6. «Духовный регламент» об образовании

6. «Духовный регламент» об образовании

Разберем вопрос о том, что в Духовном регламенте говорится об образовании — именно о духовном образовании. Славяно-Греко-Латинская академия выпускала хоть как-то образованных людей на протяжении всего XVII века. Они были и учителями, и переводчиками, и врачами, и канцеляристами. Академия не выпускала систематически разве что кадры духовенства, и Петр не мог считать подобное положение нормальным. Не случайно в Духовном регламенте чрезвычайно тщательно был разработан вопрос именно о постановке дела духовного образования.

Самое лучшее исследование истории Духовного регламента и Духовной коллегии было напечатано в 1916 году. Автор — профессор Императорского Варшавского университета Верховской [12]. Это чрезвычайно тщательное исследование истории создания Духовного регламента и Духовной коллегии плюс публикация документов. Духовному образованию в России посвящен ряд параграфов во второй части Духовного регламента; озаглавлен этот раздел следующим образом: «Домы училищные, в ннхже учители, ученики, такоже и церковные проповедники». Преамбула:

«Известно есть всему миру, каковая скудость и немощь была у воинства российского, когда оное не имело праведного себе учения. И как несравненно умножилась сила его и надчаяние велика и страшна стала, когда державнейший наш Монарх, Его Царское Величество Петр I, обучил оное изрядными регулами. Тож разуметь и об архитектуре, и о врачевстве, и о политическом правительстве, и о всех прочих делах. И наипаче тое ж разуметь о управлении Церковью. Когда нет света учения, нельзя быть доброму в Церкви поведению и нельзя не быть нестроению и многим смеха достойным суевериям, еще же и раздорам и пребезумным ересям. Дурно многие говорят, что учение виновно есть в ереси. Ибо кроме древних, от гордого глупства, а не от учения бесновавшихся еретиков Валентинов, Манихеев, Кафаров, Евтихов, Донатистов и прочих, которых дурости описуют Ириней, Епифаний, Августин, Феодорит и иныя; наши же русские раскольщики не от грубости ли и невежества столь жестоко возбесновались? А хотя и от ученых человек бывают ересиархи, каков был Арий, Несторий и нецыи иные. Но ересь в оных родилась не от учения, но от скудного Священных Писаний разумения, а возросла и укрепилась от злобы и гордости, которая не допустила им переменить дурное их мнение». Так начинается вступление этого раздела, где речь идет о задачах образования.

Феофан был очень образованный человек, и по части ссылок и цитат можно только удивляться его познаниям. «И аще бо учение Церкви для государства было вредное, то не учились бы сами лучшие христианские особы и запрещали бы иным учиться. А то видим, что учились и все древние наши учители, не токмо Священному Писанию, но и внешней философии. И кроме многих и иных славнейше столпы церковные поборствуют и о внешнем учении, а именно: Василий Великий в слове своем к учащимся младенцам, Златоустый в книгах о монашестве, Григорий Богослов в Словах своих на Юлиана Апостита. Но много бы говорить, аще бы о едином сем нарочное слово было. Ибо учение доброе и основательное есть всякой пользы, как отечества, так и Церкви, аки корень, и семя, и основание».

Дальше он предлагает создать Духовную Академию. «…Судилось за благо, что если Царское Величество похощет основать Академию, рассуждало бы Духовное Коллегиум, — каковых сперва учителей {18} определить и каковый учения образ указать оным, дабы не вотще пошло Государское иждивение и вместо чаянной пользы не была бы тщета, смеха достойная. Не надо бе сперва многих учителей, но первый год довольно единого или двоих, которые бы учили грамматику, се есть язык, правильно знать латинский, или греческий, или оба языка. На другой год и третий и проч.: поступая к большим учением, да и первого не отлагая для новых учеников большее число и учителей предастся».

Дальше речь идет о том, что надо изучать. В параграфе 7 этого раздела фактически раскрывается программа богословского образования.

«В богословии собственно приказать, чтоб учено главные догматы веры нашей и Закон Божий. Чел бы учитель богословский Священное Писание и учился бы правильно, как прямую истую знать силу и толк в Писании. И все бы догматы укреплять свидетельством Писания, а в помощь того дела чел бы святых отец книги, да таковых отец, которые прилежно писали о догматах, за нужду, распрь, в Церкви случившиеся, с подвигом на противные ереси. Ибо суть древние учители, собственно о догматах — тот о сем, а другой о ином — писавшие. Например, о Троической тайне — Григорий Назианзин в Трех словах своих богословских, и Августин в книгах о Троице, о Божестве Сына Божия. Кроме оных, Афанасий Великий в пяти книгах на ариан, о Божестве Святаго Духа Василий Великий в пяти книгах на Евномия. О ипостаси Христовой — Кирилл Александрийский на Нестория, о двоице естеств в Христе довольно одно послание Леона, папы римского, да Флавиана, Цареградского патриарха. О грехе первородном, о благодати Божией — Августин во многих книгах на пелагианы и проч. К тому ж зело полезно деяния и разговоры вселенских и поместных Синодов. От таких учителей в Священном Писании не тщетно будет учение богословское. А хотя и может богословский учитель от новейших иноверных учителей помощи искать, то должен не учиться и них и полагатися на их сказки, но только руководство их принимать, каких они от писаний и от древних учителей доводов употребляют. Наипаче в догматах, в которых с нами иноверцы согласны суть. Однако доводам их не легко верить, а посмотреть, есть ли таковое в Писании или в книгах отечественного слова и тую ли имеют силу, якую они приемлют. Многожды бо лгут господа оные, и чего не бывало в природе».

Дальше — пассаж о католиках, которых Феофан не любил. Отчасти это было вызвано его протестантскими симпатиями, отчасти тем, что он хорошо знал, что такое католическое образование, потому что подвизался в Киево-Могилянской Академии много лет. Католическую схоластику он знал, что называется, из первых рук и понимал, что это тупик.

«По случаю зде с причины мимошедшего совета вспоминается, что при школах надлежит быть библиотеке довольной, ибо без библиотеки как без души Академия, а довольную библиотеку молено купить за 2 тысячи рублей».

Он сам обладал великолепной библиотекой в несколько тысяч томов на разных языках и, конечно, толк в этом знал. «Библиотека учителям во все дни и часы к употреблению невозбранна, только бы книг по келиям не разбирали, но чли бы оные в самой библиотечной конторе, а ученикам и прочим охотникам отворять библиотеку в нареченные дни и часы».

Дальше — перечень дисциплин для изучения в Академии. Перечень этот очень похож на тот, что изучали в Славяно-Греко-Латинской Академии. По мнению Феофана, священник должен быть образован универсально.

«Чин учения таковый добрый кажется: 1) грамматика купно с географией и историей, 2) арифметика и геометрия, 3) логика или диалектика и едино то двоименное учение, 4) риторика купно или раздельно с стихотворным учением, 5) физика, присовокупя краткую метафизику, 6) политика краткая Пуффендорфова: аще она потребно судится, быть и может она присовокупится к диалектике (т. е. на нее упора не делается), 7) богословие. Первые шесть по году возьмут, а богословие два года, ибо хотя и всякое учение диалектического, грамматического пространна есть, обаче в школах сокращено трактовать надобно и главнейшие только части. После сам долгим чтением и практикою ем совершится, кто так доброе руководство получит. Язык — греческий и еврейский, если будут учители, между иными учении урочное себе время приимут».

Программа, прямо скажем, весьма солидная. В XIX веке в духовных академиях и семинариях все это полностью было реализовано.

Феофан думал не только о том, что надо учить, но и о том, как это организовать. Он был очень практичный человек. Дело не в том, какова система управления духовными учебными заведениями (ректоры, преподаватели, профессора и т. д. — все это подразумевается), но в том, кого брать, где учить, где заводить Академию. Некоторые пассажи вызывают, естественно, улыбку, но их тоже интересно прочитать.

«Новопришедшего ученика отведать память и остроумие и если покажется весьма туп, не принимать в Академию. Ибо лета потеряет, а ничему не научится, а обаче возьмет о себе мнение, что он мудрый, и от таковых несть горших бездельников. А чтоб который не притворял себе тупости, желая себе отпуску к дому, как то другие притворяют телесную немощь от солдатства, искушению ума его целый год положить, и может умный учитель примыслить способы искушения таковые, яковых он познать и ухитрить не дознается. Буде покажется детина непобедимой злобы, свирепый, до драки скорый, клеветник, непокорив и буде через годовое время ни увещаниями, ни жестокими наказаниями одолеть его невозможно, хотя б и остроумен был, выслать из Академии, чтоб бешеному меча не дать.

Место Академии не в городе, но в стране, на веселом месте угодное, где несть народного шума, ниже частой оказии, которая обычно мешает учению и находит на очи, что похищает мысли молодых человеков и прилежать к учению не попускает».

{19}

Все осуществилось по букве этой программы. Феофан озаботился даже о том, как устраивать спальни для студентов, какой должен быть порядок в кельях, каким должен быть сад, где они будут гулять и как часто у них могут быть свидания с родственниками.

Он планировал духовные школы как закрытые учебные заведения, с тем чтобы они действительно воспитывали человека. И мы знаем, что хотя и не сразу, но программа эта была реализована: в 1814 году Духовная Академия была переведена из Москвы в Троице-Сергиеву Лавру.

Не нужно думать, что как только в 1721 году регламент был опубликован, так сразу же все изменилось к лучшему. Должно было смениться несколько поколений и иерархов, и пастырей, прежде чем желание народа учиться стало более или менее нормой.

Изучая историю духовного образования XIX века, мы увидим, что это был поразительный период в истории России. Конечно, не стоит думать, что все было идеально. Если четыре академии действительно были учебными заведениями высочайшего уровня и в них работали великие русские ученые — филологи, историки и богословы, чьи труды не потеряли своего значения и по сей день, то в семинариях бывало разное. В некоторые семинариях был низкий уровень преподавания, там процветало и начетничество, и схоластика. Недаром Достоевский однажды пророчески сказал, что он знает, кто главный враг России: семинарист. Сталин, как известно — недоучившийся семинарист; Микоян тоже пытался там учиться. Чернышевский и Добролюбов прямо вышли с семинарской скамьи.

С другой стороны, семинаристом был Ключевский. Отец Соловьева был законоучителем в Коммерческом училище на Остоженке. Таким образом, духовная среда после того, как она прошла обработку в академиях и семинариях, стала давать совершенно иной тип людей. Вся русская медицина и светская наука была сделана в основном детьми священников. Поэтому, оценивая Духовный регламент, духовную реформу в этом смысле, вряд ли можно найти здесь что-либо плохое. Наоборот: мы видим удивительные последствия этой реформы. Поэтому реформу Петра надо попытаться понять во всей ее противоречивости.

Совершенно очевидно, что присяга, которую должны были давать члены Духовной коллегии, а потом Синода, — это нечто совершенно неприемлемое. С другой стороны, Петр совершенно откровенно говорил о том, что Коллегия и Сенат — это хоть какая-то соборность. Соборы на Руси можно все пересчитать по пальцам одной руки, и собирались они отнюдь не регулярно. Таким образом, каноничность церковной жизни до этого периода не совсем очевидна.

Лучше всего читать об этом Карташева, но это вовсе не означает, что вы должны соглашаться с его оценкой синодального периода.

Думаю, что если брать широко эту проблему, то мы должны отнестись к синодальному периоду именно как к периоду русской истории, связать его с предшествующим временем, оценить его результаты.

Феофан готовил Регламент не один: тот текст, который я читал, весь проработан с пером в руке Петром Великим. Было ли в этом что-то протестантское? Если иметь в виду управление Церковью — безусловно. Все эти Коллегии, естественно, протестантские явления. Если же иметь в виду систему образования, то это просто хорошее образование. При этом были учтены недостатки иезуитских коллегий, схоластических традиций той же Киево-Могилянской школы.

Что было следствием реформы образования? Иногда говорят, что Славяно-Греко-Латинская Академия послужила как бы родоначальницей двух учебных заведений — Духовной Академии и Московского университета. Университет отчасти создавался при помощи М. В. Ломоносова — выпускника Славяно-Греко-Латинской Академии. Помогал ему граф Шувалов, который был сам очень образованным человеком и который взял на себя нелегкий труд продвижения всех бумаг по инстанциям: надо было докладывать императрице, а та, как известно, читать серьезные бумаги не любила. Шувалов и был первым куратором университета, и то, что его имя не часто вспоминают, говоря о создании университета, чрезвычайно несправедливо. Ломоносов действительно писал все проекты, разрабатывал планы, делал все, что от него зависело, но он не мог бы, что называется, протолкнуть эту идею, если бы не Шувалов.

Духовная Академия — это заслуга Петра Великого и отчасти Феофана Прокоповича. Другое дело, что выпускники Славяно-Греко-Латинской Академии оказались и в Духовной Академии — это вполне естественно. Я уже говорил, что ученики Славяно-Греко-Латинской Академии были нужны абсолютно везде, потому что образованных людей было недостаточно. Знаменитая попытка Петра провести мгновенный ликбез в нашей стране, хотя бы в дворянской среде, — все эти навигацкие и цифирные школы, обязанность научиться грамоте до 15 лет, посылка 50 стольников на обучение в Европу, — все это не могло сразу изменить ситуацию. Поэтому именно Славяно-Греко-Латинская Академия заполняла все бреши, которые возникали, или, вернее, пыталась заполнять, сама того, может быть, и не желая. Ректоры регулярно жаловались в Синод, что всех толковых учеников забирают на государственную службу, а в богословии никого не остается — три-четыре человека сидят в классах.