство руководить» заключается в том, чтобы «больно стукнуть кого следует в пример и науку другим». Кого следует «стукнуть», решает он сам по согласованию с Москвой. Главным объектом нападок Постышева становится нарком просвещения, старый большевик Микола Скрыпник, горячий сторонник «украинизации». В 1928 году Скрыпник утвердил новое украинское правописание, в 1933 году его обвиняют, в частности, в том, что он стремился «оторвать украинский язык от русского» и «продать его» польскому, немецкому и другим западным языкам. 7 июля 1933 года Скрыпник кончает самоубийством. Через полгода Сталин будет говорить о «грехопадении Скрыпника». В Таджикистане исключают из партии председателя Совнаркома Ходжибаева, председателя ЦИК Максума и других руководителей. «Чистится» руководство Белоруссии, Киргизии и так далее. Резолюция ЦК ВКП (б) от 1932 года о ликвидации литературных течений, групп и объединений, ставит национальную культуру под прямое руководство Москвы.