Йозеф Кнайфель, мятежник

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Йозеф Кнайфель, мятежник

Еще одним объектом прокурорского гнева был Йозеф Кнайфель, человек, который изрядно досадил Штази. Главный прокурор Зауэр, возглавлявший ранее центр регистрации преступлений режима ГДР, отозвался о Кнайфеле как о самом яром противнике коммунизма.

История Кнайфеля — это история, внушающая ужас и отвращение и в то же время уважение к невероятной отваге борца-одиночки.

Фабричный рабочий, имевший собственный дом в. Саксонии, Кнайфель в начале 60-х начал протестовать против политизации предприятий. Он знал, на какой риск идет, и не имел желания попасть в тюрьму. «Однако для человека жить в этом государстве, называемом ГДР, было невозможно, а покорно тащить свое бремя подобно бессознательному животному не в моем характере», — рассказывал он автору этой книги в 1993 году. Кнайфель был высококвалифицированным сварщиком и токарем, без которого производство не могло обойтись, и поначалу партийные функционеры ограничивались предупреждениями. Однако, поскольку Кнайфель продолжал активную деятельность в лоне протестантской церкви и часто высказывался против коммунистического угнетения, терпение властей вскоре иссякло. В 1975 году органы МГБ арестовали Кнайфеля за то, что он говорил своим товарищам по работе, что Сталин совершил ужасные преступления против человечества. О СЕПГ и других партиях ГДР он отозвался как о «проституировавших, торговавших собой, чтобы стать вассалом Москвы». Приговоренный к десяти месяцам исправительно-трудовых работ, Кнайфель на своей шкуре испытал все прелести коммунистического «перевоспитания», включавшие побои и другие разнообразные издевательства надзирателей. К тому времени ему было уже тридцать три года. При освобождении ему вместо обычного паспорта выдали временное удостоверение личности ПМ-12, которое нужно было продлевать раз в год. Такие удостоверения выдавали только рецидивистам, известным политическим оппозиционерам и душевнобольным. По сути дела это было клеймом: ведь при поступлении на любую работу необходимо было предъявить документ. Даже те из работодателей, что разделяли его убеждения, не осмеливались взять его на работу.

В течение следующих четырех лет Кнайфель выполнял различные разовые работы, доходов от которых его семье из трех человек едва хватало на то, чтобы сводить концы с концами. Вторжение советских войск в Афганистан переполнило чашу терпения Кнайфеля. Каждый раз, когда он проезжал на велосипеде мимо советского памятника-танка, символа кровавой коммунистической агрессии, его сердце взывало к мести. Наконец это чувство взяло верх.

Кнайфель решил организовать акт протеста и за помощью в его осуществлении обратился к двум своим друзьям, разделявшим его взгляды. Один из них был сержантом ННА и командиром танка. «Мы долго думали над тем, что нам сделать, чтобы вызвать наибольший общественный резонанс, и решили, что лучше взрыва этого монумента с танком ничего придумать нельзя. Мы также решили, что эту акцию можно провести только в том случае, если будет гарантия того, что не пострадают невинные люди. В противном случае от нее придется отказаться. Мы ведь не убийцы».

Изготовив взрывчатку, заговорщики начинили ею стальной баллон из-под водорода. Кнайфель сконструировал электрический детонатор и примитивный таймер. Когда наступил день, на который была назначена акция, Кнайфель убедил своих друзей остаться дома, потому что «они были моложе меня и имели маленьких детей».

Вечером 9 марта 1980 года, в третье воскресенье Великого Поста, Кнайфель погрузил бомбу в свой видавший виды «трабант». В карманах у него был револьвер и пять самодельных ручных гранат. «Я был уверен, что меня поймают, и твердо решил не даваться им живым», — объяснил он.

Кнайфель припарковал свою машину в переулке, примерно в ста ярдах от мемориала. Было темно, и шел мокрый снег, однако ему был отчетливо виден танк на массивном постаменте из красного гранита, залитый светом прожекторов, установленных у казарм Народной полиции напротив. Местность вокруг выглядела пустынной. Кнайфель, мокрый и запыхавшийся после переноски тяжелой бомбы, вскарабкался на постамент и запихнул свой груз как можно дальше под танк. Он поставил таймер на десять минут, спрыгнул вниз и пошел к своей машине. Едва он успел сесть в машину и захлопнуть дверь, как раздался оглушительный грохот, сопровождаемый сильной вспышкой. Взрыв был настолько сильным, что осколок танковой брони впился в высокую стену, окружавшую полицейские казармы. Когда полицейские высыпали наружу, Кнайфель уже отъехал на безопасное расстояние.

Режим запретил СМИ освещать это событие, однако известие о взрыве облетело всю Восточную Германию, передаваясь из уст в уста. Рюдигер Кнехтель, пограничник, превратившийся в активного антикоммуниста, сразу же вспомнил этот случай: «В то время как части спецназа МГБ и полиция рыскали везде в поисках преступника, люди злорадно потирали руки».

Некоторое время Штази не удавалось выйти на след. Однако Иозеф Кнайфель сам совершил серьезную ошибку, рассказав обо всем своему пастору и нескольким друзьям из числа прихожан. Позднее Кнайфель пришел к выводу, что либо кто-то из них был осведомителем, либо в квартире пастора было установлено подслушивающее устройство. 18 августа, через пять месяцев после взрыва, Кнайфеля арестовали, как только он вошел на территорию предприятия, где он временно работал. Трое сотрудников Штази выскочили из-за груды камней с пистолетами. В это время другая группа гэбистов арестовала жену Кнайфеля, Ирмгард. Несколько дней спустя был схвачен и восемнадцатилетний сын Кнайфелей, Фридсман. В тюрьме оказались и два помощника Кнайфеля.

Закрытый процесс по делу Кнайфеля начался 9 марта 1981 года в тщательно охраняемом здании суда в Карл-Маркс-Штадте. Разумеется, прокурор, судья и народные заседатели все были членами СЕПГ. «Я твердо решил бойкотировать этот фарс, — рассказывал автору этих строк Кнайфель. — Когда судья начал зачитывать приговор и прозвучали слова „именем народа“, я закричал: „Хватит издеваться над этими словами, народ здесь ни при чем, вы, лакеи! Я не признаю этот ваш приговор“». Два сотрудника Штази тут же выволокли Кнайфеля из зала суда. Он даже не услышал, что его приговорили к пожизненному заключению.

16 марта Кнайфеля привезли в бранденбургскую тюрьму. Его втолкнули в крошечный бокс автозака, пристегнув наручниками левую руку к решетке, а правую к стальному кольцу, ввинченному в пол. В такой крайне неудобной позе Кнайфелю пришлось оставаться в течение трех часов поездки. Он был одет в тонкую рубашку и брюки в то время, как на улице было очень холодно. Дрожа от холода и от боли, он закричал: «Вы, собаки, прекратите издевательства над политическим заключенным!». Тучный надзиратель просунул дубинку через решетку и ударил ею Кнайфеля по голове. «Мои зубы лязгнули, и я выплюнул кровь. Когда меня выволакивали из фургона, я мог лишь стонать».

В Бранденбурге Кнайфеля посадили в маленькую камеру площадью не более трех квадратных метров И без всякого отопления. Позднее ему пришлось сидеть с двумя уголовниками. Один из них был женатым партийным функционером, который соблазнил одну из сотрудниц партаппарата. Она вскоре начала его шантажировать, и он убил ее. Этот убийца, как сказали надзиратели Кнайфелю, должен был «модернизировать его». Протестуя против таких попыток криминализации политических заключенных, Кнайфель начал свою первую голодовку, которая продолжалась несколько месяцев. Время от времени его помещали в тюремный госпиталь, где подвергали принудительному кормлению. «Несмотря на свирепые директивы майора Арндта, который хотел, чтобы я умер, доктор Хофман, человек, для которого этика врача стояла на первом месте, вытащил меня из моей дыры и спас мою жизнь», — вспоминал Кнайфель.

Ирмгард Кнайфель дали два года исправительно-трудовых работ за «недонесение о преступлении», хотя муж никогда не делился с ней своими планами. «На допросах следователи Штази убеждали меня подать заявление на развод, обещая мне немедленное освобождение. Но я отказалась». Ирмгард содержали почти в таких же суровых условиях, как и мужа. Сына Кнайфелей приговорили к десяти месяцам тюрьмы, однако через четыре с половиной месяца его выпустили, дав два года условно. Сержанта ННА приговорили к четырнадцати годам, а другой приятель Кнайфеля получил шесть с половиной лет.

О бедственном положении, в каком оказалась его семья, Кнайфель узнал лишь год спустя. Лишь полгода спустя после своего освобождения Ирмгард Кнайфель получила разрешение на свидание с мужем в тюремном госпитале продолжительностью в один час. Им запретили обняться или даже дотронуться друг до друга. Ирмгард не разрешили говорить о своем пребывании в тюрьме, поэтому Кнайфель не знал, что ей пришлось вытерпеть. «Однако одного взгляда на нее было достаточно. Ей было сорок лет, но выглядела она на все пятьдесят».

В 1984 году гэбисты решили, что упрямца Кнайфеля следует поместить в более суровые условия. Самым подходящим местом для него сочли «Баутцен-I», «Желтую Беду». Там имелся карцер специзоляции. Следующий год Кнайфель провел в темной, сырой одиночке.

Кнайфель не хотел, чтобы его принимали за обычного преступника, и на перекличках обычно кричал: «Кнайфель, политзаключенный коммунистов!». Его так часто и жестоко избивали за это, что он потерял счет побоям. Били его, как правило, привилегированные уголовники. Одним из самых жестоких его мучителей был бывший член СЕПГ и офицер полиции по фамилии Тирфельд. Огромный детина, он отбывал уже второй срок за растление малолетних. Первый срок он получил за изнасилование своей дочери. В тюрьме он специализировался на выдергивании рук из плеч. Однако там был и надзиратель, старший сержант Вольфганг Шмидт, который сам любил заниматься подобными делами.

В холодную зиму он наслаждался тем, что окатывал Кнайфеля ледяной водой из ведра.

Время от времени Кнайфеля переводили в камеру попросторнее, где содержались трое-четверо заключенных, обычно матерых уголовника. Поскольку он упорно не поддавался «перевоспитанию», такой эксперимент, как правило, продолжался недолго. Кнайфель находил все новые и новые способы протеста. Острым концом сломанной пластмассовой ложки он вскрыл себе вены на ноге и собрал кровь в чашку. Прежде чем кровь свернулась, он нарисовал на стене камеры карикатуры, высмеивающие надзирателей и коммунизм. В другой раз он написал кровью на своей тюремной робе «Политзаключенный». На этом этапе здоровье Кнайфеля сильно пошатнулось. Его ноги распухли до такой степени, что стали похожи на колоды.

В августе 1985 года Кнайфеля перевели в тюремный госпиталь близ Лейпцига. В соседней палате лежал Иоганнес Цубер, двадцатидвухлетний студент из западногерманского города Эрлангена, который отбывал срок за «бандитизм», заключавшийся в том, что он помогал гражданам ГДР бежать на Запад. Узники не видели друг друга, однако случались моменты, когда охранники отвлекались, и тогда они могли переброситься через зарешеченные окна парой слов, сказанных шепотом. Когда Цубер узнал, что его собираются освободить и депортировать в Западную Германию, Кнайфель поспешно набросал тайное послание. Цуберу удалось вывезти его, и через несколько дней оно было опубликовано в малотиражной западногерманской газете «Патриот». Статья об издевательствах Штази над заключенными и мужественном сопротивлении, которое оказывал своим палачам Кнайфель, борясь в неравных условиях, была озаглавлена «Призыв о помощи с другой стороны». Тогда же молодой студент информировал правительство ФРГ и представителей лютеранской церкви о жуткой ситуации, в которой оказался Кнайфель.

«Призыв о помощи» не оказал немедленного воздействия. С течением времени Кнайфель изменил формулировку своего ответа на утренних поверках, отвечая надзирателям, входившим в его камеру: «В камере два заключенных и один политзаключенный хонеккеровской банды». К 1987 году у него вся голова была покрыта шрамами — следами побоев. На некоторые раны были наложены швы, другие зажили сами, без вмешательства медиков.

«Бывали случаи, когда на мои раны и язвы никто не обращал внимания, — вспоминал Кнайфель. — Я зализывал их или смазывал своей мочой, чтобы избежать инфекции».

«Однажды, когда меня привезли в медсанчасть с очередной травмой головы, я пожаловался врачу, но тот лишь сказал: „Не нужно так часто падать“.».

Однако в этой системе работал врач, на которого Кнайфель смотрел как на ангела милосердия. «Это был доктор С. Г. Рогге. Несмотря на свой довольно высокий чин подполковника, он был прежде всего гуманистом, спасшим много жизней, включая мою собственную. Не все сотрудники Штази были негодяями. Мы, заключенные, очень боялись, что когда-нибудь его подловят на этом». По прошествии многих лет Кнайфель узнал, что гуманные стороны характера доктора Рогге все же не ускользнули от внимания соответствующих инстанций. Однако недостаток конкретных улик помешал им упрятать добросердечного доктора за решетку.

Одним из излюбленных орудий пыток надзирателей были наручники номер восемь, названные так из-за своей конфигурации. Отсутствие шарнирных соединений совершенно не позволяло двигать руками.

2 января 1987 года в Баутцен пришел приказ генерала Вильфреда Лустика, начальника управления исправительно-трудовых учреждений ГДР. Окончательно выведенный из себя рапортами о неповиновении Кнайфеля, которые чуть ли не ежедневно ложились к нему на стол, он приказал прибегнуть к специальным мерам.

Кнайфеля, одетого лишь в тонкую рубашку и брюки, бросили в карцер, где стояла металлическая койка без матраца. В схватке с уголовниками, помогавшими надзирателям, рубашка Кнайфеля выбилась из брюк, и стальные пружины врезались прямо в спину. Руки и ноги были у него скованы «восьмеркой». Камера не обогревалась. Пользование парашей было невозможно, и вскоре брюки Кнайфеля пропитались мочой, которая вскоре стала капать на бетонный пол. «Сутки спустя в карцер, зажав нос пальцами, вошел капитан Брауне. Он только спросил: „Ну что, возьметесь вы за ум наконец?“. Я ответил отказом. Он захлопнул за собой дверь». Два дня спустя тот же диалог повторился. Генерал Лустик запретил оказывать Кнайфелю медицинскую помощь. После объединения Лустик утверждал: «Моим заключенным было хорошо. Ведь они ни в чем не нуждались. Питание и жилье были бесплатными, и они получали по 80 марок на карманные расходы. И не забывайте, они были преступниками. Я был всего лишь органом, исполняющим приговоры».

Проведя пять дней на стальных пружинах и отказываясь все это время от принятия пищи, Кнайфель оказался на грани смерти.

Затем в камеру внесли два матраца и деревянную табуретку. Наручники с Кнайфеля сняли, после чего своим посещением его удостоил полковник Гейнц Герхард, начальник медсанчасти тюрьмы «Баутцен-I». Кнайфель так описал то, что произошло в тот день: «На моих глазах он снял закругленный конец с резинового катетера и этим острым концом начал тыкать мне в горло через нос. На фартук, которым они меня накрыли, хлынула кровь. В ходе этой процедуры ассистент подполковника, молоденький младший лейтенант, покинул карцер, будучи не в силах скрыть свое отвращение». После обследования медики приступили к кормлению Кнайфеля. «Когда первые капли достигли желудка, мое тело обмякло и внезапно у меня поплыло в глазах. Мои мускулы словно парализовало. После второй порции пищи мое самочувствие несколько улучшилось». После ухода доктора матрацы и табуретку унесли. Вечером один матрац вернули. На следующий день Кнайфеля опять покормили теплой жидкой смесью из яиц, молока и сахара. После двух недель этого нового режима зрение Кнайфеля улучшилось.

Кнайфель начал поправляться, однако ненависть к доктору Герхарду и его «лечению» не пошли на убыль. Она продолжала сжигать его сердце. Острым концом кроватной пружины он расцарапал себе палец и опять исписал кровавыми лозунгами протеста побеленные стены своей камеры. Его вывели из камеры, а другие заключенные соскребли его надписи. Следующие два месяца он прозябал в темной камере, после чего сублимировавшийся гнев вырвался наружу еще раз. Весь апрель он собирал кровь в металлическую миску. Однажды, когда надзиратель открыл дверь, Кнайфель выплеснул на него эту кровь. Надзиратель позвал на помощь своих коллег и избил Кнайфеля дубинкой из стальных пружин.

Так продолжалось до 13 июля 1987 года, когда Кнайфеля посетил Иоганнес Гемпель, протестантский епископ Саксонии. «Я был ошарашен, когда он обнял меня и сказал: „Брат Кнайфель, я привез вам предложение от председателя Государственного Совета. Вы свободны и можете уехать в Западную Германию вместе с вашей женой“». Три дня спустя сотрудники Штази доставили Кнайфеля в город Айзенах, неподалеку от границы. Там его передали на попечение епископа. Жена Кнайфеля уже была там. Их вместе повезли в ФРГ. «Когда мы прибыли в Баварию и я начал разбирать свои скудные пожитки, выяснилась нехватка моих личных документов, моего водительского удостоверения, наручных часов и писем от моей жены».

Причина этого «акта милосердия» со стороны Эриха Хонеккера стала ясной два месяца спустя, когда он прибыл с государственным визитом в Западную Германию. Он хотел выглядеть гуманным и благородным. Одним из условий освобождения Кнайфеля был его отказ от контактов с представителями СМИ. Это было время, когда консерваторы, социал-демократы, либералы и церковь — в особенности протестанты — изо всех сил стремились к нормализации отношений с государством, которым, как всем было известно, правила преступная клика.

Больше всего пресмыкались перед Хонеккером и его шайкой социал-демократы и свободные демократы. Ведущие политики обеих партий в течение нескольких лет пытались закрыть Центральное Управление Регистрации преступлений СЕПГ и уничтожить собранные документы. Сделать это им помешала лишь твердая позиция консервативного Христианско-Демократического Союза.

Кнайфель и его жена поселились в небольшом городке в Баварии. Осенью 1991 года врачи обнаружили у него острую почечную недостаточность. Сорокавосьмилетний мужчина выглядел на двадцать лет старше своего возраста. В тюрьму Кнайфель вошел здоровым человеком, ростом в пять футов и девять дюймов и весом около 180 фунтов. При освобождении его вес составил менее 140 фунтов и с тех пор почти не увеличился. Его здоровье было подорвано, однако дух его был по-прежнему несокрушим. Он подал в суд на нескольких своих прежних тюремщиков. Некоторые из них продолжали служить в Баутцене на тех же должностях. Их подопечными теперь являлись одни уголовники. Начальником медсанчасти был все тот же доктор Герхард, которому страдания заключенных доставляли удовольствие. На своих должностях были «кремлевский клоп» — старший лейтенант Шерк и некоторые другие надзиратели.

Весной 1992 года Кнайфеля пригласили в архив Штази взглянуть на свое досье, насчитывавшее 8000 страниц, которое было найдено в Хемнице. Его вера в гуманизм получила еще один сильный удар. В досье он обнаружил рапорты осведомителей, доносивших на него и его жену. К его немалому удивлению, в их числе оказался и Юрген Майер, адвокат, с которым советовалась Ирмгард Кнайфель.

Он нашел имена нескольких пасторов и друзей семьи. «Я знал, что щупальца Штази проникли во все поры общественной и личной жизни в ГДР, однако такого не ожидал», — признался Кнайфель.

Кнайфель и его жена наконец-то зажили свободной жизнью. Они часто путешествовали по живописному Шварцвальду и Баварским Альпам. Однако этому идиллическому спокойствию не суждено было продолжаться долго. В июле 1993 года Ирмгард скончалась от рака.