Секретарь экпедиции Сергей Семенов. Необыкновенное заседание
Секретарь экпедиции Сергей Семенов. Необыкновенное заседание
Это было уже на пути из Владивостока в Москву. Я сидел в купе у Вани Копусова рядом с ним, а по другую сторону столика сидел герой Советского союза Сигизмунд Леваневский. Краснея, как ребенок, он говорил мне и Копусову о своем желании вступить в партию. Леваневский рассказал: в продолжение уже двух месяцев он живет среди челюскинцев, дышит воздухом их коллектива. Челюскинцы его многому научили. Он хочет быть коммунистом.
Это было необыкновенное заседание. В шести тысячах километров от Тихого океана и в трех тысячах от Москвы. Поезд шел Барабинской степью. В зеркальном окне — зеленая равнина. В купе жесткого вагона, где мы собрались, душно, дымно, пыльно. На столике и под столиком — бутылки с нарзаном, папиросы и цветы, цветы, цветы…
На протяжении шести тысяч километров пионеры забрасывают поезд цветами. [453]
28 июня 1934 г.
Душно так, что нечем дышать, сидим в расстегнутых нижних рубашках, лица распарены. Мы не против солнца — отличного жаркого солнца, но мы немного отвыкли от него и плохо переносим жару. У сидящего рядом со мной т. Ульева от духоты болит голова. Мне кажется, что у меня тоже болит. Тем не менее лица у всех счастливые, веселые, гордые.
Мы переживаем радостное чувство итогов. Не знамена, плакаты, оркестры, митинги, цветы, крики «ура», сопровождающие наш поезд от станции к станции, вызывают в нас это радостное чувство — нечто другое, гораздо более глубокое и волнующее.
В руках Задорова — кипа различных бумажек. Это заявления и автобиографии челюскинцев и летчиков, желающих вступить в партию.
Задорову долго не удается открыть заседание. Слишком веселы и счастливы. Шутят, смеются, острят, каламбурят.
В обычное купе, вмещающее четырех, втиснулись одиннадцать. Толя Колесниченко и Миша Филиппов заявили, что если никто [454] не желает лезть на верхние полки, они готовы пожертвовать собой.
Нельзя сказать, чтобы это было большой жертвой с их стороны. Хотя на верхних полках и душнее и жарче, но зато свободнее можно лечь, вытянуться. Внизу — Бобров, Задоров, Баевский, Гуревич, Ульев, Румянцев, я, Нестеров, Канцын. Жмем друг друга и потеем. Писать можно с трудом.
— Зови Сашу Погосова! — командует Задоров Нестерову, стоящему в дверях.
Входит Саша. Он не то взволнован, не то похудел. Ах, нет, он просто побрился ради торжественного события! Мы усадили его на полу на корточках у двери. Из кипы бумажек Задоров берет верхнюю и читает вслух:
«В бюро коллектива ВКП(б) челюскинцев от Александра Погосова, механика острова Врангеля
Заявление
Воспитанный ленинским комсомолом (теперь мне 25 лет), я не вижу и не мыслю себе другого пути, как вступление в коммунистическую партию. Проверив себя в походе «Челюскина» и на льду, я чувствую себя подготовленным для вступления в партию и прошу принять меня в ряды партии большевиков.
А. Погосов 13 июня 1934 года»
Мы все хорошо знаем Сашу Погосова. Он — один из лучших среди лучших. Он — из числа шестерки, последней покинувшей льдину. Вся шестерка хороша: Бобров, Воронин, Кренкель, Загорский, Иванов и Саша Погосов. Но из числа шестерки Саша Погосов — последний, который вскочил на последний оторвавшийся со льда самолет. Саша — комендант наших ледовых аэродромов. Он помогал заводить моторы. Он помогал завести мотор последнего самолета и вскочил в кабину уже на ходу.
Задоров кончил читать. Две секунды молчания. Слово берет Бобров:
— Что ж с ним делать? Придется ведь принять. Принять, разумеется, придется, но мы строго спрашиваем Сашу:
— А как у тебя с рекомендациями?
— Могу достать сколько угодно.
Ваня Румянцев, представитель судкома, спрашивает Сашу;
— Сколько лет, Сашуха, был рабочим? Саша отвечает. [455]
— А как, Саша, хорошо изучил решения XVII съезда?
— Изучал.
Решения XVII съезда мы изучали на «Смоленске». Саша в своем кружке был активнейшим слушателем.
— А новый устав проработал?
— Да, конечно. В Охотском и Японском морях прорабатывал.
— А ну-ка, — говорит Бобров, — если прорабатывал, дай нам справочку, по какой категории мы должны принять тебя по новому уставу?
— Я думаю, по второй, — говорит Саша.
Он устал сидеть на корточках. На загорелом до черноты лице выступают капельки пота.
— Совершенно верно, подходит ко второй категории.
— Подходит!
— Подходит!
— Итак, — резюмирует Володя Задоров, — есть предложение рекомендовать Сашу Погосова в кандидаты ВКП(б). Кто «за», — подымите руки.
Подымаем.
Толе Колесниченко и Мише Филиппову, лежащим на верхних полках, приходится для голосования руки опускать вниз.
Единогласно.
В протоколе заседания отмечается будущий коммунист — Саша Погосов.
Еще душнее в купе. В окне та же зеленая равнина, теперь она прорывается группами молодых берез. Поезд неожиданно загрохотал по стыкам рельсов. Станция. Короткая остановка. Взволнованные, полные ожидания лица. Красные платки на головах женщин и красные галстуки на шеях пионеров. Горячие короткие напутствия, и поезд уносится на запад.
За станцией, далеко в степи, мелькнул маяк. Здесь пролегает трасса одного из важнейших путей нашей страны. За маяком, как серебряная сверкающая пластинка, блеснуло небольшое озеро. Среди моря свежей зелени оно странно напоминало разводья среди льдов Чукотского моря.
На полу у двери сидит на корточках другой челюскинец — геодезист Васильев. Он отнимает полчаса. За Васильевым входит герой Советского союза Сигизмунд Леваневский, за Леваневским — герой Советского союза Анатолий Ляпидевский, за Ляпидевским — физик Факидов, татарин, молодой, чрезвычайно талантливый. Его работы [457] на «Челюскине» по изучению колебаний льда вероятно положат основание новой науке.
На Факидове задерживаемся несколько дольше. Он по происхождению из весьма зажиточной крестьянской семьи, но еще мальчишкой лишился отца.
Внимательно расспрашиваем Факидова о подробностях детства и учебы в средней и высшей шкоде. Как и всех предыдущих, охотно рекомендуем его в ряды ВКП(б).
Факидов ушел взволнованный, радостно отирая пот.
За ним, широко открыв большие серые глаза, входит громоздкий Эрнест Кренкель.
Этого человека знает весь мир. Но челюскинцы знают его ближе. Он — общий любимец.
Эрнест Кренкель удивительно прям и честен. Он относится к себе с необычайной строгостью. Он давно думал о вступлении в партию, но считал себя непригодным.
— Принимал участие в проработке решений XVII съезда на «Смоленске»? [458]
— Работал в кружке.
— А устав новый изучил?
— Познакомился.
— А как будешь ладить с партийной дисциплиной? — спрашивает Баевский. — Ты ведь индивидуалист.
— Буду! Как-нибудь подожмусь.
На Кренкеле заседание бюро заканчивается. Остался нерассмотренным еще ряд заявлений: Кулина — строителя, Маркова — штурмана, Ширшова — гидробиолога, Решетникова — художника, Бармина — машиниста, Петрова — летчика-наблюдателя, Скворцова — плотника, Дурасова — матроса, Загорского — боцмана, Миронова — матроса и героя Советского союза Водопьянова. Мы заседали часа три и больше не можем. Жара! У нас «вынужденная посадка».
Условливаемся продолжать заседание завтра утром. Кстати — большая станция. Какая-то исключительная музыка и детский хор: «Да здравствуют челюскинцы!» несутся в вагон.
Мы выходим на площадку…
Жизни наши принадлежат партии
Из письма челюскинцев товарищу СТАЛИНУ
Дорогой Иосиф Виссарионович!
Завтра мы прибываем в Москву. Завтра мы вступаем на землю столицы нашей родины. Из льдов Чукотского моря, спасенные стальными птицами пятилетки, мы проехали треть мира. И вот с Чукотки, Камчатки, Дальнего Востока, из Сибири и Урала попадаем в Москву, где работает Центральный Комитет нашей партии, где работает наше правительство, где живешь и работаешь ты, наш дорогой, любимый, всегда близкий вождь, учитель, чуткий друг трудового народа, великий ленинец, чье имя с надеждой и восхищением повторяют пролетарии всего мира, — Сталин.
Вступая на священную землю столицы нашей родины, мы клянемся тебе, наш вождь, Иосиф Виссарионович: жизни наши принадлежат партии, делу партии — социализму. С восторгом мы ждем заданий партии и правительства, чтобы ринуться в новые схватки со стихией Арктики или в боевой огонь, куда поведет партия, куда поведешь ты, наш капитан Страны советов — Сталин.
А. БОБРОВ, ВОРОНИН, БАЕВСКИЙ, ЗАДОРОВ, КОПУСОВ, РУМЯНЦЕВ, КОЛЕСНИЧЕНКО, ШИРШОВ, АПОКИН, ФАКИДОВ (следуют подписи всех челюскинцев)
Поезд челюскинцев
Когда они были там на льдине, Сжав зубы, мы хладнокровно следили. Терпенье. Воля. Спокойный вид. Каманин вылетел — и прилетит.
Но теперь, Когда близится поезда пенье, Мы вдруг почувствовали нету терпенья! Мы минуты считать устали.
Прибудь же поезд, в назначенный срок! Весь мир тебя ожидает, И каждый На карте переставляет флажок.
А между тем, завершая рейс, В сопровождении птиц и ветра Из туннеля ночи вылетает экспресс И мчит по звонким холмам рассвета.
И мчит он, родиной нашей храним, И мир, его ожидая, замер, И бомбовозы летят над ним, Его забрасывая цветами.
ВИКТОР ГУСЕВ
